– Черт! – восклицает она, проверив последний номер, и тянется за круассаном, моргая, чтобы сдержать слезы огорчения и растерянности. – Что же мне делать? Я должна спасти Кристен, но у меня уже не остается надежды!
Рори хватает ее за руку:
– Перестань. Не говори так. А то твои слова сбудутся и надежда вправду исчезнет. – Он смотрит на Энни и торжественно прибавляет: – Твоя сестра где-то здесь, в Париже. Мы найдем ее, ты и я.
Верить ли ему? Или правы тетя, дедушка, отец и психотерапевт – словом, все те, кто говорит, будто Энни морочит себе голову? Прислонившись спиной к дивану, она прижимает к груди подушку и закрывает глаза:
– Рори, я должна тебе кое-что сказать.
Он придвигается к ней поближе. Его лицо серьезно.
– Беременна не твоя сестра, а ты сама?
Энни убирает подушку и оглядывает себя:
– Нет. Хотя мой животик наводит на такие мысли. То, о чем я хочу тебе рассказать, касается не меня. Речь идет о Кристен. Видишь ли, я верю, что она в Париже. – Энни прикусывает губу: не напрасно ли она откровенничает с новым знакомым? – Но все считают ее погибшей.
И она рассказывает Рори о железнодорожной катастрофе. Он хмурится:
– Не понял… Ее не было в поезде?
– Нет… или да… не знаю.
Рори смотрит на Энни скептически, и она понимает, что производит впечатление ненормальной.
– Послушай, я догадываюсь, как дико это звучит, но у меня есть серьезные причины, чтобы сомневаться. – Она поворачивает голову к окну: на дереве проклюнулись первые светло-зеленые листочки. – Я обещала маме, что привезу Кристен домой.
Рори кладет руку на плечо Энни:
– Ты привезешь ее, сделаешь маму счастливой, а сама будешь героиней, да?
– Да. Но это еще не все. – Энни снова отворачивается, страдая от смущения и чувства вины. – Понимаешь, если Кристен погибла, то ее убила я.
Рори смотрит все так же спокойно и внимательно. У Энни в горле как будто что-то разбухает. Ей хочется протянуть руку и дотронуться до его мягкой щеки.
– Я заставила Кристен сесть на девятичасовой поезд. В то утро она была сама не своя. Хотела что-то сказать, но я ее не выслушала. В итоге она уехала, не попрощавшись со мной. Я должна была догнать ее. Мама просила меня за ней следить. Тогда она была бы жива.
– А-а, – кивает Рори, – ich verstehe. Понимаю. Если твоя сестра погибла, то по твоей вине.
Энни испуганно глотает воздух: после нескольких месяцев психотерапии доктора Киттла Рори вот так взял и назвал вещи своими именами.
– Именно.
– Значит, у нее не было своей воли. А ты такая сильная, Энни, что, если бы ты оказалась с ней рядом, ты остановила бы поезд и он не потерпел бы крушение.
– Нет, я…
Рори качает головой, улыбается и убирает выбившуюся прядь со щеки Энни:
– Подруга, зачем ты воруешь вину, которая тебе не принадлежит? Этого добра жизнь и так всем раздает предостаточно.
Глава 32. Эрика
Крутя педали велосипеда, позаимствованного у Кейт, направляюсь в кофейню. После нашей утренней вылазки в глазах мутновато от недосыпа. Сегодня солнце вряд ли победит в борьбе с облаками. Свежий ветер приятно холодит лицо.
Сторонюсь, пропуская трехколесный велосипед миссис Тернер (это сварливая старая леди, которая раньше работала на почте).
– Доброе утро, – говорю я.
Она, не улыбаясь, отрывает руку от руля и показывает мне поднятый большой палец. Странное приветствие.
В уютном магазинчике так пахнет кофе и выпечкой, что мой желудок начинает ворчать. К прилавку выстроилась очередь. Встаю за мальчиком-подростком в бейсболке, повернутой козырьком назад. Своим задиристым видом он напоминает мне Пенфилда в юности, и во мне тут же просыпается жалость. Зачем я так унизила Кертиса? Мне осталось прожить на этом острове несколько дней, а ему всю жизнь.
Заметив меня, симпатичная блондинка-бариста показывает пальцем в мою сторону и кому-то подмигивает. Оборачиваюсь, чтобы выяснить, чье внимание она хотела привлечь, и вижу Джуди Грейвз. Та встает из-за своего столика у окна, подходит ко мне и говорит так громко, что вся кофейня слышит:
– Я давно ждала, когда кто-нибудь поставит на место этого самовлюбленного козла. – Она приподнимает свой бумажный стакан. – Спасибо тебе, Рики, от лица всех женщин острова!
Кто-то начинает хлопать, остальные подхватывают. Переводя взгляд с одного лица на другое, я медленно расплываюсь в улыбке. Может, не весь городок участвовал в затее Кертиса? Может, он спорил только с Кейси, ее татуированной подругой и старыми пьянчугами в баре?
Преисполнившись гордости, сажусь на диванчик у камина и открываю электронную почту. Эллисон прислала сводку по всем объектам и клиентам. В конце пишет: «Кстати, для того чтобы распродать „Фейрвью“, у нас осталось двадцать семь дней. Но пока дело продвигается неплохо. Я связалась со всеми крупными брокерами города. А ко вторнику вы ведь вернетесь, да?»
