т разговор и спрашивал себя, как можно было не понять по голосу, что она пила? Если бы я знал, я бы, конечно, все бросил и приехал.
– Но вы не знали. Нельзя терзать себя за то, что от вас не зависело, – говорю я, обращаясь то ли к своему другу, то ли к самой себе.
Том проводит ладонью по своему лицу:
– Она не пила с тех пор, как забеременела. Я по глупости решил, что худшее уже позади. – Вздохнув, он поворачивается ко мне. – Извините, я не хотел портить наш вечер.
Я глажу его по спине:
– Вы ничего не испортили. Это хорошо, что вы можете об этом говорить.
– Тот подарок, который я нашел в шкафу… Помните? Я еще подумал, что это для меня?
– Помню, – отвечаю я.
Несколько недель назад Том упомянул о коробке с надписью «Не открывать».
– Он оказался не для меня, а для нее самой. Бутылка джина – точнее, полбутылки. Умно она придумала прятать алкоголь. – Том роняет голову. – Господи, я же был паршивым мужем! Все время пропадал на работе, не уделял жене достаточно внимания. Неудивительно, что она снова начала пить.
Я рассказываю Тому о последнем утре с Кристен: о завтраке, о ее взвинченном состоянии.
– Тем не менее я позволила ей сесть на поезд. Внушила себе, будто она просто перевозбудилась от кофеина. Мне не хотелось признавать, что моя дочь психически нездорова, как и моя мать.
– Чувство вины – вот тот подарок, на который надо вешать ярлык «Не открывать».
Мы оба улыбаемся. Странно делиться друг с другом тем, что мучило нас месяцами. Но в то же время я как будто освобождаюсь от оков смерти и стыда, которые стали слабее благодаря «чуду», Энни, Кейт и даже отцу.
Идя вместе со мной к моему дому, Том непринужденно обнимает меня за плечи, и я чувствую себя так, будто мы с ним старые друзья. У дверей он берет мои руки в свои и с улыбкой говорит:
– Эрика, спасибо за прекрасный вечер. Вы оказались именно такой, какой я надеялся вас увидеть.
Лучшего комплимента и придумать нельзя. Вспоминаю тот хаос, который царил у меня в душе два месяца назад, и мысленно благодарю «чудо». Том продолжает:
– Завтра утром я возвращаюсь в Вашингтон. Найдется ли у вас время выпить со мной кофе, прежде чем я улечу в Париж?
До сих пор я внушала себе, что мы с Томом в лучшем случае будем просто друзьями, но теперь начинаю колебаться. Мне нравится этот мужчина, который, как и я, перенес утрату и знает, к чему приводит жизнь в неуравновешенном состоянии. Мужчина, который скоро вернется в Штаты и который сейчас недвусмысленно дает мне почувствовать себя здоровой привлекательной женщиной.
Интервью «Нью-Йорк таймс» завтра в полдень. Быстро подсчитываю, как долго продолжалось мое телефонное знакомство с Томом. Два месяца, три недели и пять дней. Достаточно ли этого, чтобы с ним переспать? Нет. Или да?
Я делаю глубокий вдох и несмело улыбаюсь:
– Мы можем выпить кофе прямо сейчас.
Пока мы идем по вестибюлю, я быстро соображаю, все ли в порядке. Ноги побрила? Да. Простыни чистые? Нормальные. Отперев квартиру, я даже не включаю свет. Но Том не проявляет нетерпения. Он разувается и аккуратно ставит ботинки в сторонку. Я веду его в гостиную. Повесив пиджак на кресло, он подходит ко мне и нежно меня обнимает.
Губы Тома находят мои. Чувствуя легкое головокружение, я закрываю глаза и наслаждаюсь упоительными ощущениями: мягкостью его прикосновения, легким запахом мыла, вкусом яблочного бренди на языке.
– Ты уверена? – спрашивает он, отстраняясь, чтобы заглянуть мне в лицо. – Я не хочу тебя торопить.
Поторопи меня! Пожалуйста!
– Не беспокойся, – говорю я вслух. – Я знаю, что делаю.
Глава 45. Энни
Приезд в Нью-Йорк – это всегда волнующее событие. Даже для Энни, которая провела в этом городе почти всю свою жизнь. Здесь час ночи, а в Париже семь утра. Рейс откладывался, Энни не спала целые сутки, но ее глаза широко раскрыты, как у олененка. Из окна такси она смотрит на знакомые огни и вывески, на высокие здания и до сих пор не опустевшие тротуары. Вот наконец-то и Центральный парк. Ей хочется кричать от радости: она почти дома!
Водитель останавливает машину. Поблагодарив его, Энни берет сумку и бежит к дому. Здоровается со швейцаром и, сама не своя от восторга, несется к лифту. Плевать, что час ночи: она ворвется в материнскую спальню и запрыгнет на кровать. Ей не терпится увидеть, как мама удивится и обрадуется.
Открыв дверь своим ключом, Энни с наслаждением вдыхает знакомый запах маминого геля для умывания – свежий цветочный аромат.
– Мама? – произносит она, вешая на крючок сумочку и ключи.
В квартире темно. Только отсветы уличных огней бегают по потолку. Энни чуть не падает, наткнувшись на ботинки у двери. Замшевые. Мужские. О боже!
У мамы мужчина? Очевидно, за пару месяцев все сильно изменилось.
Энни неторопливо проходит в гостиную и включает лампу. На журнальном столике два бокала и бутылка вина. Бутылка пустая. С ума сойти! Тетя Кейт права: мама действительно научилась получать удовольствие от жизни. Чудо, на которое Энни надеялась, произошло.
