Тут общее недовольство сменило веселость, вызванную посылкой первых даров. Тукано, по крайней мере те, которые держались еще на ногах, заметались с ревом по скалистому выступу, останавливаясь по временам, чтобы погрозить кулаком обитателям «Сен-Жака», осыпая их горькими упреками и злобной бранью.
Однако Жан с сестрой сделали вид, что не обращают на это ни малейшего внимания, хотя следили исподтишка за действиями беспокойных соседей. Тем не менее день окончился благополучно и дикари не обнаружили пока никаких враждебных намерений.
– Ступай спать, сестрица, – сказал Жан при наступлении ночи. – Я останусь сторожить и не пропущу ни одного движения этих мошенников.
Но Жанна не приняла такой жертвы. Она принесла из каюты одеяла и улеглась рядом с Ильпой и маленьким Сари.
То была очень благоразумная предосторожность, потому что среди ночи Жан, истомленный усталостью и одолеваемый сном, был принужден разбудить сестру, чтобы она сменила его.
Так протекли четыре дня и четыре ночи, в продолжение которых индейцы вели себя так же смирно, как и в первый момент, правда, благодаря отчасти ежедневной дани из трех бутылок рому, платимой осажденными на «Сен-Жаке».
– Друзья мои, – кричал им Жан на французском языке, отлично зная, что его не поймут, – хорошо бы вы сделали, если б убрались отсюда подобру-поздорову и сняли осаду с нашего судна!
Тукано хохотали при этих воззваниях, не разумея в них ни бельмеса.
Тогда Жан удваивал свои насмешки над ними, но… бесполезно.
– Хохочите, хохочите, безмозглые мерзавцы! Эк их разбирает! Не знаете вы того, что у меня так и чешутся руки разнести вас в прах выстрелом из митральезы.
Но какой был прок в этих пламенных филиппиках, где самые жестокие угрозы перемешивались с остроумными выходками, заставлявшими Жанну смеяться в критических обстоятельствах! Молодого Риво бесило неодолимое упорство дикарей, продолжавших осаду очевидно без всякой цели и основания. Да, эти проклятые тукано отличались большой настойчивостью.
Прошла целая неделя со времени их прихода и даже еще два дня сверх этого срока. Расположившись на берегу и сидя там в каком-то флегматическом отупении, индейцы не думали удаляться прочь.
– Должно быть, они собираются торчать перед нами до следующей зимы! – сказал однажды вечером Жан, которого положительно выводило из терпения их упрямство. – Противные шуты, кажется, имеют способность обходиться без пищи, точно, рассматривая нас, как диковинных зверей, они сыты одним этим.
Но, вероятно, тукано знали какой-нибудь секретный способ добывать себе пропитание, не прилагая к тому никакого труда.
Между тем на десятый день осажденные стали замечать в их таборе какое-то беспокойство. Индейцы бродили туда и сюда, то удаляясь от берега, то подходя к нему, образуя группы и снова рассыпаясь маленькими отрядами. Жанне показалось даже, будто бы вдали грянул выстрел.
– Должно быть, сюда подходят белые, – сказала она. – Это добрый знак.
– Ну, – возразил ее брат, – такое указание слишком сомнительно. Туземцам хорошо известно употребление огнестрельного оружия, и у многих индейцев есть ружья. Впрочем, и присутствие европейцев не должно безусловно радовать нас, потому что в здешних странах белое население зачастую состоит из отъявленных негодяев, подонков цивилизованного общества. Вспомни рассказ Ильпы об этих регатоэс, кровожадных злодеях, которые грабят, убивают и уводят в рабство несчастных индейцев.
Пока Жан и его сестра разговаривали таким образом, тревога в рядах тукано все возрастала.
С каждой минутой становилось очевиднее, что охотничье племя сильно взволновано чем-то. Группы мужчин, женщин и детей соскочили вдруг с обрыва, где они сидели, и, снимая свои незатейливые походные палатки, углубились в лес, откуда больше не показывались.
В то же время лесное эхо повторяло пока отдаленные звуки выстрелов, которые, однако, слышались теперь яснее, чем незадолго перед тем. И по мере их приближения армия индейцев таяла еще быстрее, рассеивалась как дым.
Тукано, несомненно, снимали осаду.
– Вероятно, они бегут от какого-нибудь грозного врага, – заметил Жан. – Эти бедные люди были для нас скорее надоедливыми, чем стеснительными соседями. Конечно, со временем они, пожалуй, стали бы несноснее. Теперь их точно вымело. Но дай Бог, чтоб им на смену не явились неприятели похуже.
При этих словах Жанна указала брату на Ильпу, которая дрожала и волновалась еще сильнее прежнего. У бедной женщины даже стучали зубы.
– Что с тобой? Успокойся, – сказал ей Жан. – Ты видишь, тукано удалились.
Вместо ответа индианка с плачем обняла его колени и указала отчаянным жестом на лес со стороны Мараньона.
X. Блокада снята
Ужас Ильпы вскоре объяснился, когда около полудня с южной стороны из лесу высыпала большая шайка метисов, индейцев, негров и белых около шестидесяти человек, которым предшествовала стая собак от восьмидесяти до ста штук.
