же продолжал орудовать багром, он делал это так умело, что я стала подозревать о существовании особого боевого искусства обращения с баграми, хотя, скорее всего, это была многолетняя практика. Прикованный к багру. На меня кинулся каторжный с дубиной, патроны в правом пистолете кончились, я застрелила его из левого, потом перезарядила правый, поменяла магазин, и в этот момент на меня бросились двое, заросшие и косматые каторжники, закоренелые душегубы, они были сильно перемазаны в крови. Их я тоже убила. Это получалось легко, по эмоциональности не отличалось от стрельбы по поленьям, ну, за исключением того, что поленья были полезными ресурсами, а каторжные нет. Артем дорабатывал оставшихся; они сопротивлялись, хотя и не очень сильно, было видно, что они смирились со своей участью, понимали, что пощады ждать не стоит. Превосходство Артема в смерти гораздо выше, он был на самом деле точно прикованным к багру, багор стал продолжением его руки, он доставал им врагов, колол, рубил, рвал, и, наверное, минуты за три все закончилось. Стоянка семьи айну оказалась залита кровью и завалена мертвыми телами, те айну, что остались живы, исчезли, сбежав, не забыв освободить своих еще живых товарищей, привязанных к деревьям вниз головами. И один каторжный остался в живых, не знаю, как он уцелел, но теперь он очнулся и пытался спастись – скатился в ручей и попытался убежать, но вода была глубока, а камни скользки, он то и дело обрывался и падал; еще он кричал и смеялся. Я не могла разобрать что, хотя он кричал явно по-японски, видимо, за годы пребывания в каторге язык его смешался и спутался, сделался малоразличимым. Думаю, он умолял о пощаде. Но Артем не собирался никого щадить, он спрыгнул в ручей, поднял окатыш и, резко замахнувшись, как из пращи выпустил камень. Камень угодил в затылок. Затем Артем прикончил каторжного багром.
И всё.
Я посчитала – за несколько минут мы убили пятнадцать человек, хотя людьми они уже не были, не в полном смысле этого слова, но все равно они ходили, смотрели в разные стороны и когда-то были детьми. Кроме каторжных на поляне лежали восемь айну, пять мужчин и три женщины. Я раньше никого не убивала. Никого. Если честно, мне и не хотелось никого убивать. Но ничего необычного я не почувствовала. Артем подошел и улыбнулся; он держал в руках багор, чистый и блестящий от работы. Артем был доволен, взглянув на меня, он сказал:
– Я тоже.
– Что? – не поняла я.
– Я тоже раньше никого не убивал. Это странно, да? Хотя я участвовал…
Артем вдруг поморщился, захлебнулся воздухом, отвернулся в сторону. Его тошнило.
– Надо возвращаться, – сказал он. – Как можно скорее. Ты сможешь бежать?
– Бежать? А как же палатки…
– Бросаем все, кроме воды и оружия. Надо добраться до машины и спешить к Александровску. Хорошо бы добраться до машины часа за четыре…
Я кивнула. Но этого времени нам не хватило. Я бы успела, но Артем нет, он начал задыхаться еще на полпути, и, чтобы он не догадался, что я это заметила, я стала задыхаться сама. Скорость продвижения по тропе снизилась. Да и сама тропа изменилась, подъелась осыпями и пересеклась трещинами, некоторые были широки, и нам пришлось через них перепрыгивать. Спустя три часа у меня заболели ноги, и я попросила отдыха. Мы остановились в тени деревьев, на берегу Белого ручья, отдыхали и пили воду. Я совсем не думала о том, что случилось недавно, ноги болели же. Сам ручей обмелел вдвое, по берегам открылись глинистые плеши, на которых шевелились длинные черви.
Артем тяжело дышал, но старался не подавать вида.
– Ты думаешь, тюрьма разрушена? – спросила я.
– Да. Второй блок точно, ты же видела этих. Надеюсь, что полковник смог оказать сопротивление, теперь это важнее всего.
– Да, это важно…
– Если трясение было сильное, то… – Артем поморщился и вытер лоб. – Возможно, нам не стоит идти к побережью.
– Почему? – не поняла я.
– Если Хираи сумел подавить восстание в городе и занял оборону, то есть шанс дождаться эвакуации морем. Но, если честно, у полковника… не много шансов. Думаю, не стоит спешить к городу.
– Будем надеяться на лучшее, – сказала я. – Полковник Хираи показался мне решительным человеком, думаю, у него в арсеналах достаточно оружия.
Артем пожал плечами.
– Если толчки вызвали волну, то оружие вряд ли поможет, – сказал он. – Посмотрим. Так или иначе, надо спешить.
Я не стала спорить, и мы двинулись дальше, оставив ручей позади. Артем шел первым, осматривая окрестности, видимо, опасаясь засады.
Толчки не повторялись. Я не люблю землетрясения, в последнее время их слишком много. Не разрушительные, но назойливые, они портят посуду и двигают мебель, от землетрясений просыпаешься с песком в глазах и со страхом в душе. Артем больше ничего не говорил, слушал местность. И я старалась слушать, но ничего необычного, тихо. Когда такое случается дома, то никакой тебе тишины – сирены пожарных машин, вертолеты, крики, шум и суета вокруг. Здесь же наоборот. Покой. От этого не по себе. Поэтому я держала руки поближе к пистолетам. Но нам никто не встретился, тропа от Белого ручья до места, где мы оставили вездеход, оказалась безлюдна. Повезло.
