Переводчик передал эти слова начальнику шайки и, потолковав с ним четверть часа, вернулся к утесу.
Разговор возобновился теперь в форме вопросов и ответов. Бандит спросил:
– Остались ли у вас боевые припасы на судне?
– Да, три бочонка пороху, большой запас патронов и снарядов, восемь карабинов с репетицией, митральеза, пушка и несколько револьверов.
– Хорошо. Ну а есть у вас деньги?
– Нет; разве самая малость. Капитан взял с собой судовую кассу на вельбот, который пошел ко дну у самых берегов.
– Вот как! А провизия? Вы меня уверяли, что она у вас вышла вся.
– Ну нет, – возразил Жан. – У нас есть баран, два петуха, три курицы, одиннадцать штук цыплят, бермудский картофель и корни тапиоки, полбочки рому и две бочки вина, так что нам можно просуществовать целый месяц без особенных лишений.
Последовал новый перерыв, так как француз был принужден передавать содержание их разговора своему начальнику. Он вернулся опять, предлагая следующие условия:
– Вот что сеньор Магалиао поручает мне вам сказать: вы и ваши сотоварищи должны убираться с корабля и очистить нам место. Мы дадим вам съестных припасов на три дня, по ружью и по пятидесяти зарядов на человека и предоставим свободу идти куда угодно.
– Не особенно-таки щедр ваш сеньор Магалиао, – заметил Жан, которому ударила краска в лицо. – А если я откажусь принять предложенные мне условия?
– Тем хуже будет для тебя и твоих. Мы овладеем вашим пароходишком, а вас вышвырнем за борт, не дав вам ни пороха, ни корки хлеба. Да и за это вы должны благодарить нас. Тогда ступайте себе на все четыре стороны, если вы не захотите лучше разом покончить с собой ударом навахо в живот. Вот ультиматум моего славного и благородного начальника, сеньора Магалиао. Ну что же? Готов ты отвечать?
Жак вопросительно взглянул на сестру. Храбрая молодая девушка также вспыхнула от стыда при таких унизительных условиях.
– Лучше умереть, чем исполнить требования этих разбойников! – пылко воскликнула она.
Тогда Жан дрожащим от гнева голосом отвечал человеку, передавшему такое бессовестное предложение:
– Вот мой ответ, товарищ. Ступай и скажи своему сеньору Магалиао, что мы были готовы уступить вам корабль как друзьям, но если он заговорил с нами таким тоном и позволил себе подобное нахальство, то мы предпочитаем защищаться до последней крайности. Мы в состоянии выдержать осаду и не испугаемся целого войска. Мы встретим вас ружейными и пушечными выстрелами, а последний из нас, оставшийся в живых, взорвет корабль на воздух. Вот вам и весь сказ.
Тут – странное дело! – вместо того чтоб рассердиться, гасконец принялся хохотать и хлопать в ладоши.
– Браво, мальчуган! Вот это называется постоять за себя, не говоря уже о том, что ты совершенно прав, а мой долговязый капитан может испугать своими угрозами разве воробьев. Если он увидит, что ты не поддаешься, будь покоен: твоя возьмет. Это ведь все трусы и мерзавцы. Итак, смелее и рассчитывай на меня. Смерть люблю выручить земляка!
– Однако же странный соотечественник выискался у нас, – сказал Жан сестре.
– Уж искренен ли он? – спросила та, покачивая головой с сомнением и тревогой.
– Право, я не вижу причины, с чего бы ему с нами лукавить. Ничто не заставляло его говорить таким образом.
Брату с сестрой было некогда углубляться долее в эту психологическую проблему. Стоило ли делать оценку совести бандита, будь он француз или принадлежи к другой национальности!
В ту самую минуту сеньор капитан Магалиао, «долговязая дылда», как назвал его веселый гасконец, засвистал, собирая своих людей, и начал отдавать приказы, готовясь к открытому нападению.
– Черт возьми! – воскликнул Жан, рассмеявшись наконец сам. – Этот малый кажется мне плохим стратегом. Он хочет задать нам салют по всей линии. Слушайте все! Ложиться плашмя вдоль борта и целить вернее.
Ильпа мало-помалу ободрилась. Жан поместил ее за амбразурой, оставленной заранее для свободного действия пушки. Он заставил Жанну лечь вкось перед рубкой, чтобы, защитив себя от неприятельских выстрелов, она могла спокойно отвечать на них, внимательно прицеливаясь.
– Сестрица, – тихонько сказал юноша. – Я понимаю, что тебе неприятно браться за ремесло солдата и стрелять по своему ближнему. Но увы! Ведь нас принуждает к тому необходимость законной обороны. Впрочем, ты будешь стрелять только в случае крайней необходимости. Предоставь мне обменяться с ними первыми пулями. Надеюсь, что я буду в силах позабавить их довольно долгое время.
Не успел он договорить, как началась перестрелка.
Десять выстрелов грянули разом. Но большая часть пуль сплющилась о борт. Три из них пролетели над судном и упали гораздо дальше на берег, не причинив вреда.
– Экие увальни! – воскликнул Жан. – Да и то сказать: как им попасть в нас, когда мы спрятались?
Пока он говорил, выстрел, грянувший с палубы, заставил его вздрогнуть.
Это Ильпа, не дождавшись команды, выстрелила из своего ружья.
И молодая женщина отличилась на славу.
