В 1960-х годах на Кипре умерли сотни британских младенцев. Причина их смерти до сих пор не установлена. И когда усыновленный английской парой сын Дефне погиб от острого респираторного заболевания, вызванного попаданием в кровь малярийного плазмодия вследствие укуса насекомого-переносчика, мальчика, естественно, должны были похоронить на том участке военного кладбища, где покоятся английские дети, умершие на острове десятилетие назад.
Когда я это узнала, на меня темной волной нахлынула печаль. Однако я отчаянно пыталась не возненавидеть самку комара. Я напомнила себе, что она тоже стала жертвой плазмодия, а слово «преступник» – иногда лишь другое определение непризнанной жертвы. И все же я не смогла смотреть на вещи в таком аспекте. Не смогла преодолеть гнев и горечь разочарования. С тех пор всякий раз, как я слышу знакомое жужжание в воздухе, мой ствол каменеет, ветви напрягаются, а листья начинают трепетать.
Солдаты и младенцы
Кипр, начало 2000-х годов
Когда на балконе отеля Дефне замолчала, Костас встал и обнял ее, чувствуя, как в его тело проникает чужая боль. Несколько минут они просто смотрели на простиравшийся перед ними остров. Над головой раздался крик ястреба. Оседлав воздушные потоки, он парил высоко над землей.
– Может, мне стоит спуститься на ресепшен, поискать тебе сигареты?
– Нет, мой любимый. Я хочу закончить. Хочу все рассказать – в первый и последний раз, – чтобы больше никогда не говорить о том дне.
Костас опять сел на пол, снова положив голову ей на колени. Она продолжила перебирать ему волосы; ее пальцы рисовали круги на его шее.
– Я осталась внутри с доктором Норманом. Поначалу мы не обращали внимания на то, что происходит снаружи. Мы решили, что в любом случае недоразумение разрешится буквально через минуту. Но услышали шум потасовки. Сердитые голоса. Крики. Сквернословие. А потом нам стало действительно страшно. Доктор попросил меня спрятаться под столом и последовал моему примеру. Мы ждали, стараясь сидеть тихо, как мышки. Только не думай, что все эти годы я не корила себя за трусость. Мне следовало выйти на улицу, чтобы помочь Йоргосу и Юсуфу.
Костас собрался было что-то сказать, но Дефне резким жестом остановила его. Раздраженно помотав головой, она продолжила говорить, на сей раз более торопливо:
– Когда шум усилился, Чико запаниковал. Несчастный попугай пришел в возбуждение, начал пронзительно кричать, биться о прутья клетки. Мне пришлось выйти из укрытия, чтобы выпустить его. Чико устроил такой тарарам, что люди на улице, должно быть, что-то услышали. Они попытались войти в таверну – проверить, в чем дело. Йоргос с Юсуфом загородили им путь. Завязалась драка. Послышался звук выстрела. Мы терпеливо ждали, доктор и я. Не знаю, как долго. У меня онемели ноги. Когда мы вышли наружу, небо стало темным, кругом повисла зловещая тишина. Сердце подсказывало мне, что случилось нечто ужасное, а я ничего не сделала, чтобы этому помешать.
– Как по-твоему, что там произошло?
– Думаю, эти отморозки уже какое-то время наблюдали за таверной. Они знали, что Юсуф с Йоргосом были геями, и решили преподать им урок. Возможно, бандиты считали, что таверна закрыта. Они собирались похулиганить, разбить окна, сломать кое-какую мебель, написать на стенах мерзкие надписи и на том разойтись. Они считали, что в условиях царящего на острове хаоса никто не будет расследовать столь незначительный инцидент и хулиганская выходка сойдет им с рук. Однако все пошло не по плану. Они не ожидали, что владельцы таверны окажутся на месте. И тем более не ожидали встретить сопротивление. – (Костас почувствовал, как рука Дефне, поглаживающая его шею, внезапно замерла.) – Впрочем, Юсуф с Йоргосом ни за что не ввязались бы в драку. Они были тихими людьми. Думаю, они встали стеной исключительно из-за меня. Опасались, что бандиты, прорвавшись внутрь, обнаружат нас с доктором. Как бы мы объяснили то, что собирались здесь сделать? И что после этого они сделали бы с нами? Именно поэтому Юсуф попытался заблокировать вход, а Йоргос побежал за пистолетом. Короче, ситуация вышла из-под контроля.
– Когда вы рискнули выйти на улицу, их там не было?
– Нет. Там никого не было. Мы все обшарили. Доктор непрестанно твердил, что нам нужно уносить ноги, что опасно находиться на улице в столь поздний час. Но мне было наплевать. Я просто сидела там, будто оцепенев. Помню, как у меня стучали зубы, хотя я ничуть не замерзла, ничего подобного. У меня появилась безумная идея, что фиговое дерево, вероятно, все видело. Я страстно желала найти способ сделать так, чтобы дерево могло со мной поговорить. Это единственное, о чем я могла думать. Мне казалось, я схожу с ума. Я вернулась туда на следующий день и еще через день… В тот месяц я каждый день ходила в таверну. Ждала возвращения Йоргоса и Юсуфа.
Я всегда приносила еду Чико. То печенье, которое он так любил. Помнишь? С птицей явно творилось неладное. Я собиралась забрать попугая к себе домой, но, не поговорив с родителями о своей ситуации, не могла предсказать их реакцию. И однажды я пришла утром в таверну и не нашла там Чико. Мы ведь никогда не задумываемся над тем, какое воздействие наши войны и конфликты оказывают на животных. А они страдают точно так же, как мы.
