– И что, она хорошо пела?
– Да. Я думаю, что она бросила это занятие, когда родился я.
– Ну, и что же ты сделал?
– Я ушел из призывного пункта и, сев на другой автобус, добрался до Бьюмонта, где и нашел это место. Настоящим его названием было «Робишо у Дельты». Я пошел туда и нашел этого мужика, о котором она говорила, Харпера, который оказался его хозяином. Мне пришлось его подождать. Выглядел он очень круто, но был очень дружелюбен, и друзей у него была масса. Я рассказал ему о своей матери, и он хорошо меня принял. Спросил меня, как у нее дела, и расстроился, когда я сказал, что она умерла. Он спросил, чего я хочу, и я объяснил, что ищу работу. Вот так я и начал. Сначала я работал у него в баре, а когда он решил, что я достаточно поумнел, то посадил меня на тотализатор.
– А прежде чем ты к нему пришел, с кем ты жил? – Рокки курила и одновременно ковыряла ноготь на ноге.
– С мистером и миссис Бейдл. Они управляли нашим домом.
– А мама твоя умерла?
– Задолго до этого. Заболела.
– Той же гадостью, что и у тебя?
– Не знаю. Может быть.
Я потушил сигарету и стал рассматривать полосу кровавого цвета, которая шла по плинтусу. Мэри-Энн не болела, по крайней мере, не моей болезнью. Когда мне было десять лет, люди рассказали, что на мосту на автостраде № 10 они пытались ее удержать, но она просто перелезла через заграждение. Они сказали, что пока Мэри-Энн падала, она не издала ни звука. Пара из них побежала к заграждениям и успела увидеть, как она падала, все пятьсот футов[39], а ее платье развевалось вокруг нее. Я часто представлял себе такое падение. Трудно пролететь такое расстояние и не издать ни звука.
– А кем был твой отец? – спросила Рокки.
– Он был классный. Морской пехотинец – воевал в Корее. Умер, но не в Корее. На нефтеочистительной башне. – Я передернул плечами. – Это было уже давно.
Только когда мне исполнилось двадцать лет, я понял, что Джон Кэди знал, что я не его сын. В нем было пять футов и семь дюймов росту[40], а я к пятнадцати годам вымахал до шести шутов трех дюймов[41], и волосы у меня были светлые, а не темные, как у него и Мэри-Энн, и подбородок у меня был другой, но он всегда настаивал, чтобы я называл его папой.
– А вот этот мужик, Робишо… Он ведь тебе понравился, а? Я вижу это по тому, как ты о нем говоришь.
– Думаю, ты права. Он был очень удивлен, когда увидел меня в первый раз.
– А почему?
Я закатил глаза и вздохнул. И дело было не в том, что я не хотел рассказать ей то, что не рассказывал никому на свете. Я начал стягивать сапоги.
– Понимаешь, – проворчал я, – он тоже был крупным мужиком, прямо как я. И был на меня очень похож. Просто одно лицо. Он был удивлен, что мы так похожи.
– Он был похож на тебя?
– Абсолютно.
Рокки задумалась, как будто не совсем поняла, что я сказал.
– Прикольно. А какой он был?
– Толковый. Люди его любили. У него был хороший бизнес с итальяшками на побережье и в Новом Орлеане, и с целой кучей байкеров в Арканзасе и Техасе.
– И что же с ним сталось?
– Его кто-то взорвал.
– Взорвал?
– Именно.
– Прости, Рой.
– Да ладно.
– Прости. – Рокки загасила сигарету, засунула ладони под попу и вытянула ноги. Мышцы на них натянулись, как электрические шнуры.
Я почесал колено и потрогал свое новое лицо с его дряблой кожей.
– Мне кажется, что я действительно здорово напортачила, – сказала девушка.
– Нет, ты не должна так думать.
С этими словами я встал и подошел к умывальнику. Попив воды, промыл глаза. В зеркале я увидел уже более или менее привычное лицо. Рокки через плечо взглянула на меня.
– А ты убивал кого-нибудь прежде, а, Рой? Кроме тех людей в доме?
Я вытер лицо и вернулся на свое место.
– Парочку.
– Ну, и что ты чувствуешь?
– Послушай, отвяжись от меня.
– Прости.
Разочарование в ее глазах было очевидным. Мой смертный приговор превращал мои привычки и прошлые дела в ничто. Даже манера поведения стала меняться. Например, я стал слишком много говорить.
– Я отношусь к этому как солдат, – объяснил я. – Те люди, которых я замочил, совсем не были невинными овечками. И они не так просто оказались в тех местах, в которых были. Я вот как на это смотрю: они сами создали ситуацию, и мне пришлось с этой ситуацией разбираться. Они сами напросились на это.
Рокки шмыгнула носом и стала дышать через рот. Она продолжала тянуть себя за большие пальцы ног.
– Я подумала, что здесь ты нас и оставишь.
Я ничего не ответил, но остался стоять в надежде, что она поймет, что ей пора уходить.
– Если ты этого хочешь, то скажи мне об этом, приятель. То есть я хочу сказать, что все пойму. В этом есть смысл. Даже принимая во внимание твою болезнь. Я хочу сказать, что сидеть с нами тебе нет никакого смысла. Я ведь не сумасшедшая, или что-то в этом роде.
