Осажденные поднялись на лесенку. Две пули из карабина, пущенные вдогонку, уложили еще двоих беглецов. Остальные находились уже вне выстрелов. Кроме того, доблестным защитникам «Сен-Жака» было не до преследования побежденных.
Их героизм не обошелся без печальных последствий. Четверо из пятерых оказались ранеными.
Револьверная пуля оцарапала Жану левую руку от локтя до плеча, и он истекал кровью. У Каванту было прострелено правое бедро. Человек, проникший во внутренность парохода, прикладом своего ружья оцарапал кожу на лбу Жанны у самых волос и сделал ссадину на шее мужественной Ильпы.
– Ах, разбойник! – вскричал Жан, вне себя от ярости. – Я захвачу его живым, чтобы расстрелять, как злодея.
И он бросился по внутренней лестнице, чтобы захватить бандита в коридоре возле трюма.
Однако надо думать, что этот человек вовсе не желал подобной встречи, потому что не стал дожидаться нападения своего молодого противника. Напрасно Жан разыскивал его по всем отделениям судна – он как в воду канул. Тогда юноша возвратился на палубу, где его сестра, несмотря на собственные страдания, перевязывала раны товарищам. Ее особенно тревожила серьезная рана Каванту, которая была очень глубока.
Наложив ему компрессы и повязки, она занялась братом; рука молодого Риво опухла и причиняла ему сильнейшую боль.
Пострадавшим было необходимо отдохнуть по крайней мере один день, потому что первым последствием значительных ран непременно является большой упадок сил. Если б разбойники воспользовались этим моментом, чтобы возобновить приступ, очень вероятно, что они преодолели бы сопротивление, оказанное им защитниками «Сен-Жака».
К счастью, они не догадывались о том, насколько пострадали их противники, а канонада с борта корабля привела их в такой ужас, что они не смели показаться из лесу и даже не решались подойти к краю берегового утеса, бросив своих несчастных раненых, тяжело стонавших между убитыми на низменной отмели и на скалистом перешейке.
Они до того струсили, что даже не подобрали семи ружей, которыми была вооружена колонна, ходившая на приступ, и при наступлении ночи Жан, выспавшийся днем, когда все успокоилось после жаркой схватки, отважился спуститься на скалы и захватить брошенное оружие, чтобы сделать его негодным к употреблению, испортив замок.
Следующий день прошел так же благополучно. Регатоэс не показывались.
Это позволило пострадавшим предаться благодетельному отдыху и, не переставая наблюдать за тем, что происходило вокруг, лечить свои раны. Жан с радостью видел, что опухоль на руке быстро опадает. Новой перевязки, сделанной Каванту, было достаточно, чтобы убедиться в сравнительной легкости полученного им повреждения. У него были пробиты только мускулы, а кости остались целы.
Кроме того, гасконец принадлежал к разряду весельчаков, счастливая натура которых торжествует над всеми болезнями, если только поражение не было смертельным. За какую же вину этот человек, такой услужливый, бескорыстный и в то же время честный, мог попасть на каторгу?
Бедняга захотел объясниться на этот счет со своими товарищами, несмотря на их отговорки. По его словам, он желал, чтобы между ними не осталось ни малейшей тайны. Несчастный Дезире Каванту был просто странствующим приказчиком одного торгового дома и развозил вина по городам Центральной Америки и Колумбии. Получив однажды грубое оскорбление в Парамарибо от одного проходимца с физиономией цвета темного пряника, он закатил ему славную затрещину; когда же его противник вытащил из подмышки мачете внушительных размеров, уроженец Кадильяка, пожалуй, несколько поспешно отправил испанского метиса к его вспыльчивым предкам.
Вынужденный бежать из Голландской Гвианы, Каванту был схвачен на французской территории в Куру, к востоку от Кайенны. Глупый начальник военного поста не захотел даже выслушать арестованного и немедленно приговорил его к десятидневному тюремному заключению. Взбешенный Каванту выбранил глупца, который послал жалобу к начальству и потребовал, чтобы гасконца приговорили к каторге.
Тот не выдержал и сбежал, пробрался в саванну, а затем, претерпев всевозможные мучения, достиг берега, где нашел средство переправиться на галиоте в Кунани. Из Кунани беглец, сделавшийся настоящим авантюристом, отправился в Мапу, переплыл Арагвари и наконец встретил в Макапе, куда еле дотащился, умирая с голоду, шайку бродяг, с которыми и скитался три месяца.
Такова была история Дезире Каванту из Кадильяка на Гаронне, и вот что подразумевал он под «грехами молодости», которые стремился загладить. Все, что с ним произошло, нисколько не запятнало строгой честности бедного малого и доказывало, самое большее, только его горячность – недостаток, свойственный многим порядочным людям, которые не обидят мухи, если их не трогать, но, выведенные из терпения, способны причинить величайшее зло своему ближнему.
Эти интересные похождения Каванту рассказывал Жану и его сестре во время долгих часов отдыха, которому предавался по необходимости, чтобы дать зажить своей ране.
Однако же на третий день он настолько поправился, что стал поговаривать о том, что нельзя оставаться в бездействии и воображать, что всякая опасность миновала. Такая беспечность легко могла погубить их.
