за многое.
Жан опустил револьвер и честно протянул руку перебежчику.
– Господин Каванту, если таковы ваши чувства, то благодарю вас от души и принимаю вашу помощь.
– В добрый час, молодец! – воскликнул тот. – Итак, решено. На жизнь и смерть!
Он обернулся и бросил взгляд на крутой берег.
– Ах, черт побери! Довольно смеяться. Надо глядеть в оба. Ложитесь все скорей. Берегись!
Жан с быстротой молнии заставил Жанну, Ильпу и Сари растянуться на палубе. Только что они успели это сделать, как град ружейных пуль пронесся у них над головами, причем один или два железных листа наружной обшивки борта разлетелись в куски.
– Го, го! – крикнул гасконец, поглядывавший сквозь щели загородки борта. – Они выстрелили все зараз. Я должен тебе сказать, малыш, что у этих скотов всего двадцать ружей на шестьдесят человек, а теперь их осталось и того меньше: четырех вы убили, а я удрал к вам.
Заряжая карабин, поданный ему Жаном, он рассказывал далее:
– Это еще не все. У них есть пятеро пленных бедных индейцев, которых они таскают с собой и немилосердно колотят с целью выведать у них местонахождение золотых россыпей, о которых дикари, по-видимому, знают больше всякого другого. Между этими пленниками находится один по имени Серафим…
– Серафим? – с живостью прервал Жан. – Но ведь это, должно быть, муж той бедной женщины, которая находится у нас, – отец вон того ребенка. Не знаете ли вы: принадлежит он к индейскому племени рукуйенов?
– Ну, кто их там разберет! Я знаю только одно, что эти индейцы – язычники и все происходят от караибов, презренных тварей! Однако не надо зевать – неприятель приближается. Мы потолкуем об этом предмете потом. В настоящую минуту постараемся поддержать разговор вон с теми бродягами, и так как вы требовали у меня доказательств, то я приведу вам самые убедительные, какие только можно себе представить. Раз, два!
И он пустил пулю в череп какого-то гаучо, которому пришла несчастная мысль приподнять голову над окраиной скал. Бедняга остался тут же на месте, даже не успев произнести «уф».
В то же время Жанна и Ильпа отвечали в свою очередь выстрелами не меньшей меткости.
– Черт побери! – пошутил Каванту. – Если мы будем продолжать таким образом хотя бы в течение трех дней, то волей-неволей заставим их замолчать. Ведь вы помните стих великого Корнеля, не правда ли?
Вероятно, нападающие разделяли мнение гасконца. Несмотря на свою численность, они действительно очутились в очень невыгодном положении, тогда как осаждаемые находили достаточную защиту на корабле и не боялись обращенных против них попыток неприятеля. Кроме того, бандиты заметили превосходство вооружения своих противников. Меткие карабины последних били гораздо дальше и вернее их жалких охотничьих ружей. Кроме того, снаряды были ужасны, а пули со стальным наконечником, творившие чудеса даже против кайманов, производили ужасное опустошение.
Поэтому бродяги сочли более благоразумным сделать перерыв, чтобы обдумать успешный план атаки, и день окончился безо всяких дальнейших посягательств со стороны регатоэс.
Однако ночь была полна опасностей. Несмотря на усердие, выказанное бывшим каторжником, который таким чудесным образом обратился в их друга и желал доказать свою преданность новым союзникам, оставаясь настороже до рассвета, Жан потребовал, чтобы он лег спать. С трогательной заботливостью Жанна, к счастью, избавленная от обязанностей солдата, снова взяла на себя роль хозяйки. Она согрела для бедного Каванту ванну, в которой тот имел величайшую надобность и которой воспользовался с наслаждением, в особенности после драки с тремя тигрятами. Благодаря заботливости девушки он мог перевязать свои раны и обмыл их свинцовой примочкой. Затем, подкрепившись сытным ужином, гасконец уснул на палубе, завернувшись в два одеяла. Такой прекрасной ночи ему не приходилось проводить в течение пяти лет.
Жан и Ильпа поочередно стояли на часах. К утру Жанна и Каванту сменили их.
Такая предосторожность, хотя ее и требовали обстоятельства, оказалась, к счастью, бесполезной. На берегу не было никого видно, и при наступлении дня обитатели «Сен-Жака» могли думать, что осаждающие, упавшие духом после их вчерашней неудачи, окончательно отказались продолжать борьбу. Жан спросил мнения своего союзника на этот счет.
– Гм! – отвечал гасконец. – Бросить добычу после того, как считал ее уже своей, – это невероятно! Не надо им доверяться.
Между тем день прошел безо всяких приключений, а затем несколько других дней, одинаково спокойных, так что Жан вздумал возобновить свои экскурсии в лес, желая пополнить свежим мясом порядочно опустевшую кладовую. Но едва он заикнулся об этом, как гасконец перебил его:
– Что ты, что ты, как это можно, малютка! – воскликнул он. – Значит, ты не понимаешь их хитростей. Негодяи прячутся именно для того, чтобы выманить тебя из убежища. Мы не должны делать ни шагу отсюда. Еще дня четыре, и ты увидишь, что разбойники обнаружат свое присутствие. Голод заставляет волка выходить из лесу.
