От Магдалины пахнет мертвецами, мальчики боятся ее, но сочиняют все большие небылицы про ее психиатрическую и похоронную практику, про ее обжорство и мужчин. Им становится приятна связь «полезного мушшшины» с «баночкой варенья», и то, что таковым, оказывается, уже может быть Дима, который, хохоча над всей этой околесицей, катается по полу, мочится и портит воздух. Фред, возбужденный видом мальчика, наскакивает на него, как на суку, что своей комичностью лишает Диму возможности дышать, а его всегда более сдержанный брат шлепает кобеля по заду, что еще больше раззадоривает пса, и смеется не раскрывая рта, словно силится прочистить нос. Катя сжимает виски руками. От такого веселья у нее начинает раскалываться голова. Софья Алексеевна опускает книгу на колени, сплетает разбухшие от стирки и долгих лет жизни пальцы и ораторствует: «Анна! Фреда развраитает детей. Про пуохого чеуовека так и говорят: собака! Со двора сгоню: погань! Тубо! — Но, видя, что команды тщетны, добавляет: — До чего опостыуеуа!» Осталова, допечатывая страницу, отыскивает глазами ремень, но стоит ей взять его и направиться к сыновьям, как Фред прыгает на нее, вырывает оружие кары и утаскивает его под стол, откуда угрожающе рычит. А если братья дерутся, пес разнимает их, больно щипля зубами за предплечья. Когда мальчики, дразня Тату, залезают на подоконник, чтобы свеситься затем в форточку и задрать ноги, то Софья, утопив беспомощные восклицания, властно проговаривает: «Фреда! Сними мальчонку!» — и эрдель, сообразивший уже, что вмешательство его необходимо, стаскивает ребят на пол, следов никогда не оставляя, за исключением тех росписей, которые проявляет у братьев на коже любое прикосновение. Он портит из-за них свое сердце, эта заботливая нянька, этот «растлитель», их Фред!
В среду Гейзер был дежурным. На перемене я зашел в класс. Хотел точнее узнать расписание. Марк начал меня выгонять. Я задержался. Гейзер меня толкнул. Вслед плюнул. Попал. Я брызнул в него из умывальника. Марк еще раз плюнул. Я опять брызнул. Он за мной погнался. Нас остановил Сергей Аистович. Сказал — разобраться самим. Мы подрались. Когда Сергей Аистович сказал — закончить, — Марк толкнул меня в спину. Я набил на лбу шишку.
Перед уроком алгебры я подошел к Марку. Похлопал по плечу. Предложил прекратить вражду. Сказал тихонько: «Давай мириться, Гейзер». Он за мной погнался. Я отошел к задней парте. Марка задержал Кислый. Но у Кислого правая рука сломана. В гипсе. Он не мог долго держать Гейзера. Марк не решился драться с Кислым, который сильнее его, а обежал вокруг колонки. Я пробежал к двери. Марк — за мной. Выскочил в коридор. Марк — за мной. Нас увидел Одиссей Митрофанович. Отошел в сторону. Мы пронеслись дальше. Учителя на нас не обращали внимания. Сергей Аистович просил нас не разнимать.
Я влетел в вестибюль. Гейзер стоял на втором этаже. Плевался в меня. Я добежал до входной двери. Марк — за мной. Я выскочил на улицу. Крикнул: «Хватит. Урок начался». Марк ничего не понимал. Как зверь гнался за мной. Я замер у бочки с белой краской. Гейзер не смог затормозить. Проскочил вперед. Схватил доску длиннее себя. Пути назад не было. Я отступил к набережной. Прижался к парапету. Марк бросил в меня доску: я нагнулся. Он взял поменьше. Швырнул. Я отклонился. Она пролетела около уха и тоже шлепнулась в воду.
К нам подошел моряк. Марк его не слушал. Бегал за мной вокруг офицера. Старался ударить в нос. Потом отвернулся. Пошел к школе. Я за ним. Учиться-то надо! Но Гейзер спрятался за дверью. Как только я подошел, он пустился за мной. Мы петляли среди машин.
Я забежал в школу. Мы протопали по залам и коридорам. Потом Марк убежал. Без разрешения вошел в класс. Сел за парту. Одиссей Митрофанович очень удивился. Сказал: «Выйди из класса!» (Приблизительно.) Марк засмущался. Сказал: «Я ничего не делал». (Так говорят свидетели.) Затем вошел я.
Одиссей Митрофанович отправил нас к директору и без справки велел не возвращаться. За нами закрылась дверь. Марк снова погнал меня. Загнал в тамбур около учительской. Сергей Аистович видел, как мы дрались.
Марк убежал. Я — за ним. Он — за мной. Нас остановила Эвелина Карловна. Она не знала, что нас нельзя разнимать. Направила в учительскую. Марк не пошел, остался напротив дверей. Подошла медсестра. Сказала: «Идите, подеритесь». Но потом отвела в свой кабинет. Марк упирался. У себя она поговорила с нами. Отпустила.
Мы зашли в класс. Сказали, что нам разрешили войти. Вошел Сергей Аистович. Отвел нас в большой зал вместе с Уключиным, который получил в четверти шесть двоек и одну тройку.
Мы больше не дрались. Сергей Аистович попросил нас описать нашу ссору. Мы посмеялись. После звонка взяли свои портфели и пошли домой.
В пятом классе — смена классного руководителя. Также запись в дневник новых предметов: литература, география. Иностранный. Прощание с привычными: русский устный, прилежание. Новый руководитель — Сергей Аистович Орешник. Ребята принимают его за старшеклассника. Родители тоже ошибаются. Даже гардеробщица Вермишелева орет на Сергея: «Что ж ты, оболтус, ко второму уроку явился?» А он тихо: «Я — преподаватель русского языка и литературы». — «Извините».
