А несколько минут спустя за угол свернул английский патруль. Обычно они патрулировали группами из четырех человек, но на сей раз их было пятеро.
Один из солдат, обнаружив впереди идущего человека, посмотрел на часы, после чего крикнул по-гречески:
– Стамата!
Однако человек не остановился, не замедлил шаг. Более того, он, похоже, пошел чуть быстрее.
– Стоять! – приказал по-английски другой солдат. – Эй, ты! Остановись! Я тебя предупреждаю.
Но мужчина как ни в чем не бывало продолжил идти вперед.
– Дур! – По-турецки закричали солдаты. – Дур дедим![12]
К этому времени мужчина уже дошел до конца улицы, где над разрушенной оградой нависло старое рожковое дерево. Мужчина затянулся сигаретой, вобрав в себя дым растянутыми губами. На секунду могло показаться, будто он улыбается, смеется над преследовавшими его солдатами.
– Стамата! – Последнее предупреждение.
Солдаты открыли огонь.
Отец Панагиоты рухнул возле рожкового дерева, стукнувшись о него головой. Изо рта у него вырвался сдавленный звук, потекла тонкая струйка крови. Все произошло слишком быстро. Он успел сделать последнюю в своей жизни затяжку и тотчас же упал на землю, изрешеченный пулями. Две пули пролетели мимо, застряв в стволе рожкового дерева.
Когда солдаты подошли к лежавшему на земле мужчине, чтобы обшарить карманы, то не обнаружили ни огнестрельного, ни какого другого оружия. Солдаты пощупали пульс, пульса не было. Семью известили на следующее утро, детям сообщили, что их отец, несмотря на неоднократные предупреждения, открыто не повиновался приказу.
И только тогда открылась правда: Костас Элиопулос, пятидесяти одного года от роду, с младенчества был глухим. Он не слышал ни единого слова приказов – ни по-гречески, ни по-турецки, ни по-английски. Панагиота, которая тогда только вышла замуж, не забыла и не простила. Родив своего первенца, она собралась при крещении дать ему имя своего убитого отца, но муж категорически настоял, чтобы сына нарекли в честь другого деда. Поэтому, когда на свет появился второй сын, Панагиота уже не стала слушать никаких возражений. Костаса Казандзакиса назвали в честь дедушки со стороны матери, невинного глухого человека, убитого под рожковым деревом.
Поэтому, хотя я и недолюбливаю рожковые деревья, с их вечным соперничеством, мне пришлось включить их в свое повествование. И подобно тому как деревья постоянно общаются, конкурируют и сотрудничают – и над, и под землей, – так и истории прорастают, наливаются и расцветают, сплетаясь невидимыми корнями.
Музыкальная шкатулка
Лондон, конец 2010-х годов
На второе утро после начала бури весь город погрузился во тьму, как будто ночь выиграла наконец вечную битву с днем. Острая ледяная крупа выщербила воздух, а когда создалось полное впечатление, что это теперь навсегда, ледяная крупа вдруг рассеялась.
Запертые в четырех стенах, все трое сидели в гостиной и смотрели новости. Из-за проливных дождей реки вышли из берегов, в результате чего по всей стране оказались затоплены тысячи домов и причинен ущерб самым разным видам бизнеса. В Лейк-Дистрикте произошли оползни. Штормовой ветер сорвал крышу многоквартирного дома на оживленной улице Лондона, пострадало несколько автомобилей, несколько человек получили ранения. Поваленные деревья заблокировали дороги и железнодорожные пути. Синоптики предупреждали, что худшее еще впереди, и просили людей не выходить из дому без крайней необходимости.
Когда они выключили телевизор, Мерьем, шумно вздохнув, покачала головой:
– Похоже, наступает апокалипсис. Лично мне так кажется. Боюсь, человечеству скоро придет конец.
– Это все изменение климата, – не отрывая глаз от телефона, сказала Ада. – А отнюдь не жаждущий мщения Господь Бог. Исключительно наших собственных рук дело. Если мы срочно не начнем действовать, человечеству следует ожидать новых ураганов и наводнений. Нас никто не спасет. Еще немного – и будет поздно бороться за сохранение коралловых рифов и данаид-монархов.
Костас, внимательно слушавший дочь, кивнул. Он собрался было что-то сказать, однако прикусил язык, чтобы дать Аде шанс установить контакт с тетей.
Мерьем хлопнула себя по лбу:
– О да, бабочки! Я вспомнила. И где была моя голова?! Я забыла дать тебе кое-что очень важное. Пойдем со мной. Это в моей комнате… где-то там!
Однако Ада уже утратила интерес к разговору, обнаружив очередной жестокий комментарий к видео со школьного урока. Поэтому она не сразу поняла, чего от нее хочет тетя.
– Ступай, дорогая. – Костас ободряюще мотнул головой.
Ада неохотно встала. К этому времени видео поделились столько человек, что оно стало вирусным. Совершенно незнакомые люди комментировали поведение Ады так, словно всю жизнь ее знали. Мемы, карикатуры. Впрочем, некоторые не такие уж и плохие. Были сообщения и со словами поддержки. На самом деле много таких. Какая-то женщина из Исландии, записавшая себя на фоне великолепного ландшафта, истошно кричала, а на заднем плане гейзер выбрасывал фонтаны воды. Внизу стоял хештег, который, как заметила Ада, поместили и многие другие: #теперьвыменяслышите.
