«Она не покончила с собой… — думает она. — Но это настолько хуже. О нет. Нет, нет, нет и нет. О нет... Ох, Донателла…»
— Ты знаешь, где это? — холодным твердым голосом спрашивает Пауло.
Она не может говорить.
— Где, Мерседес? Ты знаешь, где это?
— Да, — отвечает она.
— Где?
— На яхте. На старой яхте. Это каюта Татьяны, — глухо произносит она.
Пауло поворачивается и размашистым шагом выходит из комнаты.
59
Джемма
Время идет. Она не знает, сколько прошло. Его течение она замечает только по тому, как наполняется ее мочевой пузырь и все больше болят связанные руки и ноги. Она пытается повернуться, чтобы хоть немного ослабить давление, но у нее почти нет пространства для маневра. Связали ее на совесть.
За дверью порой слышны шаги. Но они никогда не останавливаются. Проходят мимо и растворяются в плеске волн.
Она силится ослабить путы, но те затянуты крепко и неумолимо, поэтому она только обдирает кожу. Через несколько часов от напряжения все тело опять сводит судорогой, которая добирается и до межреберных мышц, отчего даже дыхание и то превращается в изощренную пытку — воздух в легкие приходится впускать крохотными глотками, один, второй, третий, четвертый, а потом медленно выпускать. Когда же она пытается вдохнуть полной грудью, ей кажется, что в нее вонзили нож.
Уже вонзили нож.
Время идет.
«Я существую, — думает она. — Но скоро меня не станет. Я это знаю. В какой-то момент я услышу грохот поднимаемого якоря, а когда яхта выйдет в море и никто не сможет услышать мои крики, они придут за мной».
В какой-то момент ее мочевой пузырь сдается. И когда горячая струя остывает на пластике, ее охватывает странное удовлетворение. «Так им и надо! Девушка, воняющая мочой. Надеюсь, им такое нравится». Но радость быстро проходит. Скорее всего, им действительно это нравится. «Им хочется довести меня до такого», — думает она.
Она больше не плачет. От длительного пребывания в неудобном положении у нее нарушилось дыхание и охватил жуткий страх удушья.
«Может, и стоило бы… — думает она. — Может, мне надо опять разреветься и не останавливаться, пока не смогу сделать и вдоха. Буквально заплакать себя до смерти. Обыграть их, воспользовавшись той единственной возможностью, которая у меня еще осталась».
Но все равно больше не плачет.
Из темноты доносится звук. Опять шаги. Она резко открывает глаза под своей мокрой и скользкой от слюны и соплей маской. В коридоре открываются двери. Едва слышно, одна за другой. Потом их так же тихо затворяют. Все ближе и ближе. К ней кто-то идет.
«Они уже здесь… — думает она. — Пришли за мной».
Дверь открывается.
Тишина. Кто-то с глубоким вздохом переступает порог. Задвижка с тихим щелчком встает на место. Она слышит, как он идет по ковру и через мгновение склоняется над ней.
«Прошу вас. Пожалуйста. Если собираетесь начать, давайте. Я больше не вынесу. Знаю, к чему это ведет, и хочу, чтобы все закончилось».
Ее зовут по имени. Так тихо, что она едва слышит. Голос ей знаком. Лондонский акцент, который она точно где-то слышала.
— Не бойся, малышка, я пришел вытащить тебя отсюда. * * *
Джемма брыкается, как кролик, угодивший в силок.
Он ждет, пока она не выбьется из сил. А когда она затихает, тяжело дыша, говорит опять:
— Ты должна сделать в точности, как я скажу. В точности. Ты меня поняла? Я пришел помочь тебе, но, если ты меня не послушаешь, мы пропали. Команда на яхте, и они не на твоей стороне. Кивни, если тебе все понятно.
«Он мучает меня. Он здесь не для того, чтобы мне помочь, а чтобы зря обнадежить».
Она опять брыкается. Он ждет.
— Ты поняла?
Джемма кивает.
— Вот и хорошо. Ты должна вести себя тихо, как мышка. Когда выберемся отсюда, можешь орать сколько угодно, но, если нас услышат сейчас, нам конец. Поняла?
Она опять кивает.
— Умница, — говорит он. — Теперь я сниму у тебя с головы эту штуку. Для этого мне придется к тебе прикоснуться. Ты меня поняла?
Джемма снова кивает. Отпускает последнюю надежду. Через дырки в районе ноздрей проникает тусклый свет. Когда он дотрагивается до ее плеч и шеи, она напрягается всем телом.
Она закрывает глаза. Посылает во вселенную слова любви: «Мама. Мамочка. Я люблю тебя. Прости меня. Я тебя люблю».
Вжикает железная собачка «молнии», и маска ослабевает. Она чувствует, как его пальцы поддевают маску за край и снимают ее. Через миг ее лицо уже обдувает благословенный воздух, и все, что она видит перед собой, — это яркий-яркий свет, настолько, что приходится даже зажмурить глаза.
— Господи, — говорит он. — Подожди, я сейчас вытащу это. И не забывай, Джемма, ни звука. Это очень важно, ты меня поняла?
Она опять кивает.
— Черт! — продолжает он. — Ты же не знаешь, кто я, да?
Джемма открывает глаза. Перед ней стоит Пауло. Тот большой охранник, который дежурит в доме. Улыбается ей с таким видом, будто они играли в прятки и он только что выиграл.
Ее охватывает такое облегчение, что она начинает плакать.
Улыбка исчезает с его лица.
— Все хорошо, — произносит он тоном конюха, успокаивающего нервного скакуна. — Хорошо. Ты, главное, дыши… Дыши…
Потом склоняется над ней и вновь протягивает руку куда-то ей за голову.
60
Мерседес
«Ненавижу тебя».
Ярость — ослепительный белый свет. Стирает цвета, уничтожает тени.
«Я тебя ненавижу».
У нее зудят ладони. Ей очень хочется сжать в них нож для разделки мяса.
Она уходит, в последний раз переступив порог «Каса Амарилья», и размашисто шагает по безмолвной горной дороге. На нее злобно зыркают черными пустыми глазницами окна, в которых нет света, будто наступил апокалипсис. Будто в мире, кроме нее, никого не осталось. Обитатели острова наверняка начистили перышки и отправились в замок. Порхают по парадному залу и чмокают воздух рядом с щеками друг друга.
Будь они прокляты. Пусть горят в аду герцог и все его лизоблюды. Если бы в мире существовала справедливость, этот замок давным-давно бы сгорел со всеми его обитателями.
«Нена-вижу, — ухает в ритме шагов ее сердце. — Нена-вижу, нена-вижу, нена-вижу, нена-вижу».
«Я ненавижу тебя, Мэтью Мид. Я три десятилетия несу в себе поровну боли и вины. Обвиняю соседей, себя саму, маму и отца. Но сейчас я отдала бы все на свете, чтобы снова взвалить эту вину на себя, лишь бы не знать, что вы с ней сотворили. В каком мире мы живем, если он допускает существование таких, как ты? Какой бог позволяет такое?»
Навстречу ей вверх по склону катит большая черная машина. Когда Мерседес сходит на обочину, чтобы ее пропустить, над зубчатыми стенами малиново-золотисто-голубым цветком взрывается первый салют. Мысли замирают. Как красиво, красиво, красиво… Через несколько мгновений она приходит в себя и идет дальше к огням города Кастелланы.
«Ре дель Пеше» все еще открыт. Последние клиенты после позднего ужина растягивают удовольствие от чашечки кофе и рюмочки limonxela, наблюдая, как персонал готовит все необходимое для завтрака на следующий день. Ларисса подходит к дочери.
Мир опасно кренится набок.
«Я не могу рассказать маме, — думает она. — Это ее убьет».
— Дело сделано, — произносит она, — я теперь на яхту, буду ждать его там.
Ларисса внимательно вглядывается в ее лицо и говорит:
— Что-то случилось.
Мерседес отворачивается, чувствуя, что все ее черты перекошены в лютой злобе.
— Он улизнет. В ту секунду, как он поймет, что все раскрылось, он поднимется на борт и совсем скоро будет далеко отсюда. Я не могу этого допустить.
— Будь осторожна, Мерседес, — медленно произносит Ларисса.
На краткий момент — всего на миг — она сомневается, что у нее хватит сил. А что, если эта ярость приведет к гибели ее саму? Но уже в следующую секунду она вспоминает лицо сестры на том экране, и ее ослепляет гнев.
Этой ночью ему не уйти.
— Присмотришь? — спрашивает она мать, протягивая телефон.
На лице Лариссы отражаются сомнения.
— По его сигналу меня могут отследить, — добавляет Мерседес. — Позвони Феликсу.
— Что передать?
— Он и так знает. Скажи, что я на яхте и что со мной маячок. Он все поймет.
Плана у нее нет, одни лишь намерения. План придет позже.
Вбив на панели код, она идет по тоннелю в волнорезе. Там сыро и темно, впереди, в дальнем конце, маячат огни. Эти стены никогда не внушали ей ничего, кроме ненависти. Она никогда не могла избавиться от ощущения, что тоннель соединяет два совершенно разных мира, и каждый раз страшилась того, что может ждать ее на противоположном конце.
Прямо сейчас там вырастает силуэт, от вида которого она замирает на месте. Что-то огромное, массивное. Заполнив собой все пространство и загородив тусклый свет пристани для яхт, оно с пугающей скоростью двигается к ней по тоннелю, из которого теперь нет выхода. Но, подойдя ближе, Мерседес видит перед собой Пауло, огромного Пауло с Джеммой на руках.
— Открой! — кричит он.
Мерседес бегом возвращается обратно.
Пауло пинком открывает ворота.
Подождав пару минут, она слышит изумленные крики собравшейся на набережной толпы и идет дальше.
«Ненавижу тебя.
Я тебя ненавижу. Тебе место в аду. Я ненавижу тебя, Мэтью Мид. И всегда ненавидела, хотя только теперь поняла почему».
У «Принцессы Татьяны» в гавани есть собственный эксклюзивный причал, расположенный у самого подножия канатной дороги и в стороне от остальных — подальше от посторонних глаз. Это место она ненавидит. Вместе со всеми его яхтами — совершенно одинаковыми, выстроившимися в ряд точно так же, как в ее представлении должны выстраиваться дома в городах.
«Ненавижу их. Всех ненавижу. Они отняли у меня дом. Мы тысячу лет не покорялись захватчикам. Эти люди — такие же захватчики, хоть и пришли с бриллиантами, жемчугами и рабочими местами».
На мостике и в иллюминаторе горит свет, однако других признаков жизни нигде не видно.