Трудно было представить себе что-нибудь более жалкое и вместе с тем более отталкивающее, как вид, одежда и ухватки этих людей – подонков всех народов, всех рас и всякого происхождения. В лохмотьях, с головами, повязанными когда-то белыми фулярами или прикрытыми широкополыми соломенными шляпами, они были вооружены ружьями, револьверами, ножами или громадными саблями, заткнутыми за яркие красные кушаки, некоторые в мягких мокасинах, но большинство обутые в простые кожаные эспадрильи, привязанные к ногам ремешками или веревочками; то был самый разношерстный и в то же время отталкивающий сброд современных искателей приключений, которые систематически занимаются грабежом, представляя настоящий бич для испанских и португальских республик в Южной Америке. Конечно, не в виде таких жалких головорезов любим мы представлять себе первых героев-завоевателей: храбрых Кортесов, Писарро, Альмагро и Кабралей. Однако надо полагать, эти исторические личности мало чем отличались от них. И то, что история сообщает о подвигах этих воителей в Новом Свете, рисует нам их не иначе как жестокосердыми разбойниками, лишь безумно храбрыми и удачливыми.
Но оборванцы, готовые напасть на обитателей «Сен-Жака», менее всего походили на победителей или апостолов наивно-жестокой цивилизации. Нет, ими руководил один инстинкт жадности, и они преследовали только свои интересы. Большинство из них были теми ужасными промышленниками по бразильским рекам, название которых «регатоэс» тесно связано для честных купцов из Пары или Рио-де-Жанейро с мыслью о кровавых экспедициях, насилиях, убийствах, грабежах и пожарах.
В этой шайке находились люди всевозможного происхождения. Метисы были по большей части замба – замечательно красивые молодцы, происшедшие от смешения трех рас: белой, краснокожей и черной, – дезертиры бразильской армии, не могущие подчиниться даже той чисто показной дисциплине, которой требуют от этих солдат, вечно готовых к революциям и военным бунтам. Другие же сохранили в своей крови и в своей душе след их происхождения. Сыновья регатоэс, они унаследовали традиции предков – бесшабашно-веселых и зверских. Остальные, наконец, были не кто иные, как преступники, бежавшие из всевозможных каторжных тюрем на морском берегу, или беглые негры, зараженные непримиримой ненавистью к фазендейросам – землевладельцам-скотоводам в саванне. В их числе находился один француз, один ссыльный из Марони, вырвавшийся на свободу и из Куру бежавший в Кунани, из Кунани в Мапу, из Мапы в пустыни по берегам Амазонки.
Эта разбойничья армия жила в полной распущенности, скорее как могла, чем как хотела, не имея выбора в средствах, чтобы обеспечить свое существование, и, кроме того, не отличаясь особенной разборчивостью.
Бродяги приросли к месту от изумления, смешанного с радостью, когда увидели разбитый корабль, обещавший богатую добычу.
Их неожиданное нашествие заставило побледнеть Жанну, которая не могла скрыть от брата своей тревоги.
– Я думаю, что Ильпа была права, – сказала она. – Недаром бедная женщина пришла в такой ужас. При всей своей надоедливости тукано были гораздо лучше этих людей.
– Конечно, – отвечал Жан несколько нерешительным тоном, – но все-таки нам нечего слишком пугаться. Во всяком случае, у этих пришельцев нет повода напасть на нас ни с того ни с сего, вдобавок мы можем по крайней мере вступить с ними в переговоры.
В продолжение нескольких минут обитатели «Сен-Жака» и шайка бандитов посматривали друг на друга скорее с любопытством, чем с угрозой.
Затем один из разбойников, как будто их предводитель, высокий, худой, в небрежной одежде, сделал несколько шагов по гребню скалистого берега и обратился к молодому Риво с чем-то вроде вступительной речи на португальском языке.
Стоя на лесенке, Жан отвечал выразительными жестами, что он не понимает ни слова.
Разбойники стали переговариваться между собой, прерывая свои слова взрывами хохота, что придало Жану смелости.
– Товарищи! – воскликнул он. – Мы гораздо лучше поняли бы друг друга, если бы кто-нибудь из вас заговорил по-французски!
Сверх всякого ожидания эта фраза была почти понята. По рядам шайки пронесся говор.
– Так! Так! – раздалось одновременно со всех сторон. Группы бродяг расступились, чтобы пропустить человека маленького роста, хорошо сложенного, с бородой на американский манер. Этот мужчина занял место предводителя на краю обрывистого берега.
– Вы хорошо понимаете по-французски? – спросил Жан Риво.
– Да, я сам француз, – отвечал тот с сильным гасконским акцентом, что служило еще лучшим подтверждением его слов.
После того они разговорились без стеснения и даже откровенно.
Жан ничего не скрыл от своего соотечественника. Он рассказал ему, как был выброшен бурей со своей сестрой на пустынный берег, где они перебивались с трудом несколько дней, пока не нашли остова парохода; как прожили они тут пять месяцев и приютили у себя индианку с сыном. Юноша прибавил, что съестные припасы у них истощались и даже подходили к концу, и это обстоятельство принуждало их покинуть разбитое судно. Они были не прочь пуститься в дорогу вместе с добрыми людьми, которые могли бы проводить их до какого-нибудь безопасного места – города или порта, откуда им было бы легко переправиться во Францию.