ткрытым способом. Эта разработка осуществлялась на протяжении столетия, равно как и транспортировка угля морским путем и железнодорожным транспортом; за это время весь город и его окраины неимоверно пропитались угольной пылью, так что здесь не видно ни земли, ни травы, все здания имеют серый и черный цвет, а в воздухе чувствуется характерный химический запах, приносимый ветром с обогатительных фабрик.
Проводник, протирая ручки вагона, сказал, что в Углегорске он обычно старается как можно меньше держаться вне вагона и исключительно в респираторе, поскольку содержание угольной пыли на кубический метр воздуха превосходит все мыслимые пределы. И правда, едва мы ступили на перрон Углегорска, как на зубах заскрипело, так что пришлось воспользоваться рекомендациями проводника и надеть респираторы.
Администрация Углегорского округа помещалась здесь же, на вокзале, в здании бункерного типа, приземистом и длинном. Нас без задержек принял глава округа – майор Мацуо, тяжелобольной человек, перемещавшийся в инвалидной коляске, причем не в обычной, а с усиленной из-за немалого веса майора рамой. Майор страдал водянкой и тяжелым силикозом, дыхание его было слабым, и он собирался вскорости умирать, но, узнав, что я представляю Департамент Этнографии, решился на беседу, которая, впрочем, состоялась не в полной мере и являлась скорее не беседой, а монологом.
Майор полулежал в своем кресле; он сильно распух, так что мундир на нем не сходился, а рукава и подмышки оказались нарочно подпороты, чтобы дать свободу слоновьим рукам. Лицо Мацуо было болезненно бело, но сквозь эту белизну просвечивала внутренняя чернота, какую рано или поздно приобретают все больные силикозом, при всем при этом внешнем неблагополучии майор источал удивительно вкусный цветочный запах, и если смотреть на Мацуо было неприятно, то находиться рядом – напротив. Майор совершал тяжелые движения руками и с увлечением рассказывал, что Углегорск вкупе с прилегающими предместьями – адская дыра. Причем как в переносном, так и в буквальном смысле, дыра, имя которой безнадежность, и нет страшнее территории на всем Карафуто, который, в сущности, не меньшая дыра, помойка, мусорный бак для радиоактивных отходов, собранных с проклятых берегов, гореть им вечно. С каждой своей фразой майор Мацуо колыхался сильнее, и цветочный аромат становился все крепче.
Мацуо поносил Сахалин, копи, китайцев, каторжников, железнодорожников-алкоголиков, шизофреников-капитанов угольных танкеров, ворье, окопавшееся на каждой пяди этой вымороченной земли, продажных и недостойных женщин, не помнящих добра и готовых по первому свистку бежать с первым попавшимся балаболом, премерзких сектантов-ползунов, утвердившихся неподалеку и одним своим видом оскверняющих и без того скверные ландшафты. Совершенно не стесняясь и делая это вызывающе демонстративно, Мацуо поносил членов правительства и особ Императорской семьи, по его мнению, через одного потомственных дегенератов и перверсивных ублюдков, тем не менее имеющих в Углегорске персональные копи и жирующих на доходы с них, в то время как честные солдаты Империи подыхают здесь, на краю света, так и не сумев обеспечить себе достойных дней увядания. И он, майор Мацуо, готов прямо сейчас…
Мацуо поперхнулся и закашлялся, на этом наша аудиенция закончилась, поскольку остановить кашель у майора не получилось, он продолжил кашлять, цветочный запах стал невыносим.
Я не планировала задерживаться в Углегорске больше суток, максимум двух. В мои планы входило осмотреть собственно угольные копи и каторжную Углегорскую тюрьму, в просторечье называемую попросту «Уголек». Безусловный интерес представляла и секта ползунов, базирующаяся где-то в округе. Профессор Ода просил, если представится возможность, ознакомиться с делами секты, профессора вообще интересовал трансгуманизм, пусть хоть и в таких диких проявлениях. В свое время профессор довольно плотно общался с последними из группы Ишимуры, пытаясь понять, увенчался ли успехом эксперимент, однако добиться чего-то от восьми человек, погруженных в искусственную вечность, у профессора не получилось.
Референт майора предложил нам посетить офицерскую столовую, славящуюся своим натто и соевыми запеканками, но мы отказались, предпочтя сразу приступить к осмотру.
В провожатые майор определил своего старшего сына, которому недавно исполнилось шестнадцать и который собирался поступать в Императорскую Инженерную Академию по льготному списку. Юношу звали Сату, он выглядел старше своих лет и с большим удовольствием держал на плече автоматическую винтовку, нужную, по его уверению, для того, чтобы отстреливаться от медведей. При упоминании о медведях Артем скептически улыбнулся. Сату сообщил, что передвижение по окрестностям осуществляется на транспорте, называемом каракатом. На деле он оказался вездеходом на шинах низкого давления, имел шесть пухлых колес и дизельный двигатель, работающий на зловонном синтетическом топливе (по уверениям Артема, это топливо приготовлялось из мертвецов). Я, Артем и Сату погрузились в эту уродливую машину и отправились осматривать окрестности; я отметила, что в ходу каракат неплох, во всяком случае, передвигался он мягко, колдобины, камни и другие препятствия трудностей для него не представляли.
