– Вы и не можете помешать мне, – говорю я, направляясь туда, куда она указала.
Вдруг мне вспоминаются слова Кейт: «Раньше ты умела показывать близким людям, что любишь их… Тебе нужно снова научиться радоваться».
А еще я вижу воздушного змея, парящего в небе.
– Хотя знаете что? – оборачиваюсь я. – Пожалуй, работа может подождать.
Чаепитие не помешало мне переделать до полудня массу дел: доработать брошюру, разослать шесть электронных писем и кучу эсэмэсок, провести переговоры по поводу квартиры, которую я показывала клиенту на прошлой неделе, проинструктировать Эллисон перед встречей с моим любимым пекинским брокером Чунг Вангом.
Когда я выхожу на улицу, чтобы размять ноги, ветер приветствует меня теплым дуновением. Поднимаю голову, подставляя лицо солнцу. Все-таки хорошо, что мы с миссис Хэмрик поговорили. Я и не знала, что два года назад она победила в конкурсе «Лучший библиотекарь штата Мичиган». И что ее племянник, который живет здесь же, на острове, прошлым летом женился. Ей просто хотелось, чтобы я уделила ей немного времени. Как хочется Кейт. И Энни.
Вдалеке я вижу женщину, идущую рядом с инвалидным креслом. Она поворачивает голову, и я, ахнув, узнаю Молли Претцлафф. В кресле, разумеется, Джона. Меня накрывает волной стыда. Мне становится ясно, почему я до сих пор даже не позвонила подруге: я злюсь. И с моей дочерью, и с сыном Молли произошел несчастный случай. Но ее ребенок по-прежнему с ней… И когда я успела стать такой завистливой?
Джона подъезжает на своем кресле к тому же маленькому голубому домику, где Молли жила с детства. На ступеньки крыльца положили деревянные доски. Это правильно. Так мальчик может самостоятельно передвигаться, используя силу рук. Внезапно у меня появляется идея. Я разворачиваюсь, распахиваю дверь библиотеки, забираю свой компьютер и снова выскакиваю на улицу, остановившись только затем, чтобы приобнять миссис Хэмрик.
– Была очень рада с вами повидаться, – говорю я, сжимая ее руки в своих. – Вряд ли я когда-нибудь это вам говорила, но, надеюсь, вы понимаете: вы всегда были для меня особенным человеком. Без вас я бы, возможно, не пережила подростковый возраст.
– Спасибо, дорогая! Я всегда тебя обожала. Только мне хотелось, чтобы ты стряхнула с себя чувство вины. Оно же тебя душило – думаю, теперь ты и сама это понимаешь.
Чувство вины? Душило? Прежде чем я успеваю спросить, что миссис Хэмрик имеет в виду, к стойке подходит женщина с несколькими детскими книгами. Миссис Хэмрик жестом просит ее подождать и, снова повернувшись ко мне, целует меня в щеку:
– Дыши ровно, дружочек. И поскорее приходи опять. Я отложу для тебя романы, которые тебе, наверное, понравятся.
– Я приду, ну а сейчас мне нужно поспешить к другому человеку, который уже давно меня ждет.
– Снова ты! – приветствует меня Кевин, когда я вхожу в «Даудс маркет». На нем рубашка с коротким рукавом, заправленная в брюки. – Запустила вчера своего змея?
– Да, спасибо. Пришла за новым. – В игрушечном отделе висит на крючке один-единственный змей. Я спрашиваю у Кевина: – На складе есть еще?
– Нет, все здесь.
– Ладно, обойдемся этим.
Бросив последнего оставшегося змея в свою тележку, направляюсь к полкам со сладостями. Беру мороженое, шоколадный соус, бананы, арахис, взбитые сливки. Нашлась даже баночка коктейльной вишни.
Молли выглядит на десять лет старше своих сорока трех. Судя по тому, как она замешкалась на пороге, я тоже изменилась. Или ей просто не хочется меня узнавать – так сильно я ее обидела. Но через секунду она распахивает дверь и кричит:
– Рики! Я слышала, что ты приехала! Входи!
У меня гора сваливается с плеч. Молли рада мне, хоть я и явилась с таким опозданием. Прохожу в крошечную гостиную. На большом окне бежевые шторы, подхваченные лентами. Все очень мило и уютно – как во времена детства Молли. Большая часть комнаты занята велюровым секционным диваном, дубовым столом и полочками, уставленными всякими безделушками. Мне сразу вспоминается прежняя спальня Молли. Я бы даже не удивилась, если бы увидела розовую куколку или лошадку.
Джона, в свитере с эмблемой команды «Детройт лайонс», сидит на своем кресле. Ноги укрыты пледом. Шумно дыша через пластиковую трубку, которая торчит у него из горла, парень что-то печатает на компьютере, стоящем перед ним на подносе.
– Джона, – говорит Молли, закрывая ноутбук, – это Рики Францель. Вернее, Эрика, – поправляется она, мотнув головой. – Я слышала, ты теперь не любишь, когда тебя называют Рики. Так вот, Эрика – дочь капитана, моя лучшая подруга. Помнишь, я тебе рассказывала?
Лучшая подруга? Это же было сто лет назад! Сейчас мы едва знакомы. Меня снова охватывает чувство вины.
– Привет, Джона, – говорю я, протягивая руку.
Парень жмет ее, издав какой-то гортанный звук. Кейт мне говорила: он только начинает заново осваивать речь.
