— Адамо! — лукаво проговорила Ивоа, выразительным жестом прижимая к груди обе руки. — Ты уверен, что выберешь именно меня?
— Уверен, — улыбнулся Парсел. — Именно тебя. Только тебя. Тебя одну.
— Ты что, заснул, сынок? — послышался тягучий голос Маклеода.
Парсел обернулся и успел заметить, как Джонс с виноватым видом вырвал свою руку из рук Амуреи и сунул пальцы в треуголку.
— Мэсон! — звонко прокричал он.
Парсел поднял руку.
— У меня есть от него письмо.
Он вынул письмо из кармана и поднес его поближе к факелу. Письмо было запечатано восковой печатью с инициалами Мэсона, и адрес, выведенный мелким аккуратным почерком с нажимом в положенных местах, был составлен по всей форме:
«Лейтенанту Адаму Бритону Парселу,
первому помощнику капитана „Блоссома“.
130°24' западной долготы
и 25°2' южной широты».
Парсел сорвал печать, развернул листок и громко прочел:
«Мистер Парсел, прошу вас проследить за тем, чтобы мне выделили женщину, которая могла бы готовить и следить за моим бельем.
Капитан Ричард Хеслей Мэсон,
командир „Блоссома“».
Парсел удивленно разглядывал записку. Просто не верилось, что Мэсон после всего происшедшего потребует себе женщину!
Вдруг ему вспомнился Мэсон в каюте «Блоссома» в день их отплытия с Таити. Весь багровый, руки воздеты к небесам. С каким негодованием он отказывался тогда взять на борт трех лишних женщин! «И так, мистер Парсел, у нас слишком много женщин. Меня они ни с какой стороны не интересуют! Если бы речь шла даже о моих личных удобствах, я не взял бы на корабль ни одной». А теперь «речь зашла о его» «личных удобствах», и он требует себе одну!
И сразу же раздался голос Маклеода:
— Старику жена не нужна, ему прислугу подавай!
Слова эти были встречены дружным смехом, посыпались шутливые предположения насчет холодности Мэсона к женскому полу. Эта тема всем пришлась по душе, и добрых пять минут матросы изощрялись в остротах.
— Я малый сговорчивый, — произнес наконец Маклеод и поднял руку, призывая к серьезности. — Пусть старик хотел меня подстрелить, никто меня не упрекнет, что ему по моей вине придется самому полоскать свое бельишко.
Он обвел глазами присутствующих, его острый нос навис над тонкогубым ртом.
— Ишь ты какой великодушный на даровщинку! — вполголоса заметил Бэкер.
— Если нет других желающих, — продолжал Маклеод, делая вид, что не расслышал слов Бэкера, — предлагаю дать ему Ваа.
Никто не шелохнулся. Маклеод ударил концом веревки о землю и попросил Парсела перевести его слова.
Ваа, ширококостная, некрасивая женщина, поднялась с места. Она вошла в центр круга, тяжело, по-деревенски переставляя свои крепкие ноги. Она даже слегка поджала пальцы ног, будто боялась, что ее сдвинут с места, хотя ее широкие ступни, казалось, вросли в землю. Заложив сильные руки за спину, она вежливо сказала, что для нее великая честь иметь своим танэ начальника большой пироги… Таитянки прыснули, а Итиа крикнула: «Э, Ваа, э! Он чересчур холодный, твой танэ!» Широкое крестьянское лицо Ваа тронула улыбка. «Ничего, я его разогрею!» — пообещала она. И, повернувшись, пошла в сторону поселка, видимо намереваясь поскорее привести свой замысел в исполнение.
Джонс развернул следующую бумажку и громко выкрикнул:
— Джонсон!
Джонсон вздрогнул, скосил глаза на шишку, украшавшую кончик его толстого носа, и потер подбородок ладонью. Потом он расправил скрещенные ноги, оперся одним коленом о землю и поднялся с легкостью, неожиданной для его возраста; так он и стоял, переминаясь с ноги на ногу, исподлобья поглядывая на матросов и не переставая энергично растирать ладонью подбородок. Странно было видеть при такой худобе округлое твердое брюшко, начинавшееся сразу же под ложечкой, словно природа пожелала вознаградить Джонсона за унылую впадину грудной клетки и украсила этот согбенный многолетней работой стан. Джонсону приходилось вытягивать вперед шею, дабы удержаться в вертикальном положении. Но руки его уже давно отказались от бесполезной попытки оставаться в той же плоскости, что и плечи. Они болтались где-то впереди тела, эти худые руки, напоминавшие перекрученный пеньковый трос, усеянные мелкими черными точечками и обвитые сетью вздутых синих вен.
Старик недоверчиво и боязливо оглядывал присутствующих, будто старался решить, уж не таит ли всеобщее молчание, которым было встречено его имя, какого-нибудь подвоха. В глубине души он уже давно наметил себе супругу, но не решался назвать ее имя: не последует ли возражений со стороны матросов, а если и не последует, не откажет ли ему сама нареченная. Его боязливый взгляд перебежал с Маклеода на Парсела, словно стараясь найти поддержку, — неважно, у большинства или у меньшинства, — украдкой скользнул по группе женщин, после чего Джонсон часто захлопал морщинистыми воспаленными веками, очевидно не желая, чтобы присутствующие по выражению глаз догадались об одолевавших его сомнениях, и уставился в одну точку с испуганно-похотливым видом. Он напоминал мальчишку, который, стянув пенни и зажав его в кулак, томится перед витриной кондитерской, хотя уже давно облюбовал себе пирожок, но не решается ни войти в магазин, ни оторваться от соблазнительного зрелища.