– Ты найдешь работу. И будешь присматривать за Тиффани. И выиграешь в эту лотерею.
– Я смотрела на нее, перед тем, как прийти к тебе. И думала, что ты от нас уедешь, и о том, что я все превратила в полное дерьмо. Начиная с того, что поехала с этим придурком Тоби. С самого начала было видно, что он не в себе, но я думала, что пронесет. И вот теперь я в этой яме с дерьмом. – Она посмотрела на смятую сигарету. – Но знаешь что, приятель? Хочу тебе сказать, что все и так было дерьмом, с самого начала.
– Я пока еще никуда не уезжаю, – заметил я.
– Ну что ж, – вздохнула Рокки. – Это ведь не твое дерьмо, приятель, а мое.
– С тобой все будет в порядке.
– Ведь, знаешь, там никогда ничего не менялось. Вечная жара. Все те же поля и все та же трава. И совершенно нечего делать. То есть именно так я видела свою оставшуюся жизнь. День за днем, и без всяких изменений.
– Я тоже вырос в таком же месте.
Произнеся это, я поморщился. И разозлился сам на себя за то, что говорю с ней; за то, что готов говорить с ней об этих пустых полях, залитых солнцем, о Лорейн и Кармен. Я хотел рассказать ей о них, но не знал как.
– Знаешь, когда я сегодня смотрела на этих детей на пляже, – продолжила девушка, – я вдруг почувствовала, что мне хочется настоящей жизни.
– Так все это и есть настоящая жизнь.
– Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду. И я хочу, чтобы у Тиффани тоже была настоящая жизнь. И чтобы жила она этой настоящей жизнью в настоящем доме.
– Значит, все так и будет.
Лицо ее высохло, но когда Рокки улыбнулась, по ее глазам было видно, что она подавлена.
– Ты так прикольно выглядишь без волос.
– Я сам себя не узнал. Наверное, это и к лучшему.
– Сейчас ты уже не выглядишь таким психом, как раньше.
Я включил кондиционер посильнее. Он загудел, и стекла в окне зазвенели.
– Тебе надо выспаться. Утро вечера мудренее.
Рокки протянула мне руку, чтобы я помог ей подняться. На секунду в ее глазах появилось игривое выражение, и это меня насторожило. Заметив это, она медленно прошла к двери. Я не мог оторвать взгляда от ее шортов, которые, пока она сидела, попали между половинками ее попки.
– Если хочешь уезжать, то все в порядке, – произнесла она, остановившись в дверях. – Не волнуйся. Ты и так очень много сделал для нас, Рой. Так что можешь двигаться. С нами все будет хорошо.
– Посмотрим, – ответил я, открыв дверь.
Мужчина, сидевший на балконе, переместился на газон рядом с дорогой, где он и лежал сейчас под фонарем. Над ним, в свете фонаря, клубилось облако москитов. Прежде чем войти в свою комнату, Рокки повернулась ко мне, чтобы что-то сказать, но передумала.
– Если ты увидишь меня утром, то значит, я еще не уехал, – сказал я и закрыл дверь.
Когда я остался один, меня охватила жажда деятельности. Раза четыре я прошелся по всем телевизионным каналам. Расправил свою одежду и повесил ее в шкаф, каждую вещь на свою вешалку, а потом все снял и опять уложил в сумку. Разобрал и вычистил свой девятимиллиметровый с помощью карандаша и салфеток. У меня было впечатление, что что-то исчезло. Что-то, что трудно было определить, но отсутствие чего сразу же становилось заметным. Я почувствовал, что совершил ошибку, так разоткровенничавшись с девушкой.
Оказалось, что в «Изумрудных берегах» есть несколько постоянных обитателей. Фургон на спущенных колесах принадлежал семейству из комнаты № 2. Владелец мотоцикла закрывал окна алюминиевой фольгой в комнате № 8. Двум старушкам, которые жили в комнате № 12, принадлежал «Крайслер» одной из последних моделей с раздолбанными амортизаторами, чей капот нависал над дорогой, как у драгстера.
Наутро на другой стороне дороги какой-то мужик жарил на угольном гриле, разбрызгивавшем жир во все стороны, сосиски. Наперченный дым проникал повсюду. Мужик, сидя на складном стуле, приветливо помахал мне. Одет он был в старой гангстерской манере, в бандане, в сандалиях и в майке, рекламирующей «Корону»[42]. Запах готовки вызвал у меня аппетит, и когда я подошел, то увидел у его ног стопку одноразовых тарелок.
– Этот завтрак идет за счет заведения, приятель. А меня зовут Лэнс.
Он взял тарелку и положил на нее две сосиски.
– Трудишься здесь?
– Не совсем. Я был женат на Нэнси. Ну, на той женщине, которая вас селила. Ну, и она разрешила мне остаться. Хотя за это мне приходится готовить для жильцов каждое утро завтрак. У них нет кухни, поэтому готовлю на гриле.
– Понятно. Спасибо.
– Нэнси сказала, что ты приехал с двумя девочками. Они тоже могут позавтракать, если хотят.
Я услышал, как открылась дверь, и на улицу вышли двое детей из комнаты № 2 в сопровождении их отца. Волосы его торчали в разные стороны, физиономия раздулась и побагровела, а глаза были красными и блестящими.
Прежде всего он с головы до ног осмотрел меня, а потом уже дал сыну подзатыльник.