— Почему же? Потому что ваш муж был школьным учителем?
— Потому что мы подпадаем под принцип коллективной ответственности. Нас…
— Я полагаю, власти сейчас скорее воспринимают вас как главу кооператива ныряльщиц. Ваши мать и свекровь тоже возглавляли кооператив. Думаю, это сыграет свою роль. И потом, Чжун Ли не мальчик, а ведь именно мальчики сулят проблемы в будущем. Я слышал истории о том, как в одних и тех же семьях сыновей не принимали в школу или военную академию, а дочери спокойно перебирались на материк в университет или на работу.
— Не знаю, может, для кого-то это и срабатывало, но у меня три члена семьи погибли во время Инцидента третьего апреля.
— Вы не понимаете, — сказал учитель О. — В случае Чжун Ли власти уже решили сделать вид, что все в порядке.
Я растерялась.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Девочка очень способная. Может, за нее замолвил словечко доктор Пак…
Это уже было что-то новенькое.
— Так где тут правда? — прямо спросила я учителя. — Власти просто решили отступиться или помог доктор Пак? Или дело в уме Чжун Ли? Или в том, что она не мальчик?
— А какая разница? Ей предоставили возможность, которая мало кому дается. — Внимательно посмотрев на меня, учитель О добавил: — К тому же вам больше не придется волноваться, что она раскатывает на велосипеде по олле с мальчиком постарше.
Больше аргументов не понадобилось.
Мы собрали одежду Чжун Ли и те немногие книги, которые у нее были. Вся семья проводила мою дочь до автобусной остановки, где нас уже ждал учитель О. На дороге было полно людей, идущих на рынок. Женщины повязали головы белыми шарфами и несли корзины на сгибе локтя; мужчины высоко закатали штанины, а шапки из конского волоса плотно натянули на уши. Один крестьянин вел осла, который тащил на себе огромную связку туго набитых мешков из рогожи. В обе стороны по дороге не видно было ни единой машины, грузовика или автобуса. До Сэн, Мин Ли и я не могли перестать плакать. Мои отец, брат и сын стояли поодаль, пытаясь скрыть свои чувства. Чжун Ли, однако, не грустила: ее переполняло радостное возбуждение.
— Я буду приезжать на все праздники, — тарахтела она, — и постараюсь отпроситься, когда доктор Пак вернется. Обещаю, что буду много заниматься.
Она очень напоминала своего отца: то же сочетание любви к семье и стремления учиться, чувство ответственности наряду с желанием пробовать новое. И все-таки, когда автобус подъехал, у Чжун Ли тоже выступили слезы на глазах.
— Ты храбрая девочка, — сказала я, хотя сердце у меня ныло. — Мы все тобой очень гордимся. Учись хорошо, а мы все будем тебя ждать.
Автобус остановился и раскрыл дверь. В воздухе кружила пыль. Я обняла дочь, и мы крепко-крепко прижались друг к другу.
— Я тут вечно ждать не буду! — крикнул водитель. — У меня расписание.
Учитель О поднял сумку Чжун Ли.
— Я прослежу за тем, как она устроится.
Дочь разомкнула объятия, поклонилась мне и всем родным и поднялась в автобус, который тут же тронулся с места. Последнее, что я увидела, это как Чжун Ли идет по проходу.
Через три дня из деревни утренним автобусом уехали Ми Чжа и Ё Чхан. Одни говорили, что Ми Чжа не вынесла сплетен о сыне и сбежала. Другие считали, что она поехала к мужу в Сеул, третьи — что они все собрались в Америку. Некоторые утверждали, что она никогда не вернется, раз продала свиней мяснику: ведь нельзя нормально жить без трехступенчатого цикла — отхожего места, свиней и еды. Но были и те, кто спрашивал, почему Ми Чжа в таком случае не попыталась продать дом тетки и дяди, спальные подстилки, сундуки и кухонную утварь. Все эти версии сбивали меня с толку.
Впервые за много лет я пошла в район Сут Дон, где жила Ми Чжа. Я открыла ворота и вошла. Двор был чисто прибран, соломенная крыша ухожена. В углу теснились рядами пустые глиняные кувшины. Амбар, где Ми Чжа спала в детстве, был пуст. По стене карабкалась лоза с пурпурными цветами. На участке возле кухни росли огурцы, морковь и другие овощи. Дверь дома оказалась не заперта, и я вошла. Все было точно так, как говорили люди: вся мебель осталась на местах. Может, Ми Чжа тут и не было, но ее духом пропиталось все вокруг. Я открыла сундук в главной комнате — просто так, из любопытства. Внутри лежала книга ее отца. Не верилось, что Ми Чжа не взяла ее с собой.
Шли недели, потом месяцы. Ми Чжа и Ё Чхан не возвращались. Дом так и стоял незапертый, но ничего не украли. Может, сохраняло силу поверье, что на Чеджудо не бывает воров, а может, люди боялись встретить меня — я каждый день ходила в дом бывшей подруги. Оказалось, мне не хватало ощущения, что она где-то рядом, что я могу в любой момент заметить ее. Мне не хватало возможности винить ее во всем. Когда тоска становилась невыносимой, я шла в дом Ми Чжа, трогала ее вещи и ощущала вокруг ее присутствие. Ее дом стал незаживающей раной, которую я снова и снова бередила.
2008: ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
(продолжение)
— У меня все хорошо, просто мне трудно тут находиться, — признается Ён Сук, сама себе удивляясь: зачем откровенничать с правнучкой Ми Чжа?