— Ну? — резко окликнул его Маклеод.
Джонсон робко посмотрел на него, перестал тереть бороду и, не глядя ни на кого, произнес:
— Таиата.
В выборе проявилась его непритязательность: Таиата была самая некрасивая и самая немолодая среди таитянок.
— Есть возражения? — спросил Маклеод, подымая над головой веревку. И, не дожидаясь ответа, ударил концом веревки о землю.
Джонсон поднял голову и дрожащим голосом позвал:
— Таиата!
Женщины зашушукались, но никто не поднялся с места, никто не вышел на зов. Губы Джонсона жалобно дрогнули. Он сцепил руки, захватил пятерней большой палец правой руки и стал потирать его медленным непроизвольным движением. «Сейчас расплачется», — подумал Парсел.
— Таиата! — громко повторил Маклеод.
Женщины разом замолчали, потом снова послышалось шушуканье. Таиата поднялась. Приземистая, коренастая, она не торопясь, слегка ковыляя на ходу, вступила в освещенный круг, и тут стало заметно, что ноги у нее чуть кривые. Под набрякшими веками не было видно глаз, лицо ее в свете факелов казалось особенно угрюмым и замкнутым. Джонсон негромко хихикнул, торжественно выступил вперед, взял свою нареченную за руку и вдруг засеменил на месте, словно исполняя фигуру кадрили; зрелище было такое нелепое и такое жалкое, что никто даже не подумал рассмеяться. Затем он уселся, но, как только Таиата опустилась с ним рядом, она резким движением высвободила свою руку и оглядела будущего супруга холодным взглядом черных глаз, прятавшихся под вспухшими веками.
— Бедняга Джонсон, — вполголоса произнес Парсел.
Никто ему не ответил. Джонс любовался своей Амуреей, а Бэкер, бледный, сжав губы, пристально смотрел прямо перед собой.
— Джонс! — сурово окликнул юношу Маклеод.
Он тоже, казалось, утратил обычное спокойствие, весь внутренне напрягся. Джонс выпустил руки Амуреи, поспешно схватил треуголку и вытащил бумажку.
— Уайт! — выкрикнул он таким оглушительным голосом, будто метис находился на дальнем конце поляны.
Уайт не шелохнулся, лицо его не выразило ничего. И заговорил он не сразу. Сидел он, поджав под себя ноги, скромно положив ладони на раздвинутые колени, и только задумчиво похлопывал по панталонам двумя пальцами правой руки. Остальные пальцы, короткие, как сосиски, и утолщавшиеся к концам, были приподняты даже с каким-то изяществом, словно готовились пройтись по струнам арфы. Несколько секунд протекло в молчании.
— Итиа, — проговорил Уайт своим нежным голосом.
Среди женщин вдруг началось лихорадочное волнение, шепот стал громче, возбужденнее. Парсел оглянулся. Итиа стояла на коленях, опустив глаза, сжав губы и покачивала головой, как бы говоря: «Нет». Сидевшая от нее справа Итиота положила ей на плечо руку. Слева сидели Раха и Тумата. «Соглашайся. Он не злой. Он тебя бить не будет», — шептала Итиота. — «Нет, нет», — твердила Итиа.
— Итиа! — прогремел Маклеод.
Итиа поднялась, вошла в освещенный круг и встала лицом к Маклеоду, между Амуреей и Джонсоном. Глаза ее сверкали.
— Слушай, Скелет перитани, — сказала она, уничтожающе глядя на Маклеода. — Как ты не стыдишься поступать так, как поступаешь? Какой смысл выбирать женщину, которая не выбрала тебя?
Говорила она так, будто ее выбрал сам Маклеод, а не Уайт.
И помолчав, добавила:
— Разве ты не знаешь, что бывает с мужчиной, когда он выбирает себе женщину, которая его не выбрала: он становится рогоносцем.
Таитянки приглушенно фыркнули, им вторил громкий смех таитян. Будь благословен Эатуа! Плохие манеры Итии сослужили ей добрую службу!
Маклеод выпрямился.
— Что она болтает?
— Она спрашивает, — равнодушным тоном пояснил Парсел, — угодно ли вам, чтобы вас обманывала жена, или нет. — И добавил: — Вопрос, конечно, чисто риторический. Она не имеет в виду лично вас.
В глазах Маклеода зажегся гнев, но он сдержал себя.
— Скажите ей, пусть придержит язычок, — спокойно произнес он, — и пускай немедленно сядет рядом с Уайтом.
Парсел перевел Итиа эти слова.
— Я вовсе не ненавижу желтого человека, — сказала Итиа, стараясь говорить как можно вежливее. — У него руки не полны ледяной кровью[12], как у Скелета. Желтый человек — человек любезный. Тихий такой, как тень…
Она выпрямилась, все ее хрупкое тело напряглось.
— Но я не хочу его себе в танэ. Себе в танэ я хочу Меани.
Меани поднялся. Выбор пал на него. И раз он поднялся, значит, он дает свое согласие. Меани любил равно всех женщин. Но с Итией он дружил.
Взгляд Маклеода скользнул по фигурке Итии, потом по Меани. Он и без перевода понял, что сказала Итиа. Он сжал губы, потрясая концом веревки, потом яростно крикнул: