— Я проехал по этой дороге дважды, — сказал я, — вчера вечером и сегодня утром. Туда и обратно.
— Ну, это мы увидели, — отозвался Соколиный Глаз. — Потому что одни следы шли поверх других. Одни кто-то оставил раньше, а вторые позже. Мы и пошли по тем поздним…
— Вы следите за мной! — Притворно возмутился я. Они улыбнулись:
— Нет! — Покачал головой Вильгельм Телль. — Просто мы искали вас, чтобы спросить, не нуждаетесь ли вы в нашей помощи?
— Опять вас обязали сделать какой-то хороший поступок? — Спросил я.
— Да.
— Сегодня мне ничего не надо. Как видите, я способен и сам справиться.
Все время, разговаривая, ребята внимательно присматривались к моему автомобилю.
Где вы нашли себе такую колымагу? — Спросил Выверка.
— Это — наследие моего дяди Стефана Громилла. Это был необычный чудак, — сказал я. — Но машина очень хорошая.
— А вы тоже чудак, — сказал Телль. — Зачем вы сняли палатку с того холма над Вислой?
— Потому что здесь лучше…
— Нет, там было лучше.
— Это дело вкуса, — уклончиво ответил я.
— Вам не понравились антропологи? — Спросил Телль.
— Может, — буркнул я. Врать мне не хотелось, а посвящать ребят в свои дела я не собирался.
А ребята разбежались по моему новому лагерю, заглядывали в каждый уголок, под каждый куст, рыскали в траве.
— Когда-то на этом месте была чья-то усадьба, — сказал Телль.
— Это было лет двадцать назад, не больше, — добавил Соколиный Глаз.
— А как ты узнал, что лет двадцать назад? — Спросил я.
Парень показал мне на несколько сосен.
— Им не более двадцати лет. Я разбираюсь в этом, потому что мой отец лесник. Эти сосны выросли в саду, а значит, произошло это тогда, когда хозяев уже не было.
— Посмотрите-ка сюда, — сказали ребята. — Здесь стоял дом. Небольшой, деревянный, на фундаменте, вот в земле остался еще кирпич от фундамента. А здесь был хлев, маленький, вероятно, на одну корову и одну лошадь или на две коровы. А там дальше — погреб для картофеля, от него осталась только яма.
— Я знаю, — сказал Соколиный Глаз, — здесь была когда-то лесная сторожка.
— Откуда ты знаешь? Соколиный Глаз важно объяснил:
— Потому что она в лесу. Крестьянскую усадьбу поставили бы на опушке, около поля. Да и не видно, чтобы здесь был когда-то овин, и для двора здесь мало зданий.
Он был прав. Тогда я спросил ребят, уверенный, что они не смогут мне ответить:
— А что случилось с лесной сторожкой? Почему она разрушена?
Ребята опять бросились шарить и через мгновение принесли какие-то доски.
— Сторожка сгорела. Видите, обгоревшие доски. А посмотрите, пожалуйста, на старую грушу. Она росла у самой хижины. Когда загорелась крыша, то пламя задело и грушу. Дерево теперь с той стороны сухое, искалеченное огнем. Никогда уже не зазеленеют его ветви.
— Согласен, — кивнул я головой. — Все то, что вы сказали, похоже на правду. Одного только нельзя выяснить: кто жил в сторожке?
Ребята рассмеялись.
— Мы и это знаем. Прошло уже две недели, как мы стали здесь лагерем, поэтому историю о Барабаше и лесничем Габрищаке каждый слышал не раз. Здесь жил Габрищак. Барабаш выманил его отсюда, а сторожку сжег.
— Да-а! — Пробормотал я смущенно.
Теперь я заинтересованно смотрел на ребят. Вильгельму Теллю было не больше одиннадцати лет, и для своего возраста он был невысокий, худощавый, имел продолговатое загорелое лицо и темные волосы. Черника был веселый, круглый, розовый от солнца, цвета не совсем спелой черники. Соколиный Глаз отмечался длинным носом, который придавал его лицу выражение чрезвычайного любопытства. Парень всегда наклонял голову и присматривался ко всему исподлобья, а его длинный нос постоянно к чему-то принюхивался.
— Не могли бы вы подвезти нас на своей машине? — Попросил Черника.
— С удовольствием, — ответил я. — Но я не смогу забрать всех пятерых сразу. Да и боюсь оставить в лесу свои вещи и палатку.
Решили, что двое гарцеров останутся стеречь мое добро, а трое, то есть Вильгельм Телль, Соколиный Глаз и Черника, поедут в «саме».
— Куда бы вы хотели отправиться? — Спросил я, когда мы выехали из просеки.
— На военное кладбище. Там так хорошо, — восторженно воскликнул Вильгельм Телль.
Сначала надо ехать по дороге, которая пролегала оврагом, над которым стоял мой шатер. Далее, по совету ребят я свернул налево, на широченную просеку. Вскоре мы увидели небольшую поляну, где среди кустов виднелись покосившиеся березовые кресты. На некоторых висели старые простреленные каски, — такие носили когда-то польские солдаты.
— Вот, — сказал Телль, — кладбище польских солдат, они погибли в бою с немцами в 1939 году. Наш гарцерский отряд вчера взял обязательство навести порядок здесь.
— А вы были на Барабашевом острове? — Спросил Черника.
— Я не слышал о таком острове.
— Это остров на Висле. Там полегла вся Барабашева банда. Похоронили бандитов всех вместе, в общей могиле посреди острова.
