Ада вылезла из кровати, включила свет. Села перед зеркалом на туалетном столике и внимательно рассмотрела свой нос, который считала слишком большим, подбородок, который казался ей слишком выступающим вперед, волнистые волосы, которые приходилось постоянно распрямлять. Она вспомнила день – что было не так уж и давно, – когда она сидела в маминой студии и наблюдала за тем, как мама работает над картиной.
– Адасим, когда я это закончу, напишу твой новый портрет.
Мама писала портреты дочери практически с самого ее рождения. В доме было полно таких портретов – красочных и монохромных.
Однако в тот день Ада впервые в жизни отказалась позировать:
– Не хочу, чтобы меня рисовали.
Отложив кисть, мама перевела взгляд на Аду:
– А почему нет, дорогая?
– Мне не нравятся мои портреты.
На миг мама замерла, на ее лице появилось обиженное выражение, а потом она спросила:
– Как его зовут?
– Кого – его?
– Мальчика… или девочку… Как зовут того идиота, который заставил тебя почувствовать себя некрасивой?
У Ады покраснели щеки. Буквально на долю секунды у нее возникло желание рассказать маме о Зафаре, но в последний момент она удержалась.
– Послушай меня, Ада Казандзакис! Женщины Кипра – не важно, с юга они или с севера – прекрасны. А как иначе? Мы все родственницы Афродиты. Пусть она и сучка, никто не станет отрицать, что она была красоткой.
– Мама, ты можешь быть серьезной? – протяжно вздохнула Ада.
– Эй, я вполне серьезно. Я хочу, чтобы ты поняла основное правило любви. Видишь ли, есть два вида любви: поверхностная и глубоководная. Афродита появилась из морской пены, помнишь? Пенная любовь – это очень приятное чувство, но крайне поверхностное. Если любовь ушла, значит ушла, ничего не осталось. Однако всегда есть цель для любви, идущей из глубины.
– Я ни в кого не влюблена!
– Отлично! Но когда влюбишься, не забудь, что пенную, поверхностную, любовь интересует лишь поверхностная красота. Глубоководная любовь ищет глубоководную красоту. И ты, моя дорогая, заслуживаешь именно такую любовь: сильную, глубокую, чарующую. – Снова взяв кисть, мама добавила: – Что касается того мальчика – или девочки, – чье имя мне не известно, если этот человек не видит, насколько ты особенная, то не заслуживает и твоего внимания.
И вот теперь, сидя перед зеркалом и разглядывая свое лицо, словно ища огрехи в только что оштукатуренной поверхности, Ада вдруг поняла, что так и не спросила, была ли любовь между ее родителями первого или второго типа. Впрочем, она и так это знала. Нутром чувствовала, что она плод любви, поднимающейся со дна океана, из синевы настолько темной, что кажется практически черной.
Потеряв интерес к зеркалу и своему отражению, Ада достала телефон. Несмотря на папин запрет пользоваться в ночное время гаджетами, поскольку они, по его мнению, замедляют ритмы сердца, Ада, если ей не спалось, любила шариться в Сети. Как только она включила мобильник, послышался звуковой сигнал: пришло сообщение. С незнакомого номера.
Проверь это. Сюрприз!!!
Ада размышляла, стоит нажимать на указанную в сообщении ссылку. Сердце царапнуло нехорошее предчувствие. И все-таки она нажала на воспроизведение.
Это было ужасное, ужасное видео! Кто-то снял, как Ада кричит на уроке истории. Должно быть, кто-то из одноклассников, нелегально пронесший в класс телефон. У Ады внутри все оборвалось, но она заставила себя досмотреть видео до конца. Вот она, Ада, ее профиль размыт слабым сиянием идущего из окна дневного света, тем не менее вполне узнаваемый, а ее голос достигает оглушающей, тревожащей высоты.
Стыд пронзил ее острым ножом, безжалостно искромсав самоуважение. Аду напугало свое поведение – шокирующее и неожиданное, – но то, что инцидент в классе без ее ведома сняли на видео, оказалось еще страшнее, так как было до смерти унизительно. Аду охватила паника, в голове все смешалось, во рту появился кислый привкус. Было невыносимо видеть, как ее безумие оказалось выставлено на всеобщее обозрение.
Дрожащей рукой она переключилась на сеть обмена видеоматериалами. Кто бы ни снял то самое видео, он выложил его в Интернет, чего она и боялась больше всего. Внизу зрители уже разместили комментарии.
Вау, ну и чудила!
Она явно придуривается.
Некоторые готовы пойти на все ради хайпа.
Что у нее за проблема? – спрашивал кто-то, а кто-то другой ответил:
Может, она увидела себя в зеркале!
И так далее и тому подобное: слова презрения, осмеяния; потоки пошлых шуток и грязных замечаний. Там были также картинки и эмодзи. Картина Мунка «Крик», где кричащий человечек на переднем плане был заменен на какую-то придурковатую девчонку.