Она выглядывает в коридор: из-под маминой двери сочится свет… Стоп! Мама в спальне? С мужчиной? Да, это немножко неприятно – знать, что мама с кем-то развлекается в соседней комнате. Все-таки мать есть мать.
Энни плюхается на диван. Нечего сказать, хороший получился сюрприз! В противоположном углу комнаты, на бежевом кожаном кресле, валяется пиджак. Что собой представляет мужчина, с которым мама уединилась? У него есть презерватив? Энни вдруг охватывает острое желание защитить маму, которая ничего не знает о том, как строить отношения с мужчинами в двадцать первом веке. Правда, и сама Энни не слишком сильна в подобных вопросах, ну да это уж дело десятое.
Она подходит к креслу и берет пиджак в руки: коричневый льняной, совсем как у Тома. У Энни в груди что-то вспархивает. Что Том сейчас делает в Вашингтоне? Думает ли о ней? Скучает ли по ней Олив? А он? Энни подносит пиджак к лицу и нюхает. Это запах Тома. Точно!
Пиджак падает у нее из рук. Голова кружится. Лишь отчасти осознавая происходящее, Энни, как в тумане, возвращается в холл. Сердце стучит. Она наклоняется и берет ботинок, мысленно твердя: «Только бы я ошиблась!» Но нет. Вот оно – побледневшее пятнышко от клубничного мороженого на носке. Энни подносит руку к горлу. Нет, нет! Перед глазами все плывет. Он не может быть здесь! Он в Вашингтоне! А с ее матерью они даже не знакомы. Но пиджак… и туфли…
Энни пытается призвать на помощь разум. Том пришел к маме, чтобы признаться в любви к Энни. Попросить благословения. Он хочет ее удивить. Но он же в спальне! С матерью. И они выхлестали бутылку вина. Энни медленно и осторожно идет по коридору к закрытой двери маминой комнаты.
Глава 46. Эрика
Закрываю глаза, стараясь не думать ни о чем, кроме теплых губ Тома, целующих мою шею. Но что это там скрипнуло? Как будто дверь открылась. Я провожу руками по его мускулистой спине, отказываясь слышать шаги. Черт возьми, у меня будет секс! Обворовывать мою квартиру именно сейчас – это просто жестоко!
– Эрика, – шепчет Том, не отнимая рук от моей груди, – кто-то пришел?
Сделав над собой огромное усилие, я высвобождаюсь и подбираю его рубашку, которая валяется в ногах кровати.
– Пойду посмотрю. Подожди.
– Давай лучше я.
Он идет к двери по пояс раздетый, на ходу застегивая штаны. Мысль о том, что кто-то, вероятно, проник в мой дом, должна бы привести меня в ужас, но сейчас мне все безразлично, кроме того, как красиво этот широкоплечий торс сужается к бедрам. Не успевает Том взяться за ручку, дверь распахивается сама. В первый момент мне кажется, что зрение меня обманывает.
– Энни? – вскакиваю с постели, не обращая внимания на треск комбинации, которая разошлась по шву. – Энни! О господи, Энни! Ты приехала, милая!
Бросаюсь к ней и обнимаю ее, но она как каменная. Отстранившись, вижу на ее лице красные пятна гнева. Она застала меня в постели с мужчиной, причем не просто с мужчиной, а со своим работодателем. Вместо того чтобы дать ей время на осмысление ситуации, я оглушила ее.
– Энни, ты не поверишь, – нервно усмехаюсь я. – Угадай, кто здесь?
Дочь даже не улыбается.
– Как ты могла? – говорит она мне и поворачивается к Тому: – И вы. Что вы здесь делаете?
У нее дрожат губы. Она зажимает рот рукой, и на глазах показываются слезы. Том берет ее за плечи:
– Энни, дорогая, мне так жаль…
Она вырывается:
– Не называйте меня так больше! А ты… Думаешь, ты для него особенная? Да он почти каждый вечер висит на телефоне с… – ее голос обрывается, на лице появляется страдальческое выражение. – Так это ты!
Почему Энни разозлилась? Да, ситуация странноватая и очень для нее неожиданная, но она ведет себя так, будто я ее предала!
Только тут до меня доходит: моя дочь влюбилась в Тома Барретта. Как и я.
– Энни! – Я бегу за ней по коридору, пытаясь просунуть руки в короткие рукава рубашки Тома. – Постой! Это моя вина. Я должна была тебе сказать. Я хотела. Мы с Томом друзья.
– Друзья? Чушь! – Энни так хватается за голову, будто та вот-вот взорвется. – Всю жизнь я соревновалась с сестрой, а теперь вынуждена соревноваться с тобой?
У меня разрывается сердце. Том без рубашки входит в гостиную и берет со спинки кресла пиджак.
– В этой неразберихе виноват я. Мне очень жаль, что так получилось.
Рыдания дочери, ее острая нескрываемая боль – от этого во мне как будто что-то прорвалось. Я нужна ей и на этот раз буду рядом.
– Прошу тебя, уходи, – говорю я Тому.
– Эрика, пожалуйста. Позволь, я помогу объяснить…
– Уходи!
Он проводит рукой по волосам и качает головой:
– Мне правда жаль.
Я слышу его удаляющиеся шаги, но смотреть не могу. Дверь открылась и захлопнулась. Поворачиваюсь к Энни:
– Дорогая, я…
Ее глаза полны такой ненависти, что я теряю дар речи. Она идет в холл, снимает с крючка сумочку и ключи. Голова идет кругом. Моя дочь уходит… опять. Уходит, ничего не говоря. Просто исключает меня из своей жизни. Я этого не допущу! Вдруг чувствую такой прилив материнской силы, беспримесной и неистовой, что кажется, будто кровь закипает в жилах. Приблизившись к Энни четырьмя размашистыми шагами, хватаю ее за руку. Она резко оборачивается: