Я работал пока еще в полную силу, от Человека же толку было мало, на шестерых моих мертвецов приходился один его. И то хорошо. Не заболел бы, от голода болезни привязываются. Хотя, может, за сегодня мы все-таки получим провизией, придем домой, помоемся, сварим что-нибудь…
Я стал мечтать, чтобы нам выдали овес. Из овса получается отличная каша. Отличный кисель. И хлеб вполне себе вкусный.
– Мама! – вскрикнул вдруг Чек, шарахнулся.
Цепь, крепящая его к тачке, натянулась, Человек шмякнулся на гальку, замер.
Я подошел, поглядел на труп, который он пытался загрузить в тачку. Хан как хан, распухший, белый, странный какой-то… Не сушеный. Скорее всего, не с «Мирного», давно в море болтается, подгнить успел по краям. Черты лица еще можно распознать. Хан как хан, чего Чек так дернулся?
– Он же на меня походит, – прошептал Чек. – Ты разве не видишь?
Хан совсем не походил на Человека.
– Воняет так же, как ты, – сказал я. – А так ничего общего.
– Одно лицо… – Чек всхлипнул. – Просто одно лицо, ты погляди внимательнее!
Хан совсем не походил, но Чек, кажется, начал впадать в истерику, и я согласился:
– Да, похож немного. Бывает.
Я зацепил хана багром и отволок его к остальной куче. Вернулся к морю, продолжил работу.
А Человек все, посыпался. Причитать пустился, десять минут бродил вдоль кучи бревен и вглядывался в каждого, кто не успел засохнуть до неузнаваемости. Сказал, что ищет еще похожих, поскольку такой феномен надо осмыслить, а закрывать на него глаза философски неверно. Мне же представлялось, что Человек попросту не хочет работать. Устал ковыряться с трупами, вот и придумал, как отодвинуться. Скорее всего так.
А я работал. Взмахивал багром, цеплял, тащил. Еще раз. Еще десять раз. И так еще сто раз, и еще двести раз, пока не заболели спина и ноги.
На двести первый раз багор сорвался, а я поскользнулся на слизистых камнях и оборвался в гущу. Воды в гавани не осталось, бухту заполняла жижа, состоящая из городских отходов, химических стоков, из мусора, слизи. Я начал захлебываться и втянул эту дрянь в легкие, и за шиворот она немедленно пробралась, трупы сомкнулись надо мной, прижали ко дну неожиданной тяжестью. Я точно оказался на дне тарелки со студнем, вроде и жидко, но подняться тяжело. Я собрал силы и продавился через эту дрянь, разогнул спину, и Чек, стоящий на берегу, подал мне руку.
– Прах к праху, – пояснил Чек. – Снаружи прах, и внутри прах, исчезло божье электричество.
Сунул термос с горячей водой. А меня тут же вырвало, два раза, а потом я выпил кипятка, но это не очень помогло – я чувствовал, как внутри осталось что-то мертвое, холодное и липкое, кусок мертвецкой заразы.
– Стараться! – провозгласил в мегафон доктор Пхен с высокого берега. – Стараться!
Но я уже не мог стараться. У меня дрожали руки, меня тошнило. Скис.
Остальные божедомы тоже постепенно сдавались. Берег был завален мертвецами. Я так думаю, мы выволокли тысяч пятнадцать, а в воде оставалось еще в три раза больше. Погода опять портилась, Чек посмотрел на небо и сказал, что ночью опять придет шторм. Может, даже более мощный. Он уверен.
Через полчаса стало окончательно ясно, что нам не справиться. Трупы, вывалившиеся из танкера «Мирный», убрать не получится. Поэтому на подмогу пригнали ханов.
Они были из свежих, новеньких, похоже, прямиком с Монерона, все улыбались и выглядели довольными, а некоторые и счастливыми. Каждому хану вручили по длинному железному крюку и отправили в море. Они лезли в воду в одежде, без костюмов, без сапог, в своих обычных ханских мешках, это выглядело печально. Крюков на всех не хватило, и они вытаскивали трупы за руки и за ноги, закидывали бревно на спину третьему, и тот волок их к остальным. Не очень эффективно, но ханов явилось много, так что дело шло.
Я немного отдохнул и вернулся к воде.
К сумеркам мы закончили.
К сумеркам прибыл глава округа Холмск или его заместитель, не знаю, к вечеру я плохо соображал, сидел на вытащенной из моря покрышке и смотрел, как живые ханы складывают мертвых ханов в неаккуратные кучи, и вокруг одни ханы, и живых трудно отличить от мертвых, и все смешалось.
Глава округа привез бочки с напалмом и ведра, и все, кто еще мог стоять на ногах, таскали напалм и пропитывали им трупы и поливали камни вокруг.
А потом доктор Пхен выстрелил из ракетницы.
Домой мы не поехали. Тут было тепло. Да и сил не очень оставалось, во всяком случае у меня. Я притащил из нашего труповоза брезентовые плащи и котелок. Еды я с собой не прихватил никакой, но Пхен обещал, что за работу нам с Человеком выдадут три мешка проса. Это грело. К тому же бревна, политые напалмом, горели ровно и жарко. Другие трупорезы тоже устроились у дармового огонька, раскинули палатки, что-то варили.