Клара обдумывает ее слова, потом спрашивает:
— А вы внутри музея уже были? Не ходите. — Помедлив, она добавляет: — Ну, то есть я вот только что узнала, что наш самолет сел на место прежней братской могилы. Большую часть тел оттуда выкопали и перезахоронили, но все-таки. Противно же!
Клара настоящая заноза в заднице, но Ён Сук считает своим долгом ее предупредить:
— Хоть ты иностранка, но все-таки следи за словами. Время сейчас все еще опасное, может, даже опаснее прежнего.
Клара склоняет голову набок и вытаскивает наушник.
— Что?
— Неважно. Мне пора возвращаться к родным, — говорит Ён Сук.
— Зачем? Чтобы посмотреть на имена мертвых? Или на экспозицию музея? Я серьезно, не ходите туда.
И тем не менее.
Ён Сук последний раз оглядывается на статую матери с младенцем, прикрытой белой тканью, а потом направляется прочь. Клара идет за ней.
— Хальман Ми Чжа всегда говорила…
— Ты ее называла хальман Ми Чжа? — Когда Ён Сук слышит ее имя в таком контексте, ей становится до странности не по себе.
— Я ее обычно называла бабушкой, но хальман ей больше нравилось. И совершенно точно не нравилось «прабабушка»: она говорила, что сразу чувствует себя старой. В общем, по ее словам, жизнь у нее была трудная. Я никогда не видела прадедушку, но хальман Ми Чжа говорила, что он был плохим человеком. Он ее бил, представляете? Часто бил. Вот почему она хромала. Вы об этом знали? — Клара смотрит на нее в упор, ожидая ответа, но, не получив его, продолжает: — Он приводил ее в ужас. Полностью контролировал ее жизнь.
Ён Сук смотрит вдаль. Многих женщин бьют, но они не предают подруг. Однако она не произносит этого вслух, подозревая, что юная американка все равно не поймет.
Клара говорит:
— Когда она только переехала в Лос-Анджелес… — Она пожимает плечами. — Иммигрантам пришлось несладко. Нам об этом в школе рассказывали, и бабушке тоже выпало немало трудностей.
Ён Сук спотыкается, и Клара берет ее под руку.
— Давайте лучше сядем. Мама рассердится, если с вами что-то случится.
Они находят скамейку. Ён Сук пытается успокоиться, чтобы сердце не стучало так сильно. У Клары встревоженный вид. Надо поскорее снова ее разговорить.
— Значит, у Ми Чжа был магазинчик, — произносит Ён Сук.
— Да, в корейском квартале. Типичная семейная бакалейная лавочка, ну вы знаете.
— Конечно. — Хотя на самом деле она не знает. — А еще дети у Ми Чжа были?
— Нет.
— А ее сын с женой…
— Мои бабушка и дедушка.
— Да, твои бабушка и дедушка. У них еще дети были?
— Нет, только моя мать.
— И Ми Чжа не водила невестку молиться и оставлять подношения Хальман Самсын? — удивленно спрашивает Ён Сук.
— Кто это — хальман Самсын? Еще одна моя прабабушка?
— Хальман — это и бабушка, и богиня, — объясняет Ён Сук. — Хальман Самсын — богиня плодородия и деторождения. Уж конечно Ми Чжа сводила бы невестку к богине…
— Я никогда не видела свою бабушку. Она умерла вскоре после того, как переехала в Штаты. От рака груди.
Девочка продолжает болтать — она, похоже, не заметила, как побледнела Ён Сук.
— Вряд ли кто-то из нашей семьи ходил к богине, и подношения тоже наверняка не делали. Мы в такое не верим. Особенно бабушка Ми Чжа. Из наших родственников она серьезнее всех относилась к христианству.
— Но твоя бабушка…
— Говорю же, я ни разу ее не видела. Когда она умерла, дедушка Ё Чхан привез хальман Ми Чжа в Лос-Анджелес. Ему требовалась нянька для моей мамы, она тогда была совсем маленькая. Потом, когда родилась я, бабушка Ми Чжа присматривала за мной. А потом за моим братом. Она жила с нами.
Здесь, на открытии мемориала, слушать это еще более мучительно, и Ён Сук никак не может побороть недоверие к Кларе. Почему девочка так настойчива? Зачем родители вечно подсылают ее к Ён Сук? Почему это семейство никак не оставит Ён Сук в покое?
— Я знаю, сколько боли бабушка Ми Чжа причинила вам и вашей семье, — говорит Клара. — Но после случившегося она делала все возможное, чтобы помочь вам всем.
— Ты ничего об этом не знаешь!
Но весь ужас в том, что девочка, похоже, знает все.
— Вы с бабушкой бежали по олле. Вас загнали в школьный двор. Вы умоляли бабушку забрать ваших детей. Она сказала, что может взять только одного. Заставила вас выбирать. Вы предпочли спасти сына, но она и его не взяла. Солдаты убили вашего мужа, вашего старшего сына и ту девушку, которую называли тетушкой Ю Ри. Бабушка мне много про нее рассказывала. — Клара вглядывается в морщинистое лицо старой ныряльщицы. — Сколько себя помню, меня не оставляли мысли о темной стороне дружбы, — говорит она, накрывая руки Ён Сук своими. — Когда человек знает вас лучше всех и больше всех любит, это также значит, что ему известны способы, которыми вас можно обидеть и предать. — Лицо ее внезапно омрачается. — И у меня, представьте себе, нет друзей. Маму с папой это беспокоит. Они хотят отправить меня к психотерапевту. Но мне это ни к чему! — Она встряхивает головой и понимает, что отвлеклась от изначальной темы. — Бабушка Ми Чжа сделала вам больно. И с тех пор ее это постоянно мучило. Вы бы виде