Толком не понимая, что и думать, но страстно желая сделать перерыв, чтобы выйти из психологического тупика, Ада сунула мобильник в карман и последовала за тетей.
Войдя в гостевую комнату, Ада с трудом ее узнала. Возле сиреневых стен и бледно-зеленой мебели, которую в свое время так тщательно выбирала мама, лежали открытые тетины чемоданы, словно выпотрошенные, кровоточащие животные: повсюду были разбросаны одежда, обувь, аксессуары.
– Извини за этот бардак, каним, – сказала Мерьем.
– Ничего страшного.
– Во всем виновата менопауза. Всю свою жизнь я убирала за сестрой, мужем, родителями. Даже в ресторане я приводила в порядок стол, чтобы официант не подумал о нас плохо. Потому что это айип. Тебе знакомо такое слово? Оно означает «стыд». Слово всей моей жизни. Не носи короткие юбки. Сдвигай колени, когда сидишь. Не смейся слишком громко. Не делай этого. Девушки так не делают. Это айип. Я всегда была очень аккуратной и организованной, но недавно со мной что-то произошло. Я больше не хочу наводить порядок. Не хочу заморачиваться.
Ада, ошарашенная тетиным монологом, передернула плечами:
– Мне без разницы.
– Хорошо. Присядь.
Отшвырнув в сторону груду бус, Мерьем расчистила немного места на кровати. Ада осторожно примостилась туда, с удивлением разглядывая кучи самых разных вещей по бокам.
– Ой, смотри, что я нашла! – Мерьем выудила из-под кипы одежды коробку рахат-лукума и открыла ее. – А я-то гадала, куда она подевалась! Я привезла пять таких. На, возьми.
– Нет, спасибо. Я не слишком люблю сладкое. – Ада была слегка разочарована, что важная вещь, о которой говорила тетя, оказалась коробкой кондитерских изделий.
– Неужели? А мне казалось, что все любят сладкое. – Закинув в рот кусочек рахат-лукума, Мерьем принялась сосредоточенно его посасывать. – Ты ужасно тощая. Тебе не нужно сидеть на диете.
– Я вовсе не на диете!
– Ладно. Это я так.
Тяжело вздохнув, Ада наклонилась и взяла кусочек лукума. Она уже очень давно такого не пробовала. Запах розовой воды и липкая, вязкая структура навеяли воспоминания о вещах из прошлого, о вещах, которые, как казалось Аде, она давно забыла.
Когда Аде было семь лет, на прикроватном столике возле маминой постели она нашла бархатную коробочку вроде этой. Ада, рассчитывавшая найти там угощение, недолго думая, открыла коробочку. Внутри оказались таблетки – всех цветов и размеров. Было нечто неправильное в том, что такая красивая упаковка скрывала лишь таблетки и капсулы. У Ады внезапно скрутило живот и засосало под ложечкой. И с этого дня она время от времени проверяла коробочку, содержимое которой стремительно убывало, чтобы затем пополниться вновь. Однако Ада так и не набралась смелости спросить маму, почему она держит эту коробочку на прикроватном столике и почему каждый день принимает так много лекарств.
Проглотив лукум, Ада принялась разглядывать лежавшую на ковре гору одежды. Расшитый бисером коралловый жакет, платье цвета электрик с пышными рукавами из органзы, блуза с рюшами и леопардовым принтом, юбка фисташкового цвета из такой блестящей ткани, что в нее можно было смотреться, как в зеркало…
– Ух ты! А вы реально умеете выбирать цвет!
– Стараюсь. – Мерьем оглядела платье, которое было на ней надето: темно-серое, простого, свободного покроя. – Всю свою жизнь я носила исключительно черное, коричневое и серое. Твоя мама вечно издевалась над моим вкусом. Говорила, что я единственная девочка-подросток, одетая как вдова. Сомневаюсь, что я была такая одна, хотя она была права.
– Тогда как насчет всей этой одежды? Она что, не ваша?
– Моя! Я стала покупать яркие платья сразу, как подписала бумаги о разводе. Но ни разу их не надела. Просто повесила в шкаф, даже не сняв этикеток. Но, собравшись поехать в Лондон, я сказала себе: «Мерьем, не упусти свой последний шанс. В Англии тебя никто не знает и никто не скажет, что это айип. Если ты не решишься сейчас, то не решишься уже никогда». Вот я и взяла новую одежду с собой.
– Тогда почему вы ничего не носите?
Щеки Мерьем вспыхнули.
– Не могу. Все это мне явно не по возрасту. Как думаешь? Люди будут смеяться. Есть такое выражение: ешь то, что любишь сам, носи то, что любят другие.
– На улице бушует буря, мы застряли в доме! Кто над вами будет смеяться? Да и вообще, кому какое дело?
Не успела Ада это произнести, как тут же смутилась, почувствовав в кармане тяжесть мобильного телефона, его холодную полированную поверхность и все нехорошие слова, которые он хранил. А ведь она собиралась сказать тете, что той следует меньше заботиться о мнении других, что люди бывают злыми и нет нужды волноваться, станут над вами смеяться или нет. Ничего этого Ада так и не сказала, поскольку сама в это не верила.