Он говорил правду. Знание людей, в особенности тех, чьим сообщником он был, давали ему возможность в точности предсказывать их действия. В то же время он оказывал услугу своим хозяевам, говоря с ними этим странным языком, где была забавная смесь фамильярности и почтения, веселости и практического смысла, – пересыпая церемонное «вы» с дружеским «ты». Одним словом, он выказывал себя вполне веселым товарищем, верным другом и благодарным гостем.
XI. Новые несчастья
Гасконец слишком верно угадал тактику разбойников.
На протяжении пяти дней эти люди не обнаруживали никаких признаков своего присутствия, желая убедить осажденных в том, что они сняли осаду по примеру своих предшественников, тукано. Много раз молодой Риво, выведенный из терпения скучным бездействием, был готов поддаться на эту грубую хитрость. Но каждый раз Каванту удерживал его неизменной фразой: «Будем осторожны!»
Кончилось тем, что бандитам первым надоело выжидание. На шестой день они появились снова всей ордой, уже не скрывая своих враждебных намерений, и приветствовали обитателей «Сен-Жака» общим залпом, который не достиг цели, как и предшествующие.
На этот раз убийственный свинец, впрочем, нашел себе жертву. Одна из пуль, по странному капризу случая, ударила в медную скобу люка и, отскочив от нее рикошетом, убила наповал одного из петухов, весело бродивших на палубе.
Внезапная смерть благородной птицы, конечно, вызвала искреннее сожаление хозяев. Впрочем, у них были другие заботы поважнее, и потому все сочли вполне достаточным надгробное слово, произнесенное по этому случаю Каванту.
– Однако негодяи приносят нам пользу! – воскликнул гасконец. – Они избавляют нас от необходимости убивать собственноручно домашних птиц. Вот и этого славного петушка мы ощиплем и скушаем за их здоровье!
И в благодарность бродягам за дружескую услугу он тут же прострелил обе ноги одному метису замба.
Такое положение дел не могло, однако, долго продолжаться. Если люди на остове судна имели за собой преимущество удобной позиции, шайка разбойников имела зато в своем распоряжении лес. Они могли свободно охотиться в нем, запасаясь вдоволь съестными припасами, тем более что теперь наступил март и в эту весеннюю пору лесные трущобы изобиловали дичью всякого рода – четвероногой и пернатой. На разбитом судне, напротив, провизия истощалась в значительных размерах, а так как обе осады тянулись уже в общей сложности три недели, то можно было предвидеть тот час, когда придется произвести отчаянную вылазку, чтобы достать пищи, если осажденные не хотели дойти до самого худшего – голодной смерти.
Несчастные составили перепись боевых и съестных припасов. Первых могло хватить еще надолго, но количество вторых не позволяло оставаться на корабле более одной недели. Да и этот срок был еще под сомнением. Действительно, маленькой колонии не довелось дотянуть до конца недели.
Осаждающие еще раз первые потеряли терпение. Утром на девятый день Каванту, поднявшийся раньше всех на заре, громким голосом призвал товарищей к оружию.
Регатоэс не было видно на скалистом берегу.
Человек тридцать из них успело с помощью веревок спуститься на низменную отмель и перешеек, пользуясь ночной темнотой. И вот, вооруженные кто ружьем, кто топором, кто револьвером, держа нож в зубах, они окружили корабль, выстраиваясь в колонны, чтобы напасть всем скопищем на твердыню «Сен-Жака», защищаемую сорокалетним беглецом, подростком восемнадцати лет, девушкой годом моложе, индианкой и ее мальчиком. Таким образом, на каждого из осажденных приходилось почти по десять противников, нечто аналогичное с битвой Леонида против персов в Фермопилах.
Однако численное превосходство врага не заставило храбрецов упасть духом. Сеньор регатоэс Магалиао, выступив вперед, с высокомерной наглостью произнес на ломаном французском языке, обращаясь к Жану:
– Господин человек, отдайте твое оружие.
Сын доктора Риво, чувствуя, что в нем заговорила благородная кровь, отвечал, подобно спартанскому герою:
– Приди и возьми его!
Разбойники только и ожидали этого вызова. Он послужил им сигналом.
С криками ярости бросились они на приступ. Но Жан, предварительно приняв свои меры предосторожности, вскочил на мостик, громко отдавая краткое приказание:
– Жанна, Ильпа, Сари, к люку! Каванту, к Гочкису!
Сам он принялся поворачивать митральезу Максима, тогда как его товарищ бросился наводить пушку-револьвер.
Смертоносный, страшный, грянул двойной залп, как гром, осыпав снарядами перешеек и низменную отмель. Пятнадцать человек из числа осаждающих упали как подкошенные. Остальные кинулись бежать сломя голову, прочь, за исключением четырех, которые, уцепившись за канаты бушприта, влезли на палубу и выстрелили на удачу по защитникам разбитого судна.
Однако их дальнейшим подвигам скоро был положен конец. Выстрелом в упор Жан размозжил голову первому вступившему на борт «Сен-Жака», второго, как цыпленка, загрыз Золотая Шубка, который загладил этим совершенное им некогда бесчинство. Третий получил ловкий удар ножа от руки гасконца. Но никто не успел остановить четвертого; толкнув Ильпу и Жанну, он бросился вниз по лестнице, которая вела в каюты.