Чек немного поныл, но, напившись кипятка, взбодрился. Он принялся бродить вдоль воды в расстегнутой фуфайке, с всклокоченными волосами и рассуждал о чуде в жизни каждого отдельного человека. Что здесь, в бухте, на берегу, сожжено и закопано несколько тысяч полновесных чудес, но никто этого не понимает, потому что всеобщая пелена умертвения закрыла наши глаза бельмами зла.
Он говорил это громко, почти проповедовал, некоторые из трупорезов его слушали. Это неудивительно – говорит Чек хорошо. А если начинает кого проклинать… Тачку он катил за собой, колесо, набравшее песка, громко скрипело. Огонь скоро развеселился, и трупы стали стрелять и трещать, точно петарды.
А ночью пришел шторм. Он не случился таким мощным, как вчера, волны были низкие, а ветер сильный. Ветер раздувал огонь, и иногда он взлетал на много метров. По берегу гуляли странные тени. Чек некоторое время стоял, глядя в огонь, затем лег спать в свою тачку, укрывшись брезентом.
К рассвету прогорело все, бульдозеры, пригнанные со строительства обогатительной фабрики, принялись закапывать останки в берег, втрамбовывать их в гальку и песок гусеницами. Они сталкивали сверху, с крутояра, землю и мешки с хлоркой, я задыхался от хлорки, и глаза разъедало, а Чек все бродил и бродил вдоль воды со скрипящей тачкой, цепляя багром отдельные трупы, вытаскивая их на берег и укладывая в виде букв «ж» и «г».
Утром нам выдали три мешка проса и полмешка пшена. Я ожидал, по крайней мере, два мешка пшена, но разочарования не стал выказывать. Чек был доволен. Он тут же выделил в свою пользу полмешка проса, сказал, что обменяет просо на два фунта колбасы, один он съест сам, другой использует для приманки – а как иначе, собаку пшенной болтушкой не приманишь, собака любит мясо…
Я погрузил мешки в труповоз, но тут выяснилось, что бензин у нас кончился. Его не могли слить, кончился, видимо, забыл заправить бак. Придется тянуть машину до горы, я сообщил про это Чеку, но он и не услышал, пребывая в мечтах. Тогда пришлось его немного побить.
В нашей труповозке предусмотрена специальная лямка, если отказывает двигатель, в нее можно впрячься. Мы впряглись. Тащили, и всю дорогу до дома Чек грезил собакой. Он размышлял вслух: откуда она здесь такая жирная и лоснящаяся? Наверное, ее прикармливают каторжане с гребешковых садков. Эти желтолицые дьяволы приворовывают гребешковое мясо, оно богато минеральными веществами. Собака жрет гребешков и становится чрезвычайно богата минеральными веществами. Нет, кто-то ее кормит. И кто-то ее расчесывает – у бродячих собак не бывает такой аккуратной золотистой шерсти. А если кто-то собаку расчесывает, то он ведь делает это отнюдь не бескорыстно, он…
– Он сам ее хочет съесть! – сообщил Человек, и его глаза полыхнули ненавистью.
Мысль о том, что у него есть конкурент, привела Чека в бешенство. Он навалился на лямку и поволок труповоз с силой буйвола, так что мне не приходилось прикладывать дополнительных усилий.
– Ты понимаешь, он сам! Впрочем, может, я ошибаюсь, может, это не каторжники. У меня есть на подозрении один…
У него есть на подозрении один распухший от гельминтов бессовестный китаец с синими буркалами.
– Я приготовил пику, заточил на три грани, слышишь?!
Если этот жбан с глистами хотя бы посмотрит в сторону его собаки…
– Попишу на папироски!
Чек сжимал кулаки, на шее выпучивались жилы.
– Чтобы никто, никто даже близко не осмелился!
Он определил ее породу – смесь лабрадора с дворнягой, такие особенно вкусны, особенно жирны, особенно мясисты в хребтовой части.
Он выменял рукописную книгу рецептов на корейском языке и упросил старого корейца перевести. И по утрам рассказывал – как правильно освежевать тушу, чтобы не упустить ни молекулы вкуса, ни грамма ароматного жира.
Он нарисовал план местности и отметил красными крестиками места, где собака пасется особенно часто.
Он сплел из проволоки гибкую и длинную петлю и каждый день тренировался на деревянной лошадке с колесиками. Терпение и труд делали свое дело – один из пяти бросков заканчивался заарканиванием коника, Чек, брызгая слюной и изрыгая проклятия, подтаскивал лошадку к себе, вонзал в ее горло заточку и демонически хохотал.
– Нет, – повторил Человек, выкручивая от напряжения плечи. – Нет, она не японская, она ханьская. Или корейская, прости божечка. А на них мне плевать вот так, вот так…
Человек принялся показывать, с каким именно презрением он относится к китайцам и корейцам, хохотал и плевал на дорогу затяжной соплистой слюной.
Домой вернулись поздно. Мне и раньше приходилось таскать труповоз в гору, но сегодня это далось через кровь. Почему-то из горла.
Через день я познакомился с ней.
Углегорск
Во времена начала освоения Карафуто на месте Углегорска располагалось незначительное поселение айну, впоследствии здесь построили русский военный пост, еще позже, когда Карафуто окончательно сделался Сахалином, эта часть острова приобрела неожиданные стимулы к промышленному развитию; в окрестностях обнаружили значительные запасы каменного угля, залегавшие к тому же близко от поверхности, что делало возможным разработку о