Мы не стали спускаться к порту, предпочтя обозреть его с высоты небольшого холма. Порт Углегорска напоминал огромный угольный склад, в сущности, он им и являлся; над землей возвышались черные холмы, среди которых сновали бульдозеры и гигантские экскаваторы, на рейде ожидали погрузки чумазые баржи, по рельсам спешили паровозы, за всем этим лежал Татарский пролив, небо было низким и плоским, нас точно прижимала к земле широкая сковорода.
С юга порт ограничивался терриконами, которые из-за жары дымились, дым сползал со склонов, смешивался с тончайшей угольной пылью и висел над землей и морем сажевым облаком; по самим терриконам передвигались многочисленные черные фигурки с корзинами и заплечными мешками. Сату пояснил, что это китайские углетаски, промышляющие выбором из отработанной породы случайных кусков угля; при должной сноровке и везенье углетаск может набрать до полуцентнера в день, этого хватает для жизни и содержания семьи в два-три человека, минусом при таком образе жизни является высокая смертность. В среднем углетаск, работающий на терриконе, проживает два-три года, после чего следует неизбежный рак кожи.
Сату отметил, что нам не повезло с погодой – стоит жара, а вот в прохладные дни, и особенно зимой, виден континент. Сейчас же никакого континента не наблюдалось, над горизонтом висела сизая хмарь, от одного вида которой начинало першить в горле. Сату предложил осмотреть знаменитый пресс, в котором изготовляют традиционный уголь для котельных Императорского дворца, но я предпочла отправиться к карьеру.
Угольные копи являются централизованным производством; разрезы, карьеры, шурфы и копанки разной величины и глубины разбросаны вдоль железной дороги, соединяющей Углегорск с Шахтерском, земли как таковой здесь не осталось, и если представить себе разработки с высоты птичьего полета, то, думаю, увидишь одну лишь огромную яму, в которой копошится техника, суетятся люди, плюются паром паровозы и лязгают загружаемые платформы.
Добыча здесь производилась самыми разными способами – от примитивных шагающих экскаваторов до киркомотыг, причем прием разработки не зависит от места – встречаются экскаваторы, работающие в относительно небольших карьерах, врывающиеся в землю, подобно усердным кротам, а есть разрезы, похожие на опрокинутые муравейники, в которых пытают свою судьбу тысячи трудолюбивых муравьев. Такой разноброс методов Сату пояснил крайней неоднородностью и небольшой толщиной угольных пластов, организовать какую-то стандартную добычу чрезвычайно сложно, поэтому добывают, как могут; добытый уголь грузится на открытые платформы и переправляется непосредственно в порт.
Мы катили вдоль этого производства, а я старалась запомнить ощущения, посетившие меня при виде всего этого чудовищного великолепия. Пожалуй, отчаянье; да, отчаянье. Все эти люди и механизмы работали с торопливым отчаяньем и были похожи на гиен, спешивших разобрать тушу павшей антилопы до прихода льва, но бестолковые гиены, поглощенные дележом внезапной добычи, еще не знают, что лев здесь и что он приметил жертв и точно знает порядок смертельных движений и ждет только удобного момента, чтобы выпрыгнуть из засады и начать кровавую пляску, гиены не знают. И сам лев не знает, что давно уже мертв.
Мы приближались к бывшему Шахтерску, копи становились обширнее, а загрязнение воздуха сильнее, дорогу то и дело затягивало сажевыми вихрями и пыльными облаками, картины, проступавшие через эти вихри, были все фантасмагоричнее и страннее. Землю терзали необычные машины, название которым еще не было придумано, высились башни, сложенные из кривых бревен и ржавых бочек, рядом с башнями громоздились сооружения, назначение которых опять же невозможно было определить – парусные мачты с развевающимися грязными лохмотьями, дырчатые металлические пузыри, игольчатые металлические пузыри, гладкие пузыри, треножники, увенчанные угловатыми корзинами, устройства, напоминавшие опреснители; полагаю, что назначение всех этих механизмов мог бы объяснить Сату, однако я не спрашивала у него, поскольку и не хотела знать. Мы видели, как механическая многоножка, построенная на базе нескольких паровозов, пыхтела и вцарапывалась в грунт, взрыкивали шнекороторы, отбрасывающие по сторонам фонтаны рубленого угля; мы видели компрессор, похожий на коричневый морской огурец, компрессор передвигался на гусеницах и разрывал угольные пласты струей воды высокого напора; нас удивил агрегат, напоминавший средневековый требюшет, его взводило несколько десятков китайцев, после чего он обрушивал удар на угольные перемычки. И исполинская пила – в нее были запряжены сотни человек, они тянули пилу в один конец, а потом столько же тянуло ее обратно, из-под черного полотна взлетали угольные опилки, которые тут же собирали в бадьи другие китайцы.