Мы вышли из машины.
— Пойдем в глубь кладбища, — предложил Телль. — Там есть большой камень. Можно вырезать на нем какую-нибудь надпись.
— Вот если бы на латыни, — сказал Соколиный Глаз.
— Зачем на латыни? — Удивился я.
— Да оно красиво звучит. Например: «Ducle et decorum est pro patria mori», то есть: «Славно и почетно умереть за родину». Я видел такую надпись на Повонзковском кладбище в Варшаве.
Кладбище было совсем заброшено. Трава достигала нам до пояса, могилы ввалились и заросли густым кустарником. Я насчитал их до шестидесяти. Ветер наклонил, а то и повалил деревянные кресты.
Соколиный Глаз, шедший впереди, вдруг отскочил в сторону.
— Скорее! Посмотрите сюда! — Крикнул он.
Мы подбежали. Соколиный Глаз пролез в кусты и мы увидели на примятой траве мертвую серну в луже застывшей крови. Серна была уже холодная, видимо, подохла еще ночью. На шее у нее была кровавая рана.
— Браконьеры, — объяснил Вильгельм Телль и подозрительно посмотрел на меня.
Я понял этот взгляд и сказал:
— Наверное, вы обратили внимание, что я не имею никакого оружия. Но я помню, что прошлой ночью, точнее поздно вечером, я слышал как в лесу кто-то трижды выстрелил.
— Мы это тоже слышали, — подтвердил Черника.
— Браконьеры, — мрачно повторил Телль. — Они ранили серну в шею, но она убежала и вот здесь упала мертвая.
Соколиный Глаз уже рыскал по кладбищенским кустам.
— Ты прав, Телль, — крикнул он, — здесь видны следы крови на листьях и на траве. Раненая лань бежала и браконьеры не нашли ее, ибо видимо, не имели с собой собаки.
Мертвое животное смотрело на нас широко открытыми стеклянными глазами, в которых, казалось мне, застыло страдание.
— Лесник Марчак предостерегал нас от браконьеров и просил обращать внимание на каждого подозрительного человека, бродящего по лесу, и докладывать ему, — объяснил Вильгельм Телль. — Мы, видно, плохо сторожили. Серну убили у самого нашего лагеря.
— Если вы думаете на меня… — начал я, но Телль прервал меня:
— Не про вас речь. Браконьеры стреляли здесь зверей еще до того как вы приехали. Они бродят в этом лесу уже два года. Лесник говорил, что не может ничего сделать, потому что его сторожка на той стороне леса. Здесь была когда-то эта хижина и Барабаш ее сжег. А новой, к сожалению, не поставили.
Ребята выломали в лесу большую ветку и привязали к ней серну.
— Потянем в наш лагерь, — предложил Телль. — А потом скажем леснику.
Мне не оставалось ничего другого, как сесть в «сама» и вернуться в палатку. Ребятам, которые ждали меня, я рассказал о забитой серне и они сразу же отправились в лес, чтобы присоединиться к своим товарищам.
Я быстро приготовил обед и теперь имел много времени обо всем подумать.
Мне не давала покоя мысль, что я расположился там, где семнадцать лет назад стоял домик лесничего Габрищака. Однажды ночью сюда пришли люди Барабаша. Может, они подкрадывались крутыми склонами оврага? Габрищак наверное уже спал. Бандиты окружили усадьбу и ворвались в дом, вытащили его из дома и повели в лес.
«А где же, — подумал я, — было логово Барабашевой банды? Может, на Острове преступников посреди Вислы?»
Я начал думать, что сделал бы с сокровищами, будь на месте помещика Дунина. «Ну, представь себе, что ты Дунин, состоятельный человек, имеешь большой дворец, а во дворце богатейшие коллекции картин и старого оружия. Но ты изменил своему народу и боишься Советской Армии. Где бы ты спрятал это добро, если бы тебе оставалось очень мало времени и если бы ты боялся, что не успеешь убежать от армии, победоносно идущей вперед?»
Но я никак не мог представить себя в роли помещика, владельца земель и дворца.
«Ну, где бы ты спрятал свои сокровища?» — Упорно спрашивал я себя.
«Закопал бы в землю».
«Глупости! Не закопал бы, потому что не имел бы представления, сколько пройдет времени, пока сможешь забрать их из укрытия. Коллекции, скрытые в земле, могли бы погибнуть».
«Ну ладно, помещик Дунин спрятал картины в сухом подземелье костела».
«А остальные? Где спрятал бы ты остаток своих сокровищ?» — Не отступал я.
«Во дворце — в подземелье или в каком-то другом тайнике».
«Глупости! Ты не сделал бы этого, ведь знал, что победоносная армия, захватив город, прежде заняла бы дворец для солдат. А те, услышав о сокровищах, сразу стали бы искать их. Скорее ты спрятал бы их в месте, где никто и не подумал бы искать. Например, в костеле. Спрятал бы там часть сокровищ — картины, потому что они быстро портятся. А остальное спрятал бы в таком месте, где, может, картины и не сохранились бы, но другие вещи, например старинное оружие, могли бы лежать много лет».
Далее я рассуждал так:
«Прежде всего очевидно, что помещик Дунин не был в состоянии сам скрыть свои сокровища, поэтому воспользовался услугами доверенного человека. Коллекции немалые, их надо было скрыть втайне, чтобы не привлечь внимания жителей города и челяди во дворце. Сам помещик, вероятно, не присутствовал, когда перевозили коллекции из дворца и прятали».