Ада стиснула в руке телефон, ее трясло. Она мерила шагами комнату, точно зверь в клетке, и с каждым шагом ее нервы натягивались все туже. Теперь это унизительное видео навечно останется в Интернете, до конца ее жизни. Кого попросить о помощи? Директора школы? Учительницу? Написать письмо в техническую компанию? Как будто их это волнует! Тут ни она, ни кто-либо другой не мог ничего поделать, даже ее папа. Она была одна как перст.
Ада бухнулась на кровать, поджав ноги к груди. И, тихонько раскачиваясь, принялась плакать.
Фиговое дерево
Около полуночи я уловила странный звук и насторожилась. Оказалось, это мой старый друг боярышник, местный вид, кроткий гермафродит, посылал сигналы через корни и грибы, спрашивая, как я поживаю. Меня тронула его/ее доброта, абсолютное простодушие. Ведь доброта, она такая – непосредственная, наивная, легкая.
Мы, деревья, постоянно общаемся над землей и под землей. Мы делимся не только водой и питательными веществами, но и жизненно важной информацией. И хотя иногда нам приходится соревноваться за ресурсы, мы всячески защищаем и поддерживаем друг друга. Жизнь дерева, какой бы безмятежной она ни казалась, полна опасностей: это и белки, которые обдирают нашу кору, и гусеницы, пожирающие наши листья, и костры поблизости, и лесорубы с электропилами… Лишенные листвы порывистым ветром, обожженные солнцем, атакованные насекомыми, напуганные лесными пожарами, мы должны сплотиться. И даже когда со стороны мы кажемся одиночками, растущими обособленно на опушке леса, мы в любом случае связываемся друг с другом через просеки, посылая химические сигналы по воздуху и через микоризные сети. Люди и животные могут преодолевать много миль в поисках пропитания, укрытия или пары, приспосабливаясь к климатическим изменениям, а нам приходится делать все это и даже больше, будучи привязанными корнями к месту.
Стоящая перед нами дилемма – необходимость выбора между оптимизмом и пессимизмом – для нас нечто большее, чем просто теоретическая дискуссия. Это составная часть нашей эволюции. Приглядитесь получше к растущему в тени растению. Несмотря на нехватку света в окружающей его среде, оно, сохраняя оптимизм, образует более толстые листья для увеличения количества хлоропластов. Если же растение не питает надежд относительно своего будущего и не рассчитывает, что обстоятельства вскоре изменятся к лучшему, его листья остаются тонкими и вялыми.
Дерево знает, что жизнь – это самообучение. В условиях стресса мы производим новые комбинации ДНК, новые генетические вариации. Причем это делают не только деревья в состоянии стресса, но и их молодая поросль, даже если она и не испытала аналогичной физической или экологической травмы. Вы можете смело назвать это трансгенерационной памятью. В конце концов, мы помним все по той же самой причине, по которой пытаемся все забыть, а именно: как выжить в мире, который не только не понимает, но и не ценит нас.
Для того чтобы определить наличие травмы, необходимо поискать знаки, поскольку всегда есть какие-то знаки. Трещины в наших стволах; сколы, не желающие заживать; листья, окрашенные весной в осенние цвета; кора, облезающая точно кожа при линьке. Но независимо от того, через какие испытания пришлось пройти дереву, оно всегда знает, что связано с бессчетным числом форм жизни – от настоящих опят до мельчайших бактерий и архей – и что его существование – это не случайность, а результат принадлежности к более обширному сообществу. Даже деревья разных видов демонстрируют солидарность, несмотря на существующие между ними различия, чего нельзя сказать о многих людях.
Именно боярышник сообщил мне, что с юной Адой творится неладное. И меня сразу переполнила безмерная печаль. Ведь я чувствовала, что между нами существует связь, даже если Аде на меня наплевать. Мы вместе росли в этом доме – младенец и отросток.
Летят слухи
Кипр, 1974 год
В четверг днем Костас вошел в таверну «Счастливая смоковница», насвистывая услышанную по радио песенку «Bennie and the Jets». В последние дни передачи постоянно прерывались срочными новостями о террористической атаке в каком-либо районе острова или сообщениями об эскалации политической напряженности, и Костас мурлыкал себе под нос мелодию, словно желая продлить ее звучание, чтобы остаться в царстве легкости и красоты.
В такой ранний час посетителей в таверне еще не было. На кухне, задумчиво потирая подбородок, в одиночестве сидел шеф-повар, перед ним стояла корзинка с фигами и миска взбитых сливок. Погруженный в свои мысли, он даже не поднял головы посмотреть на вошедшего.
Йоргос, с перекинутым через плечо белым полотенцем, вытирал за прилавком бокалы.
– Ясу! Привет! – произнес Костас. – А чем это там шеф занимается?
– Ой, не трогай его. Он учится готовить десерт, о котором рассказывала Дефне. Рецепт ее отца, помнишь? Мы собираемся включить десерт в наше меню.
– Здорово! – Костас огляделся по сторонам. – А где Юсуф?
Йоргос мотнул головой в сторону патио:
– Он там. Поливает растения. А ты знал, что он поет им песенки?