Не снимая наушников, Клара говорит:
— Диктуйте номер.
От ее голоса Ён Сук еще сильнее нервничает. Девочка говорит на диалекте Чеджудо — небезупречно, но сносно, а от ее интонаций у Ён Сук мурашки по коже.
Она называет номер, и Клара его набирает. Потом девочка отсоединяет телефон от наушников и протягивает его Ён Сук, которая охвачена странной нерешительностью. Клара импульсивно — наверняка все дело в импульсивности, как же иначе — наклоняется поближе и подносит телефон к уху Ён Сук. Ее прикосновение обжигает Ён Сук, словно лава. Маленький крестик на золотой цепочке выскальзывает из-под футболки девочки и покачивается у Ён Сук перед глазами. Тут она замечает, что мать Клары, Джанет, тоже носит крестик.
Четверо иностранцев выжидающе смотрят на Ён Сук. Они думают, она им поможет. Ён Сук быстро-быстро говорит в телефонную трубку. Джанет снова хмурит лоб, пытаясь разобрать, о чем речь, но Ён Сук говорит на чистом диалекте, а он отличается от стандартного корейского не меньше, чем французский от японского, — во всяком случае, так ей говорили. Разговор закончен, Клара убирает телефон в задний карман и с явным смущением наблюдает, как мать вытаскивает все новые фотографии.
— Вот мой отец в молодости, — говорит Джанет и сует нечеткий снимок под нос Ён Сук. — Помните его? А вот еще одна фотография бабушки, она сделана в день ее свадьбы. Мне говорили, что девушка рядом с ней — это вы. Пожалуйста, поговорите с нами хоть пару минут!
Но Ён Сук опять занялась сортировкой водорослей. Иногда она вежливо бросает взгляд на фотографии, но по лицу старухи никак не понять, что у нее на душе.
Через несколько минут по пляжу уже катит мотоцикл, к которому пристегнута тележка. Когда он доезжает до Ён Сук, она с трудом поднимается. Иностранец поддерживает ее под локоть. Ее давно не трогал никто настолько белый, и она инстинктивно отдергивается.
— Он просто хочет помочь, — говорит Клара, выстроив простенькую фразу на диалекте.
Ён Сук наблюдает за тем, как внук грузит мешки с водорослями на тележку, а чужаки пытаются ему помочь. Груз закреплен, она садится внуку за спину и обнимает его за талию, потом тычет в бок:
— Езжай! — Когда они покидают пляж и выбираются на дорогу, она добавляет уже тише: — Давай сначала сделаем кружок по округе. Не хочу, чтобы они видели, где я живу.
ЧАСТЬ IДРУЖБА1938
ГЛОТАЯ ВОДЯНОЕ ДЫХАНИЕ
Апрель 1938 года
Мой первый день работы в море начался задолго до рассвета — даже вороны еще спали. Я оделась и в темноте пошла в отхожее место. Забравшись по лестнице на каменный второй этаж, я присела над отверстием в полу. Внизу под отверстием собрались наши свиньи, похрюкивая в предвкушении. У стены в углу стояла большая палка на случай, если какая-нибудь свинья от нетерпения и жадности попытается прыгнуть вверх. Вчера я как раз здорово врезала одной свинье. Остальные, наверное, это запомнили, потому что нынче утром дождались, пока мои дела упадут на пол, и только потом бросились делить их между собой. Я вернулась в дом, привязала себе за спину маленького брата и пошла за водой к деревенскому колодцу. Чтобы воды хватило на все наши утренние нужды, пришлось ходить туда с глиняными кувшинами трижды. Потом я собрала навоз — мы его жгли и для тепла, и чтобы готовить еду. Это приходилось делать тоже с утра пораньше, а то мне бы ничего не досталось: другие женщины и девочки нашей деревни собрали бы весь навоз подчистую. Когда все дела были сделаны, мы с братом пошли домой.
Три поколения моей семьи жили все вместе за одной оградой: мать, отец и мы, дети, — в большом доме, а бабушка — в маленьком домике с другой стороны двора. Оба жилища были сложены из камня, крыши у них были соломенные, но солому тоже прижимали камнями, чтобы ее не сдул островной ветер. В большом доме было три комнаты: кухня, большая комната и особая комнатка для женщин, которой пользовались в свадебную ночь и для родов. В большой комнате горели, шипя и потрескивая, масляные лампы. Циновки, на которых мы спали, уже были свернуты и сложены у стены.
Бабушка не спала. Она сидела одетая, повязав голову шарфом, и пила кипяток. Лицо и руки у нее были костлявые и темные, как каштаны. Первый и второй братья, двенадцати и десяти лет от роду, сидели на полу, скрестив ноги и касаясь друг друга коленями. Третий брат напротив них вертелся и ерзал, как умеют ерзать только семилетние мальчишки. Сестренка, младше меня на шесть лет, помогала матери собрать три корзины. Матушка сосредоточенно проверяла и перепроверяла, все ли она взяла с собой, а сестренка очень старалась показать, что уже готовится стать хорошей хэнё.
Отец разлил половником по мискам приготовленный им жидкий пшенный суп. Отца я очень любила. У него было узкое, как у бабушки, лицо и мягкие руки с длинными пальцами, а во взгляде темных глаз чувствовалось тепло. Отец почти всегда ходил босиком, так что ступни у него задубели. Он низко натягивал на уши любимую шапку из собачьей шерсти и носил несколько слоев одежды — так меньше бросалось в глаза, что он отказывает себе в лишнем куске, только бы дети как следует наелись.
Мать наконец уселась рядом с нами на пол и, чтобы не терять ни секунды, за едой стала кормить грудью моего самого младшего брата — ему недавно исполнился месяц. Доев суп и докормив малыша, она протянула сына отцу. Как и остальные мужья хэнё, отец весь день сидел под большим деревом на главной площади деревни Хадо. Там мужчины вместе присматривали за младенцами и малышами. Матушка же, убедившись, что ребенок на руках у отца сыт и доволен, сделала мне знак поспешить. От напряжения меня начала бить дрожь. Мне так хотелось сегодня хорошо себя показать!
Когда мы с матерью и бабушкой вышли из дома, небо едва начало розоветь. Но уже стало светлее, и я увидела, как изо рта у меня вырываются облачка пара, а потом тают в холодном воздухе. Бабушка шла медленно, а вот у матери в каждом шаге, в каждом жесте чувствовались сила и сноровка. Корзину она повесила за спину и мне тоже помогла надеть мою и закрепить лямки. Я иду на работу, чтобы помочь прокормить семью! Теперь я тоже одна из ныряльщиц, веками работавших в море возле нашего острова. Я вдруг ощутила себя совсем взрослой.
Третью корзину матушка понесла в руках. Мы вышли через просвет в каменной стене, защищающей наш маленький участок земли от неутомимого ветра и любопытных глаз, и зашагали по олле — одной из тысяч огороженных каменными стенами троп, которые исчертили весь остров и проходили как между домами, так и за пределами деревень. Мы все время были настороже: следили, не появятся ли японские солдаты. Корея уже двадцать восемь лет находилась под властью Японии. Мы ненавидели японцев, а они нас. Японцы были жестокими. Они крали еду. Дальше вглубь от побережья они еще и скот угоняли. Вечно все отбирали у нас. Японцы убили родителей бабушки, и она их называла чокпари — демонами с раздвоенным копытом. Мать постоянно твердила: если я вдруг буду одна и увижу японских колонистов — неважно, солдат или гражданских, — нужно убегать и прятаться, потому что они погубили много девушек с Чеджудо.
Мы свернули за угол и вышли на длинный прямой участок пути. Вдали уже возбужденно приплясывала на одном месте, пытаясь согреться, моя подруга Ми Чжа. У нее была безупречная кожа, и щеки сияли в лучах утреннего солнца. Наш район Хадо назывался Гул Дон, а Ми Чжа жила в другом районе, Сут Дон, так что мы всегда встречались на этом месте. Мы еще не подошли, а Ми Чжа уже глубоко поклонилась моей матери в знак благодарности и почтения. Матушка в ответ склонилась от пояса ровно настолько, чтобы показать, что заметила почтительное приветствие Ми Чжа. Потом она молча закрепила третью корзину на спине моей подруги.
— Вы, девочки, вместе учились плавать, — сказала мать, — вместе наблюдали за работой старших и осваивали мастерство. Ты, Ми Чжа, училась особенно усердно.
Меня ничуть не задело, что матушка особо похвалила Ми Чжа. Та заслужила признание.
— Не знаю, как вас отблагодарить, — произнесла Ми Чжа нежным, как лепесток цветка, голосом. — Вы мне как мать, и я вечно буду это помнить.
— А ты мне как еще одна дочь, — отозвалась матушка. — Сегодня покровительство Хальман Самсын в отношении вас закончится. Эта богиня отвечает за беременность, деторождение и воспитание ребенка до пятнадцати лет, так что теперь ее обязанности выполнены. У многих девочек есть подруги, но вы ближе, чем подруги. Вы как сестры, и я рассчитываю, что сегодня и в будущем вы будете заботиться друг о друге так, будто вас связывают узы крови.
Эти слова прозвучали одновременно благословением и предупреждением.
Ми Чжа первой заговорила о том, что ее тревожило.
— Я знаю, что нужно проглотить водяное дыхание, прежде чем уходить под воду. Набрать как можно больше воздуха. Но вдруг я не пойму, когда пора всплывать? Вдруг не смогу выпустить правильный сумбисори?
Глотать водяное дыхание — это такой процесс, с помощью которого хэнё набирают в легкие достаточно воздуха, чтобы погрузиться под воду. А сумбисори — особый звук вроде свиста или дельфиньего клича, который хэнё издают, всплывая на поверхность. Так они выпускают воздух из легких, а потом, уже на поверхности, делают глубокий вдох.
— Втянуть воздух нетрудно, — сказала моя мать. — Ты каждый день это делаешь, когда ходишь по земле.
— А вдруг там, на глубине, мне не хватит воздуха? — спросила Ми Чжа.
— Вдох, выдох. Все новенькие хэнё об этом волнуются, — отозвалась бабушка, прежде чем успела ответить мать. Бабушка временами была резковата с Ми Чжа.
— Тело само поймет, что ему делать, — успокоила Ми Чжа матушка. — А если не поймет, я буду рядом. Я отвечаю за то, чтобы каждая хэнё живой вернулась на берег. Я прислушиваюсь к сумбисори всех женщин в нашем кооперативе. Вместе эти звуки создают песню воздуха и ветра на Чеджудо. Наши