Моя гордо поднятая голова никнет. Во что я ввязалась?! Не продать мне целый жилой комплекс менее чем за месяц! Отчаяние опять хочет выбить меня из колеи, но я вовремя спрашиваю себя, имеет ли значение то, что кажется мне таким важным. Думаю об Энни, которая бродит по незнакомому городу в поисках сестры, о Джоне, который никак не может заново научиться ходить, и о Кейт, которая ищет любовь. Профессиональные обязательства – это серьезно, но, по большому счету, есть вещи куда более значимые. Об этом нужно помнить.
Решив не отвечать Эллисон, я улыбаюсь при виде письма от Тома Барретта. Оно пришло, когда я выходила из «Мустанга». Почти забыла про него.
Привет, Эрика!
Мы с Вами очень хорошо поговорили вчера вечером (для Вас это был день). Надеюсь, я не слишком помешал Вашей работе. Видите ли, я очень-очень давно не получал такого удовольствия от разговора. Честно говоря, когда Вы позвонили, я как раз сел смотреть матч «Вашингтон уизардс» против «Кливленд кавальерс». Ваша замечательная дочь включила онлайн-трансляцию. Поскольку «Кавалеры» – основные конкуренты моей любимой команды, я собирался закруглить разговор побыстрее и вернуться к игре. Но что тут скажешь?
Вы меня… пленили.
До нашей следующей беседы,
Том
Перечитываю письмо, не веря собственным глазам. Я пленила его? Моя рука тянется к голове и нащупывает розовую бейсболку. Ногти коротко острижены, наращенные ресницы отвалились. Вместо делового костюма я ношу спортивные штаны и кеды, взятые у сестры. Давно мне не было так комфортно.
Из любопытства пишу в строке поиска: «Профессор Томас Барретт, Джорджтаун». Через секунду выпадают десятки ссылок – в основном на статьи в научных журналах. Щелкнув первую, я пытаюсь прочесть аннотацию, изобилующую такими терминами, которые мне и произнести-то сложно, а не то что понять.
В нижнем углу помещена фотография красивого мужчины с обалденной улыбкой. Раз у него пятилетняя дочка, я думала, ему самому лет тридцать пять с чем-то, но выглядит он старше. Примерно мой ровесник.
Вдруг замечаю, что вокруг стало тихо. Улыбка сползает с моего лица. Оторвав взгляд от компьютера, вижу стоящего в дверях Кертиса Пенфилда. На нем узкие джинсы и солнцезащитные «авиаторы». Сняв очки, он оглядывает зал. Вжимаюсь в спинку своего дивана. Очень хочется раствориться в воздухе. Но шапки-невидимки нет, а есть только бейсболка. Надвинув козырек на глаза, делаю вид, что сосредоточенно работаю.
Через несколько секунд мой нос улавливает противный запах хвойного одеколона. Потом я вижу руку, опустившуюся на мой стол, и, наконец, чувствую пристальный взгляд.
– Не ожидал от тебя такого цирка, – говорит Кертис.
– Ты о чем? – Я выпрямляюсь и приподнимаю брови. – Уж не о том ли, что ты хвастался сексом, которого между нами не было, а я дала тебе за это по носу? В самом деле неожиданно! Кстати, много ли заработал?
– Хочешь верь, Рики, хочешь не верь, но я пытался тебе помочь.
– Помочь? А там, откуда я приехала, это называется «использовать»!
– Называй как угодно, – отвечает он со своей всегдашней самодовольной полуулыбочкой, – но я хотел развеять миф о том, что Рики Францель – фригидная старая сука.
Мне кажется, будто стены кофейни вот-вот раздавят меня. Я готова разреветься и разревелась бы, попади я в такое положение неделю назад. Но сейчас я заставляю себя улыбнуться и смотрю Кертису прямо в глаза:
– Давно хотела тебя спросить: твои родители случайно не брат и сестра?
Как только Кертис скрывается из вида, я, даже не упаковав ноутбук, выскакиваю из кофейни и запрыгиваю на велосипед. Ветер бьет мне в лицо, а я кручу педали все быстрее и быстрее, чтобы из памяти выдуло жестокие слова Кертиса. Гостиницы, магазины, дом Кейт – все сливается в единую размытую полосу.
Я еду не останавливаясь. Вон дом отца. Прежде чем отвернуться, замечаю старые кружевные занавески на окне спальни, где я в последний раз поцеловала свою мать.
Пытаюсь мысленно воссоздать ту печальную и вместе с тем дорогую сердцу картину, которую часто вспоминала все эти годы: мама с Кейти на руках стоит на крыльце. «Будь доброй девочкой, выкладывайся на сто процентов», – говорит она, протягивая мне сверток с бутербродами и целуя меня в лоб. Однако вместо этой сцены представляется другая, более мрачная.
Я мчусь еще быстрее, надеясь, что тяжелые воспоминания выветрятся, но они не выветриваются.
В то утро я на цыпочках пробралась в родительскую спальню, держа маленькую Кейт, переодетую и накормленную. Папа уже ушел на работу. Я наклоняюсь к маме:
– Мам, я пошла.
Она лежит на боку, спутанные волосы закрывают лицо. Рот приоткрыт, веки сомкнуты, нос тихонько посапывает. Мама спит. Кейт начинает беспокоиться. Покачивая ее, я нахожу в постели пустышку и засовываю ей в рот.
– Будь умницей, Кейти, – говорю я, целуя полуторагодовалую сестренку и укладывая ее рядом с матерью. – Мама, просыпайся! Ты же не можешь спать целый день!
Мое прикосновение заставляет маму открыть глаза. Она смотрит на меня так, будто увидела ангела и испугалась. Потом ее теплая ладонь дотрагивается до моей щеки.