Артем запрыгнул за руль, я устроилась рядом.
– Мы едем к Александровску? – спросил Артем на всякий случай.
Я кивнула.
Артем повел. Русло пересохшей реки изменилось. Видимо, толчки отпустили ключи и русло наполнялось пыльной жижей. Машину кидало от берега к берегу, она подпрыгивала на корягах и камнях и буксовала в лужах, которые стали заметно глубже. Артем не берег машину, стараясь проскакивать препятствия на скорости, перепрыгивая, переваливаясь, два раза срывали покрышки с левой стороны, и Артем терпеливо их менял. Я даже не надеялась, что все разрешится благополучно. И боялась спрашивать Артема о том, что нам делать, если полковник Хираи потерпел неудачу.
Через некоторое время мы приблизились к Александровску, сам город не был виден, зато поднимающийся над ним дым можно было разглядеть, наверное, с другого конца острова. Артем сказал, что въезжать в город на машине опасно, лучше оставить ее здесь и осмотреться. Мы снова укрыли машину в зарослях кустарника, поднялись на сопку… Перед нами предстал Александровск.
Артем долго смотрел на догорающий город, а потом сказал, что нам не следует спускаться с горы и, пока еще есть возможность, следует сесть в машину и как можно скорее ехать в Тымовское. Скорее всего, толпа из Александровска отправилась туда коротким путем через тайгу, у нас же с машиной будет преимущество и шанс добраться дотуда первыми. Если Тымовское не разрушено землетрясением, то откроется возможность отступления на юг, под защиту сил самообороны и береговой охраны.
– Мы идем в город, – сказала я.
Я понимала, что Артем прав, понимала, что спускаться с сопки опасно, но я рассудила по-другому: третий корпус Александровской тюрьмы уцелел, и мы могли рассчитывать на то, что полковник Хираи и солдаты охраны сумели удержать оборону, сумели устоять в этой вспышке беспощадной и животной ярости. Мы могли бы объединиться с ними и дальше действовать по обстановке. Артему это не понравилось, но спорить он не стал, и мы стали спускаться.
Город еще дышал жаром, и нам приходилось держаться подальше от линии огня, который, подъев съедобное, теперь пытался добрать и несъедобное, поглотить камни и землю. Сцены свершившегося насилия встречались нам на всем протяжении пути; городские строения выгорели практически полностью, на месте поселения возникло широкое дымящееся пятно, по краям которого во множестве лежали тела погибших, причем характерной особенностью являлось то, что все без исключения они погибли не от огня, а были заколоты или растерзаны другим способом. Некоторые из погибших были раздеты и разуты.
Спустившись к реке, мы обнаружили, что американец в позорной клетке оказался жив и невредим, он нечеловечески заверещал, когда мы проходили мимо. Он вообще вел себя странно, ни на секунду не замирал, быстро и умело перемещаясь по решеткам, причем не только по полу, но и по стенам и потолку, цепляясь ногами, точно превратился в обезьяну.
Мост, переброшенный через Александровку, прогнуло земным ударом, казалось, что берега реки сошлись на несколько метров и эти же несколько метров вспучились вверх, так что мост приобрел форму лука; при этом вспучивании железные конструкции ферм потрескались, и теперь мост сделался почти не пригоден для перехода. На самом мосту мы нашли еще несколько трупов, погибшие были задавлены и растоптаны, я осторожно посмотрела через изуродованные перила и обнаружила, что внизу, на камнях, и в самом русле реки лежит еще множество тел – видимо, толпа, после землетрясения кинувшаяся в сторону тюрьмы, не имела никаких планов, кроме жажды расправы над символом их несчастья; эта толпа не вместилась на разрушенный мост и многих же из собственного числа задавила и вытолкнула за перила.
Но на другом берегу реки перед нами предстало еще более ужасное, жестокое, зверское зрелище. Впрочем, душа моя ответила на этот кошмар уже спокойнее, видимо, я начинала привыкать.
Площадь перед тюрьмой была завалена трупами. В основном солдаты и чиновники, разбросанные кое- как, по ним было видно, что смерть не застала их врасплох и они сумели оказать ей некоторое сопротивление – почти все тела оказались изувечены и имели на себе явные признаки борьбы. Рядом с ними лежали многочисленные китайцы, убитые преимущественно из огнестрельного оружия; самого оружия, кстати, я не заметила, его забрали бунтовщики. Заметила я и нескольких каторжных – одному из них размозжили голову его же ведром, другой, похоже, умер от удара – лицо его имело багровый цвет, а глаза выпучились.
Среди лежащих на площади не осталось раненых. Только мертвые.
На воротах тюрьмы, которые как всегда оставались открыты, вниз головой висел полковник Хираи в парадном белом мундире. Его живот был вспорот, и кишки вывалились наружу. Рядом с ним, тоже вниз головой, висела его жена.