Негр гигантского роста, полуголый и один из самых свирепых в шайке, рухнул наземь, сраженный прямо в грудь свинцом из карабина индианки.
Жан не упустил благоприятного момента. Он быстро выпрямился и, пользуясь замешательством и суматохой, вызванными в рядах нападающих поражением негра-исполина, выстрелил два раза подряд прямо туда, где толпа была гуще. В то же время юноша крикнул Ильпе:
– Смелей! Стреляй еще! Стреляй скорее!
Индианка успела схватить другое оружие, нарочно положенное поблизости, и пустила вторую пулю.
Все три выстрела были удачны: трое разбойников свалились, более или менее серьезно раненные.
Тут произошла страшная паника, и бродяги бросились врассыпную. Не ожидая такого энергичного отпора, негодяи были слишком неприятно поражены и с доблестным Магалиао во главе пустились бежать со всех ног.
Стоя на палубе, Жан хохотал во все горло. Ильпа и Жанна вторили ему, тогда как маленький Сари отплясывал безумную сарабанду, ходил колесом и орал победную песню.
Однако нельзя было доверяться такому внезапному торжеству: триумф победителей мог перейти в поражение.
Нужно было ожидать, что обращенный в бегство неприятель вернется назад.
Пока обитатели «Сен-Жака» предавались порывам радости, неожиданное зрелище на кормовой части судна привлекло внимание Жана.
Голос с южным акцентом звал на помощь с проклятиями, которые не оставляли никакого сомнения в их искренности.
Жан быстро обернулся: сцена, которую он увидел, заставила бы его расхохотаться при других обстоятельствах.
Он схватил револьвер и в три прыжка бросился к театру драмы.
Тут, прислонившись к борту спиной, защищаясь кое-как ногами и руками, гасконец, только что говоривший с Жаном, отбивался от трех ягуаров. Он был порядочно поцарапан ими, и одежда его сильно пострадала от их зубов.
Корчась как бес, он пронзительно кричал:
– Помогите, помогите! Придержи своих кошек, мальчуган, убери их, братец, иначе, пожалуй, я наделаю беды.
Жан подскочил уже к нему. Он направил дуло своего пистолета в грудь гасконца.
– Зачем вы сюда забрались? – сурово спросил он. – Ведь вы сами из шайки тех негодяев.
– Не сердись, землячок, – отвечал бедняга, – да убери ради Бога твоих зверей. Они какие-то бешеные; эта забава, по-видимому, очень им по вкусу, только мне-то приходится несладко.
Тем временем прибежала Жанна, а за нею Ильпа и Сари. Она уняла ягуаров, рычавших от ярости. Жан, по-прежнему в угрожающей позе, мог продолжать допрос непрошеного гостя.
– Отвечайте еще раз: не с вами ли говорил я сию минуту? Ведь вы из той шайки негодяев?
– Да… то есть нет, – запинаясь отвечал незнакомец. – Точно, я принадлежал к их числу, а теперь более не принадлежу. Поэтому-то я к вам и пришел.
– Как… поэтому? Что привело вас сюда? Какая у вас цель?
– Какая цель? Э, мой мальчик! Во-первых, лучше есть и лучше пить. Вы, конечно, понимаете, что я и не думал передавать того, что вы мне сказали относительно вина в вашем погребе, тем несчастным лохмотникам. Между тем, клянусь честью, я недаром родился в своей стране – я, Дезире Каванту из Кадильяка на Гаронне, люблю, грешным делом, полизать добрую бутылочку, в особенности из вест-индских сортов.
Он был до того комичен, говоря таким образом, что Жанна не могла удержаться от смеха. Услыхав смех сестры, Жан последовал ее примеру.
– Ах, он еще смеется, этот мальчик! – продолжал Каванту из Кадильяка. – И ты тоже смеешься, братец. Это хороший знак. Мы сойдемся. Ты понимаешь, конечно, что мне надоело возиться с этими чертями, коверкающими испанский и португальский язык или жующими свой сабир; ведь ни один из них, проклятых, не говорил на нашем прекрасном французском языке. Увидав вас, я сейчас сказал сам себе: «Каванту, старина, вот удобный момент загладить твои грехи молодости хорошим поступком. Пора тебе наплевать на эти хари из вареной кожи; ступай-ка ты лучше на выручку своим двум маленьким соотечественникам. У тебя добрые ноги, верный глаз. Две руки да карабин не будут для них лишними». И я сделал, как решил, слез со скалы и вскарабкался на корму, рискуя быть растерзанным вашими кошками.
– А чем вы докажете, что это не ловушка, расставленная нам вашими товарищами из хитрости? – спросил Жан, все еще не доверяя.
Каванту принялся хохотать.
– То, что ты сказал, не очень-то умно, мой молодец. Если ты хочешь испытать мою дружбу, то дай мне ружье и вели стрелять по упомянутым товарищам, которых я с радостью бросил под угрозой твоего собственного револьвера. Вот ты и увидишь, увильну ли я, черт побери!
Аргумент был убедителен. Тем не менее Жан сделал еще одно замечание:
– И вам не было бы стыдно стрелять по вашим вчерашним товарищам, с которыми вы только что были вместе, с которыми вы делили…
– Удары кулака и удары ножа, – прибавил гасконец. – Уж, конечно, нисколько не стыдно. Между нами большие счеты, и я должен поквитаться с ними