Она проникается ощущением невесомости, и все ее многочисленные болячки словно исчезают. В такие дни, как сегодня, когда на душе у нее неспокойно, огромные океанские просторы очень утешают. Ён Сук отталкивается ногами и ныряет головой вниз, уходя все глубже и глубже. Она надеется, что давление на уши раздавит мысли о прошлом. А вместо этого их словно выталкивает наружу, как зубную пасту из тюбика. Непрошеный образ ее тревожит. Нужно сосредоточиться, нужно осознавать свои действия, но перед внутренним взором у нее появляются мать, бабушка и, где-то в глубине сознания, Ми Чжа.
Матушка Ён Сук говорила, что море заменяет мать, а бабка уверяла, что матушка всегда будет существовать внутри Ён Сук и давать ей силу. Прошло столько лет, и Ён Сук теперь знает, что права была мать, а не бабушка. Море лучше любой матери. Матушку можно любить, но она все равно тебя покинет. Море, люби или ненавидь его, всегда тут. Навечно. Море стало центром жизни Ён Сук. Оно кормит ее, отнимает у нее силы, но никогда не уходит.
На третьем погружении Ён Сук начинает расслабляться. Она слушает гул, который связывает ее с землей, с матерью, с любовью. Кровь стучит у нее в голове, и она чувствует себя живой. В море она словно в лоне мира.
И она забывает об осторожности.
Ён Сук ныряет так глубоко, как не ныряла уже много лет. Теперь вода давит сильнее. Старуха вспоминает, как когда-то погружалась на двадцать метров… На такой глубине пластиковую бутылку раздавит. Но тогда не было пластиковых бутылок…
Обратно на поверхность воды… «А-а-а-ах», — раскатывается над волнами ее сумбисори. Ён Сук несколько раз судорожно вдыхает. Много коротких погружений за недолгое время — выпустить сумбисори и тут же набрать воздух для следующего погружения. Она знает, что так делать не стоит, но в воде очень уж хорошо. В следующий раз она попробует нырнуть на двадцать метров, как когда-то, — просто проверить, сможет ли. Последний вдох, потом она переворачивается головой вниз и отталкивается. Вниз, вниз, еще вниз. Ён Сук знает, что остальные хэнё на нее смотрят, и это прибавляет ей храбрости. Наконец-то на несколько драгоценных секунд она забывает семью, которую встретила на берегу, их фотографии и девочку, которая так похожа на Ми Чжа. Но в момент забвения из памяти у нее ускользает и самое важное — воздух. Теперь надо скорее возвращаться на поверхность. Ён Сук ее уже видит… И тут перед глазами у нее все темнеет.
Когда она всплывает, уже без сознания, подруги ждут возле ее тевака. Все вместе они тянут ее к лодке. Лодочник хватает Ён Сук за гидрокостюм со спины, остальные старухи приподнимают ее снизу. Когда все на борту, лодочник включает двигатель. Одна из ныряльщиц вызывает по мобильному помощь. Ён Сук об этом не знает: глаза у нее закрыты, тело обмякло.
На берегу ждет скорая. Ён Сук очнулась и уже ругает себя за глупость.
Врач в приемном покое — молодая красивая женщина. Она из местных, мать у нее тоже хэнё. Несмотря на это, дотошная доктор Шин задает Ён Сук очень неудобные вопросы, двигаясь по списку симптомов и возможных причин недомогания.
— Не исключено, что дело в «мелководном затмении сознания», как вы, хэнё, это называете. Тут виновато перенасыщение кислородом перед погружением. Я знаю несколько смертей по этой причине. Вы слишком быстро делаете много вдохов, чтобы удержать побольше воздуха, но при гипервентиляции снижается содержание углекислого газа в организме, что может вызвать церебральную гипоксию.
Научные термины для Ён Сук ничего не значат, и, похоже, по ее лицу это заметно, потому что врач объясняет:
— Когда ствол головного мозга забывает послать сигнал, что вам нужен воздух, вы теряете сознание в воде. Но продолжаете дышать… водой. Если бы вокруг не было людей…
— Я знаю. Это называют «тихо утонуть», — кивает Ён Сук. Так хэнё говорят, когда ныряльщица теряет способность думать и вдыхает так, будто она на суше. — Я недостаточно следила за дыханием, но дело не в этом.
— Откуда вы знаете?
— Просто знаю.
— Ладно, — говорит доктор Шин, когда понимает, что больше пожилая пациентка ничего добавлять не собирается. Она продолжает размышлять вслух: — Это явно не сердечный приступ. Может, азотное опьянение? Глубоководное погружение способно привести к ухудшению функций организма, но оно дает и ощущение эйфории: потерю здравомыслия и забывчивость, как при бурной радости. Есть мнение, что именно ради этого ощущения восторга хэнё и тянет в море. — Она поджимает губы, отрывисто кивает и переключается на пациентку. — И что же, вы позабыли о дыхании и расстоянии до поверхности, поскольку испытывали возбуждение, восторг и радость, будто оказались вне собственного тела?
Ён Сук ее почти не слушает. У нее все болит, но она не хочет в этом признаваться. Как можно было свалять такого дурака, говорит она себе. Она уверена, что врач думает то же самое.
— А может, дело в холоде? — спрашивает доктор Шин. — В холодной воде человеческое тело очень быстро остывает.
— Знаю. Я ныряла зимой. В России…
— Да, я слышала.
Значит, доктору Шин известна история Ён Сук.
— Вам нужно быть осторожнее, — замечает доктор. — У вас опасная работа. Можете себе представить, чтобы мужчины с ней справились?
— Да куда там! — восклицает Ён Сук. — Всем известно, что в холодной воде у них члены сморщатся и отвалятся.
Доктор качает головой и смеется.
Ён Сук становится серьезной.
— Я видела, как хэнё мгновенно умирают, попав в холодную воду.
— У них останавливается сердце…
— Но сегодня не очень холодно.
— Да какая разница? — В голосе доктора Шин прорывается нетерпение. — В вашем возрасте даже в теплую погоду нырять опасно!
— У меня немного немеет правая сторона тела, — внезапно признается Ён Сук, хотя на самом деле все намного хуже: ноющая боль превратилась в жгучую.
— У женщин, которые ныряли столько лет, часто бывают удары. — Доктор Шин задумчиво смотрит на нее. — Похоже, вам больно.
— Да, все тело болит.
Глаза у доктора вспыхивают. Похоже, она нашла ответ.
— Я должна была сразу догадаться, в чем дело, но это сложно, когда пациенты не хотят говорить. Вы же ныряете, задерживая дыхание. Думаю, у вас кессонная болезнь.
— Да не настолько глубоко я ныряла…
— Вы все учились погружаться у матерей и бабушек, но метод, которому вас научили, очень вреден. Вы каждый раз делаете много коротких вдохов, потом глубоко ныряете, надолго задерживая дыхание, и быстро всплываете. И потом снова то же самое, и снова, и снова, так? Это просто ужасно и очень опасно. Кессонная болезнь как она есть. Вам повезло, что пузырьки воздуха у вас в венах и легких не дошли до мозга.
Ён Сук вздыхает. Она не первая хэнё на Чеджудо, которую отправляют в гипербарическую камеру. Но она все равно беспокоится.
— А я смогу снова нырять?
Доктор разглядывает свой стетоскоп, чтобы не встречаться взглядом с Ён Сук.
— Рано или поздно вам уже не удастся обманывать природу и превышать возможности человеческого тела, но не уверена, что вы перестанете нырять, если я велю вам перестать… — Поскольку пациентка молчит, доктор продолжает: — Что будет в следующий раз, когда вы потеряете сознание под водой? Внезапная смерть в вашем возрасте меня ни капли не удивит.
Ён Сук отключается, не желая слушать нотации.
Ее везут по коридорам в другой кабинет, и она закрывает глаза. Сестры помогают ей забраться в трубу, которая похожа на гроб, только с окошком, через которое можно глядеть наружу. В камере придется провести несколько часов, говорят ей.
— Поставить музыку? — спрашивает одна из сестер.
Ён Сук качает головой. Сестра приглушает свет.
— Я тут рядом. Вы не одна.
Но в камере Ён Сук одна. Она думает о том, что раньше, до появления современной медицины, она бы умерла. Но раньше за ней присмотрела бы Ми Чжа… Не успевает она оглянуться, как ее нагоняют мысли, которых она избегала со вчерашнего дня, с тех пор, как встретила то семейство.
ЧАСТЬ IIЛЮБОВЬВЕСНА 1944 ГОДА — ОСЕНЬ 1946 ГОДА
ДАЛЬНИЕ ВОДНЫЕ РАБОТЫ
Февраль 1944 года
— Неужели мать меня рожала только для того, чтобы у меня все руки были в мозолях? — пропела Ми Чжа.
— Неужели мать меня рожала только ради будущих денег? — спели мы ей в ответ.
— Смотрите, как хорошо плывет наш лодочник! — вывела Ми Чжа следующую фразу.
— Ох уж эти деньги — деньги всегда молчат, — ответили мы, подхватывая ритм. — Ох уж эти деньги — деньги, которые я заберу домой. Плыви, лодочник, плыви!
Такие песни мне нравились гораздо больше, чем обычные тоскливые плачи сестер Кан про то, как матери тоскуют по детям или как трудно жить со свекровью. Сестры очень изменились с тех пор, как вышли замуж и родили детей. Теперь с ними было уже не так весело. Они будто забыли, что когда-то шепотом рассказывали, как встречались с парнями в подземных лавовых тоннелях и целовались на вершине вулканического холма. Они забыли, как приятно петь ради удовольствия. Нам всем было на что пожаловаться, но вряд ли от этого становилось веселее на душе или легче телу.
Стоял февраль, и до восхода солнца было еще далеко. Лодку покачивало на мелких волнах у побережья Владивостока. Мы съежились у жаровни, но ее тепла не хватало, чтобы справиться с пробиравшей меня дрожью, которая шла откуда-то из глубины. Тратить деньги на чай было жалко, так что мы пили кипяток. Мне хотелось есть; впрочем, этого мне всегда хотелось. От работы и от холода, заставлявшего меня постоянно дрожать — что на суше, что в лодке, что в море, — ресурсы организма тратились быстрее, чем я успевала их восполнять.
Мне хотелось домой, на остров, но это было невозможно. Когда мне исполнилось шестнадцать, мой самый младший брат умер от лихорадки — всего за три дня сгорел. Четыре раза мой отец привязывал поперек нашего дверного проема золоченую веревку с сушеным красным перцем чили в знак того, что в доме родился сын, и дважды — сосновые ветки, чтобы сообщить соседям, что родилась дочь-добытчица. Если бы наша семья все еще была полной, мать перевернула бы колыбель четвертого брата перед святилищем Хальман Самсын, чтобы показать, что отпускает его. Но мать покинула нас, и ритуал выпал на мою долю. После смерти малыша лица оставшихся братьев и сестры осунулись от горя и безнадежности. Сестре было всего одиннадцать — слишком ранний возраст, чтобы помогать. Поскольку братья не ходили в школу, они бездельничали дома или носились по деревне и вл