Костас заметил, что глаза Дефне стали колючими, подбородок окаменел, щеки запали. Судя по тонкой линии сжатых губ, мысленно Дефне была сейчас где-то далеко, в той темной, тесной пещере, которая держала ее в плену, лишая его, Костаса, надежды.
Проглотив ком в горле, Костас спросил:
– А те бандиты… они были греками или турками?
В ответ Дефне слово в слово повторила то, что уже говорила в день их встречи после долгой разлуки:
– Костас, они были островитянами. Такими же островитянами, как мы с тобой.
– Значит, ты больше никогда не видела Юсуфа и Йоргоса?
– Нет. Больше никогда. Я решила оставить ребенка, чего бы это ни стоило. Моя сестра уже была в курсе. Я призналась ей, что беременна. Мерьем заявила, что мы никак не можем сказать родителям всей правды. Твое имя не должно было фигурировать. И в результате мы разработали план. Мерьем как можно более деликатно сообщила родителям новости. Отец был оскорблен до глубины души. Он считал, я запятнала доброе имя нашей семьи. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так сильно переживал свой позор – он будто стал для отца второй кожей. Этот человек, который был парализован ниже пояса… Он потерял работу, потерял друзей. Пострадал физически, морально, материально. И все же честь для него была дороже всего. И когда он обнаружил, что я оказалась не той хорошей дочерью, какой он меня считал, это его доконало. С тех пор он ни разу не посмотрел мне в лицо, ни разу со мной не заговорил. А моя мать… Даже не знаю, чья реакция оказалась хуже – ее или отца. Она была вне себя от ярости – всю дорогу орала. Впрочем, я думаю, папино молчание задевало меня куда сильнее.
Есть еще кое-что, чего ты никогда не простишь. Мы с Мерьем решили сказать родителям, что ребенок от Юсуфа и он собирался на мне жениться, однако загадочным образом исчез. Моя мать отправилась на его поиски в таверну. Там, естественно, никого не было. Мать даже позвонила родным Юсуфа, спрашивала, где он, обвиняла их в тех вещах, о которых они понятия не имели. Все это время я держала язык за зубами и презирала себя за то, что замарала имя хорошего человека, не зная при этом, жив он или уже нет.
– О, Дефне…
Она вяло махнула рукой, не позволив ему продолжать. Тихо встала и, вернувшись в комнату, начала одеваться.
– Ты что, уходишь? – спросил Костас.
– Пойду прогуляюсь, – не глядя на него, ответила Дефне. – Почему бы тебе не присоединиться ко мне? Хочу отвести тебя на военное кладбище.
– Зачем? Кто там покоится?
– Солдаты, – тихо сказала Дефне. – И младенцы.
Фиговое дерево
Когда Юсуф с Йоргосом исчезли, а «Счастливая смоковница» закрылась, Чико впал в глубокую депрессию. Он начал выдергивать перья и жевать кожу – красная, сырая карта боли, начертанная на обнаженной плоти. С попугаями такое случается, совсем как с людьми: они подвержены меланхолии, теряют надежду и радость жизни, каждый новый день становится для них все более мучительным.
Птица плохо ела, хотя еды вокруг было предостаточно. Попугай мог спокойно продержаться на фруктах и орехах – этого добра здесь было в избытке, – на насекомых и улитках, а также на хранившихся в кладовке продуктах, мешки с которыми можно было рвать, не говоря уже о печенье, что приносила ему Дефне. Однако у Чико вообще не было аппетита. Я попыталась ему помочь, только сейчас осознав, как плохо я его знаю. Все эти годы мы жили в одной и той же таверне, делили одно и то же пространство – экзотический попугай и фиговое дерево, – однако никогда не были особенно близки. Слишком разные личности. Но в черные часы отчаяния противоположности сближаются и становятся друзьями; и это я тоже узнала.
Желтоголовый амазон, вымирающий вид попугаев родом из Мексики, – непривычное зрелище для Кипра. Вы вряд ли найдете здесь еще одного такого. Не найдете вы его и среди тысяч перелетных птиц, каждый год ненадолго украшавших наши небеса. То, что Чико оказался на острове, было аномалией, и я именно так к этому и относилась, не слишком задумываясь, откуда у Юсуфа столь экзотическая птица.
Когда я спросила Чико о его прошлом, он рассказал, что некогда жил в Голливуде в особняке. Я, конечно, ему не поверила. Мне это показалось полным вздором. Чико, должно быть заметив мое скептическое отношение, явно расстроился. Он упомянул имя американской актрисы, прославившейся своими пышными формами и многочисленными ролями в классических фильмах. Чико сказал, она обожала экзотических птиц и у нее в саду была их целая коллекция. Всякий раз, как он, Чико, выучивал новое слово, актриса давала ему вкусняшку. Хлопала в ладоши и говорила: «Дорогой, какой же ты умный!»
Чико сказал, что после бурного романа с главарем мафии, на личной яхте которого актриса плавала по Средиземному морю, она просто влюбилась в Кипр. Ей особенно приглянулся курорт Вароша, так называемая Французская Ривьера Восточного Средиземноморья, где она и купила роскошную виллу. Эта актриса была не единственной знаменитостью, открывшей сей райский уголок. Там можно было запросто увидеть Элизабет Тейлор, стоящую у фешенебельного отеля, или выходящую из автомобиля Софи Лорен в юбке выше колена, или Брижит Бардо, которая прогуливалась по пляжу, устремив взор в морские глубины, словно в ожидании, что оттуда вот-вот кто-нибудь появится.