– Ведь вы, конечно, понимаете, мои дети, – сказал он, – что эти канальи не оставят нас в покое.
– Я так и думал, – отвечал Жан. – Необходимо принять меры против их дальнейших посягательств.
– Ну тогда, юноша, я скажу тебе, как надо поступить.
И он сообщил Жану, что бандиты, добравшись в лодках до полуострова, оставили их в маленькой бухте лимана в каких-нибудь двух километрах ближе к югу.
В числе этих мелких судов находилось одно с хорошим парусом, которое легко могло уместить всех пассажиров «Сен-Жака». Если бы Каванту с Жаном удалось овладеть этой баркой, то беглецы без труда ушли бы от шайки регатоэс. Тогда им оставалось бы подняться по реке Амазонок до Макапы, чтобы обратиться за помощью к бразильским властям и ходатайствовать о доставке их на одну из пароходных станций. Пароходное сообщение поддерживается в этой местности беспрерывно от Санта-Мария де-Белем-де-Гран-Пара до устья великой реки.
Всем понравился совет смелого гасконца. Но тут же они поняли, что есть одно важное затруднение, и не знали, на что решиться. Было немыслимо приблизиться к опушке леса из опасения попасть в засаду, и, следовательно, оставалось идти болотистой полосой берега, которая кишела кайманами; остов «Сен-Жака», брошенный на произвол судьбы, неминуемо должен был сделаться добычей бандитов, прятавшихся в лесу. Оставить же индианку с сыном сторожить корабль и защищаться от нападения было все равно, что обречь их обоих на верную гибель. Второе препятствие, не менее важное, как и первое, заставляло беглецов колебаться еще сильнее. Унести с судна всю провизию и боевые припасы было решительно невозможно. Между тем бросить их значило бы предоставить неприятелю свободно воспользоваться ими. Это уж выходило совершенно по пословице: «Заменить свою кривую лошадь слепой».
Но хотя снабдить врагов всем необходимым было и нежелательно, и прямо опасно, однако бегство представлялось таким необходимым, что его следовало зрело обдумать. Осажденные хорошо понимали, какая перспектива угрожает им в недалеком будущем: ни больше ни меньше, как смерть от голода.
Несчастные посвятили целый день серьезному размышлению, и когда вечером снова собрались на совет, их решение было единодушно принято. Они одобрили план, предложенный раньше гасконцем. С каким бы риском ни было сопряжено его осуществление, смелая попытка все-таки пугала менее, чем предстоящие муки голодной смерти.
Желая положить конец дальнейшим колебаниям, Жан решил действовать безотлагательно и бежать в ту же ночь.
– Конечно, – сказал он, – переход по лагунам представляет множество препятствий, но их нельзя назвать неодолимыми. Достаточно достичь морского берега по прямой линии, а там идти по самому краю, шагая по мелкой воде, пока мы дойдем до того пункта, где регатоэс оставили свои лодки. Очень возможно, что таким образом с помощью прилива мы избегнем встречи с кайманами, которые прежде всего водятся в пресной воде.
Это суждение было вполне правильным. Рассчитав момент равного стояния воды, пришли к тому заключению, что отлив кончится около десяти часов. Луна, видневшаяся на три четверти, достаточно освещала местность, так что факелы оказывались совершенно лишними. При ее свете можно было подвигаться по краю берега, хотя это вдвое удлиняло путь до бухты, где стояли лодки неприятелей.
– А вот что, – сказала вдруг Жанна, – как нам быть, если бандиты спят в своих лодках?
Ее простое замечание снова поставило всех в тупик, заставляя отказаться от проекта уйти с парохода. Действительно, этот вопрос следовало решить прежде всего. Пуститься на такой риск значило бы, по примеру древних искателей приключений, сжечь свои корабли. Кроме того, было бы смешно попасть по собственной беспечности в ловушку, которой неприятель даже не думал им расставлять.
Жан примолк. Весь его недавний пыл погас, и даже Каванту, при всей своей предприимчивости, как будто упал духом. Только тишина и спокойствие ночи могли возвратить им необходимую трезвость ума и присутствие духа, чтобы хорошенько обдумать свое положение.
Жан на этот раз раньше обыкновенного занял свой сторожевой пост. Он сел на дверцу люка, который нарочно закрыл, чтобы одновременно наблюдать как за тем, что происходит вокруг, так и за тем, что делается внутри судна.
Спустя каких-нибудь двадцать минут неясный звук, донесшийся из глубины корабельного корпуса, заставил его чутко насторожиться. В узком проходе раздавались шаги. Юноша ясно различал их в безмолвии ночи, как и то, что ходивший человек старался ступать неслышно, крадучись. Первой мыслью Жана было, что его сестра, или Сари, а пожалуй, и Каванту спустились зачем-нибудь в каюты, чтобы сейчас же вернуться наверх.
Однако, окинув взглядом палубу, он убедился, что гасконец лежал под своими одеялами; возле него спала индианка рядом с мальчиком, а немного дальше и Жанна в своем костюме из грубого серого бархата, сшитом ею самой на досуге и придававшем девушке особенную прелесть. Следовательно, никто из этих четверых не мог производить подозрительного шума.