– Мои дети все о тебе знают, – продолжает Молли. – Помнишь, Джона? Эрика продает дома в Нью-Йорке. У нее две девочки на несколько лет старше… – Она в ужасе замолкает и смотрит на меня. – Боже мой! Эрика! Мне так жаль Кристен! Ты как? Держишься?
– Да, все нормально, – говорю я, чувствуя, что в голосе слышатся слезы.
Пытаюсь улыбнуться Джоне, но губы не слушаются. Нет, для слез сейчас неподходящее время. У этих людей свое горе, и я пришла сюда поддержать их.
– Цветы, которые ты прислала, были очень красивые, – говорю я Молли. – Спасибо.
– Жаль, что я не смогла приехать на похороны.
– Перестань. Я тоже к тебе не приехала, когда было нужно. Даже не позвонила. Повела себя не как друг. Пожалуйста, прости меня.
Молли машет рукой:
– У тебя свои проблемы поважнее.
– Я и сама так думала. Но, похоже, я опять перепутала то, что важно, с тем, что имеет значение. – С улыбкой приподнимаю пакет. – Кто хочет мороженого?
– Уррра!
Обернувшись на этот возглас, вижу девочку, сидящую с учебником в соседней комнате – столовой. Это, видимо, семилетняя Саманта. Кейт говорила, что она тяжело переживает произошедшее с братом.
– Вы с Самантой давненько не виделись, – говорит Молли, подводя девочку ко мне и приглаживая вихор у нее на головке. – Последние несколько месяцев мы с ней учились дома, но она уже почти готова вернуться в школу. Правда, Саманта?
– Можно мне мороженого, мама?
– Прибережем на десерт, – отвечает Молли и, повернувшись ко мне, говорит: – Это так мило, Рик… то есть Эрика. У тебя всегда было доброе сердце. – Она подходит к полке возле телевизора и берет картинку в рамке. – Этот набросок ты подарила мне, когда умер дедушка.
Смотрю на рисунок: моя подружка и ее дед сидят на старой скамейке-качелях.
– Я очень берегу его, – говорит Молли и, вернув рамку на место, указывает на пакет с мороженым. – Уберу в морозилку.
Она уходит на кухню, а я поворачиваюсь к мальчику в кресле. В его глазах – отчаянное желание вырваться из клетки беспомощности. Сажусь перед ним на корточки, достав из второго пакета змея:
– Джона, я очень тебе сочувствую. Это для тебя. Моя мама считала, что, когда держишь змея за веревочку, невозможно не улыбаться.
Взгляд парня становится мягче, и он берет мой подарок. Но через секунду, покачав головой, возвращает его мне. У меня обрывается сердце.
– Не нравится?
Конечно, Джоне не нужен этот дурацкий змей. Он же не маленький!
– Что такое, милый? – вмешивается Молли, вернувшись из кухни. – Эрика принесла тебе змея. Разве не чудесно?
Джона открывает рот и, прилагая огромные усилия, произносит:
– Вы, – он смотрит на меня, – улыбайтесь. Вам нужно.
У меня из глаз катятся слезы. Мальчик знает о Кристен. В свои четырнадцать лет он столько пережил, но все равно считает, будто жалеть надо не его, а меня. Почувствовав на себе взгляд Саманты, сидящей на своем месте за столом, кладу руку парню на плечо:
– Если ты не против, давай отдадим змея твоей сестренке.
Из столовой доносится радостный визг.
Через пять минут мы с Самантой уже пытаемся запустить змея в крошечном садике Молли, а Джона наблюдает за нами со своего кресла. Змей то взмывает, то падает, но я не сдаюсь. При новом порыве ветра я кричу девочке:
– Беги!
Она несется через газон и как раз успевает освободить змея. Ветер мгновенно подхватывает его, а я быстро-быстро разматываю веревку, чувствуя радость, бурлящую внутри. Сэмми весело вскрикивает. У себя за спиной я слышу ободряющие возгласы Молли. Джона улыбается во весь рот. Подхожу и протягиваю ему веревку.
– Сейчас помогу, – говорит девочка, вкладывая катушку в руки брата. – Ух ты! Глядите на него!
Змей взлетает, потом ныряет вниз, потом поднимается в синее небо еще выше прежнего. Моя мама оказалась права. Сейчас, запуская эту дурацкую штуковину вместе со своей лучшей подругой и двумя ее детьми, я действительно не могу не улыбаться.
На обратном пути к дому сестры я чувствую такую легкость, какой не испытывала уже несколько месяцев. Думаю об Энни, которая так любила запускать змеев. Когда она вернется, мы обязательно сходим в парк. Она подумает, что это глупо, но я скажу ей: «Считаешь, что ты уже слишком взрослая? Чепуха! Давай проверим, сможешь ли ты сдержать улыбку!»
Переходя улицу, я спрашиваю себя, чем сейчас занята моя девочка. В Париже – восемь. Может, она ужинает. Или купает Олив. Или скучает по мне. Но Энни попросила, чтобы я на некоторое время предоставила ей полную самостоятельность, и я уважаю эту ее просьбу.
Не позвонить ли еще раз Брайану? Нет, от него никакого толку. Никаких подробностей он не знает. Говорит только, что с Энни все вроде бы в порядке, в Париже дождливо, профессор – приятный человек… Профессор! Точно! Вот кто мне поможет! Том Барретт расскажет мне о моей дочери, если, конечно, захочет. Мне до сих пор неловко из-за того, что в четверг, когда он позвонил, я с ним не поговорила. Удобно ли перезванивать сейчас, через три дня?
Достаю из сумочки телефон и набираю номер. Начинаются гудки. В висках у меня стучит.