— Знаете, если бы не цвет… Я бы сказал, что это сибирский тритон есть такое довольно редкое земноводное…
— Значит, даже не ископаемое?..
Введенский на несколько мгновений озадаченно уставился в лицо гостю. Какой-то неясный образ вдруг озарил его сознание. И он с огромным напряжением пытался вновь вызвать его — из подсознания, того хаоса мыслей и видений, где он раздражающе остро пульсировал, то совсем пропадая, то вдруг всплывая к самой поверхности сознания, готовый не только явиться воочию, но и облечься в слово…
— Все, поймал!.. — изнеможенно выдохнул Введенский. — Именно в ископаемости вся штука!.. Несколько лет назад при раскопках на Ямале мы обнаружили в слоях вечной мерзлоты несколько прекрасно сохранившихся тритонов. И кожа у них, видимо, под влиянием низких температур, действительно приобрела красноватый оттенок.
— Это было только там, на Ямале?
— Пожалуй… Впрочем, можно навести справки у моих коллег.
— Боюсь показаться назойливым, но еще раз повторю свой вопрос немного в иной форме: сибирский тритон встречался вам и в других раскопках в зоне вечной мерзлоты?
— Да, конечно.
— Но красноватый цвет…
— Только на Ямале.
Геннадий Михайлович надолго задумался. Потом достал из кармана многократно сложенную карту. Развернул.
— Это Западная Сибирь. Именно здесь сделаны фольклорные записи о Золотой Бабе. Здесь же вы обнаружили ископаемого тритона с красноватой кожей. Стоп!.. — Он хлопнул себя по лбу. — А каков возраст пластов, в которых обнаружены ящерицы?
— На память не скажу. К тому же само это земноводное меня вовсе не интересовало — тритоны попадались попутно, как своего рода пустая порода палеонтологического поиска. Но ответить на наш вопрос нетрудно. Надо только просмотреть документацию той экспедиции. Пройдемте в дом и пороемся в моем архиве…
Когда после недолгих поисков Введенский обнаружил папку с результатами ямальских исследований, его самого немало удивили данные раскопок: красноватый тритон попадался лишь в свежих слоях мерзлоты. Ящерицы, обнаруженные в более старых отложениях, ничем не отличались от своих земноводных собратьев, хорошо известных науке.
— Какая-то мутация? — озадаченно вопрошал академик, перелистывая фотоматериалы и схемы. — Знаете, надо связаться с коллегами.
Через несколько часов на карте, привезенной гостем из Сибири, появились концентрические круги, покрывавшие район низовьев Оби.
— Да, это действительно пахнет серьезным открытием в палеонтологии, возбужденно приговаривал Введенский, проводя циркулем очередную окружность.
— Какая там палеонтология! — восторженно спорил Геннадий Михайлович. Я теперь Золотую Бабу найду. Остров пурпурной ящерицы — это явно один из островов в нижнем течении Оби, там, где сходятся радиусы. Ведь посмотрите, покраснение вашего любезного тритона прослеживается, по данным всех экспедиций, от краев к центру очерченной зоны мутаций. Наиболее интенсивный цвет — пурпурный — должен, как мне представляется, совпасть с искомой точкой, убежищем Золотой Бабы.
— Но-но, не доверяйтесь мифам, — подзадоривал Введенский.
— А Троя? — наступал Геннадий Михайлович.
— Ишь Шлиман какой выискался, — добродушно бурчал академик.
— Вы про бивень не забывайте. Ведь не зря его у родственников шамана обнаружили. Может, ему он достался от последнего служителя культа Золотой Бабы.
— Поэзия! — морщился Введенский.
— А ящерицы?!
— А насечки зачем? Что они значат?
— Не знаю, — сдавался Геннадий Михайлович.
— То-то же…
Месяц спустя Введенского поднял с постели ночной звонок.
— Победа! — прокричал знакомый атакующий голос.
— Геннадий Михайлович? Откуда вы?
Сон разом слетел. Введенский взял со столика папиросы, потянулся за зажигалкой.
— Из Салехарда. Только что прибыл с Острова пурпурной ящерицы.
— Нашли Бабу?
— Даже снялся с этой дамой на память. И на днях представлю вам свидетельства нашего с ней романа… Впрочем, это не она, а он…
— Кто, Баба?
— Баба — это трехметровый скафандр из золотистого металла, похожий на знакомые всем жесткие скафандры для глубоководных погружений.
— То есть как? Вы что, разыгрываете? Во времена Герберштейна кто-то затащил к вогулам водолазное снаряжение?..
— Вы не поняли меня. Скафандр вовсе не водолазный…
— А, — начал было Введенский и поперхнулся.
— Вот-вот, — подтвердил Геннадий Михайлович. — Теперь мыслите в правильном направлении.
— Но где же хозяин этой штуки? — сдавленно произнес академик.
— Тайна сия велика есть. Пока. Надеюсь, впрочем, что скафандр кое-что расскажет о своем владельце. Дело в том, что через определенные промежутки времени на груди у него включается какая-то аппаратура, производящая набор звуков и подающая световые сигналы.
— И это опять-таки еще со времен Герберштейна? — ядовито спросил Введенский.
— Думаю, так оно и есть. Даже гораздо раньше, — серьезно ответил Геннадий Михайлович. — Вся пещера завалена десятками тысяч полуистлевших шкурок соболей, куниц и песцов — эти жертвоприношения сносились сюда на протяжении веков.
Введенский с минуту тяжело молчал, пытаясь осмыслить сказанное. Собеседник его тактично прервал свои объяснения и ждал, пока академик справится со свалившейся на него новостью.
— А при чем здесь ящерицы? — наконец вопросил Введенский.
— Мы ни одной не видели. Возможно, они уже давно вымерли, но в давние времена еще попадались на глаза людям, и память об этом сохранили легенды.
— Но ведь они должны были быть в каких-то особых отношениях с этой вашей Бабой… пардон, скафандром…
— Не знаю. Однако мне представляется, что никакого альянса между тритонами и скафандром не было — эту связь установили поэты тайги. Можно предположить, что красный цвет кожи — результат мутации под воздействием неизвестного излучения, исходящего от скафандра, причем характерно, что оно действовало в четко очерченной концентрической зоне, постепенно ослабевая к ее краям.
— Но почему покраснели только ящерицы, а лоси, олени, медведи, обитающие во владениях Золотой Бабы, сохранили обычный природный покров?
— А что, если неизвестное излучение имеет избирательное воздействие только на земноводных? Что, если программа этого излучения была заложена в скафандр еще в те времена, когда главными обитателями Земли были ящеры? А другие, более высокие формы жизни к излучению невосприимчивы…
— Это уже вопрос для меня, — заметил Введенский. — Что ж, здесь есть о чем подумать.
— Приезжайте немедленно! — восторженно поддержал его Геннадий Михайлович. — И результаты прежних экспедиций захватите.
— А бивень тоже везти?
— Нет, не надо. У меня есть его фото. Кстати, насечки на бивне — это суточный график включения приборов скафандра. Совпал до секунды… А вы говорили, не доверяйтесь легендам.
— Кто старое помянет… Однако вы открыли свою Трою…