Орешник чересчур худой, а лицом — изможденный. Зуба центрального верхнего у него нет, и благодаря этому он тоже кажется не старше, а моложе. Сергей Аистович — шахматист. «Я всего лишь перворазрядник», — приминает он пятерней зачесанные назад волосы. Смех его надрывен, и собеседники боятся, что перейдет в рыдания. Однако когда Осталовы приглашают Орешника в шахматный кружок, он четыре раза обыгрывает Ревекку Самойловну, а она — мастер. «Ваша наставница много думает», — отзывается Сергей о матче. «У него, я бы сказала, авантюрный тип игры. Шахматист должен следить за техникой, — заключает Ревекка. — Но это между нами. Он же ваш классный руководитель». Оценка рождает кличку Авантюрист. И позже: Авантюра.
Учителя в школе меняются часто. Ребята не успевают запомнить имя-отчество преподавателя, как вместо него — новый. «Такой у нас уже был», — определяют школьники знакомый тип. Совершенно необычным оказывается историк — Одиссей Митрофанович. Все влюбляются в него сразу, забыв свое недоверие к взрослым, свою иронию и враждебность. Девочки в первый же урок задают вопрос: «Что такое любовь?» — «Какую любовь вы имеете в виду? — разводит руки: правую с указкой, левую — с тряпкой для стирания с доски. — Есть любовь к искусству. Это — страсть к литературе, собирание книг. Посещение музеев. Влечение к театру. Многое другое. Любовь к спорту. Это — фанатизм штангистов, бесстрашие альпинистов. Прочее. Любовь к природе. Это — коллекционирование растений. Уход за ними. Оберегание от уничтожения. Есть любовь к животным. Это — собаководство. Содержание птиц. Рыб. Существует любовь к человеку. Это — взаимные интересы. Дружба. Помощь в трудную минуту. Что вы имеете в виду?» Молчание. «Боится», — разоблачает Сережа.
Брюки у Одиссея блестят. Осталовы с Гейзером несутся в перемену за учителем, шагающим широко и часто, и громко шепчут: «Гадючка! Гадючка!» Историк оборачивается. Черты лица его пляшут. «Прочь!» И пронзает воздух указкой. «Гадючка! Гадючка!» — снова за ним.
После уроков учителя собираются в спортзале поиграть в волейбол. Осталовы с Марком подтягиваются со стороны улицы на карнизах и комментируют матч: «Авантюра-то! Авантюра! А Гадючка! Ай, упал! Гадючка упал!»
«Штурм Дворца во время Осеннего Бунта? — переспрашивает Одиссей и двигает рукой, будто подбрасывает ладонью мяч. — Это все равно, если бы морское училище штурмовало нашу школу. Семеро к одному — годится?»
Он является на уроки расслабленным с похмелья или заново пьяным. Школьники принимают исходящий от историка аромат за дезодорант, и только Розеткин, сын пьяницы, молвит: «А это — перегар», — за что зарабатывает от генеральского сына Тачанкина по скуле.
Бессменным с шестого по восьмой класс оказывается физик. «Я не привык бегать», — говорит он, когда ребята, принявшие смену учителя за правило, удивились Ивану Михайловичу. «Мы, Гопко, — сообщает Иван о всем своем роде, — доводим дело до конца». Фразу эту Осталовы связывают с «жестокими мерами» Гопко. Они заключаются в том, что за провинность физик берет ученика левой рукой за загривок, сжимает и шествует так, манипулируя в ритме шагов указкой, до черной лестницы, ведущей в спортивный зал, в кабинеты труда и домоводства, и — на улицу. Замерев у последнего пролета, Иван резко направляет организм школьника вниз. Толпа ступает вслед за Гопко, верещит, указывая туда, где, уткнувшись в стену, сидит ученик. «Он расправляется так только с детдомовцами и детьми пьяниц», — выводит из своих наблюдений Сережа.
Школа в старинном трехэтажном здании. Помещений — масса, и недолго задерживающиеся учителя не успевают со всеми ознакомиться. Директору — Аделине Карловне — этим заняться некогда. Преподаватель слесарного дела — Борис Борисович Расхитилов — знаток дома и, приглашая кого-нибудь из «обаятельных училок» на экскурсию, наказывает захватить провизию и какие-нибудь теплые вещи: «Имеются участки с холодной атмосферой даже в летний период». И, наоборот, в жарких помещениях рекомендует: «Разоблачайтесь, а то распаритесь. Ничего-ничего — здоровье важнее. А я — не в счет. Я ж вам — папочка. Ха-ха». И касается ребрами и щекой спутницы.
У Расхитилова автомобиль марки «Победа» и катер, нареченный «Вперед». Как-то Осталовы, познавшие тайны изготовления трафаретов, скопировали букву «В», затем замазали ее единым для всего судна красным цветом, ту же букву отпечатали на бортах через увеличенный интервал. Не сразу обнаруживает Борис опошление своего корабля. Но в то же утро заполучает кличку «В перед».
Осталовы не только присваивают клички, но и передразнивают учителей, как и прочих взрослых, — речь их, манеры. Усвоенные друзьями, миниатюры хранятся в памяти годами, и когда, время спустя, сочинив и отбросив еще какое-то количество эпизодов, братья встречают тех, прошлых, друзей и вдруг слышат от них давно забытые истории — эхо их, души Осталовых скорбят: «И это — все?»