Опять пришлось устраивать скандал, поминать Императорский университет, прадедушку и еще многих высокопоставленных лиц, с которыми я и знакома-то не была, трясти предписанием от самого господина префекта, профессор Ода тоже всплывал, впрочем, в этот раз тактика не сработала. Комендант объявил, что на острове введено военное положение и все предписания, выданные гражданской администрацией, не имеют силы; единственное, что он может сделать, – так это ради уважения к моему отцу и почтения перед моим прадедушкой определить мне место в одной из санитарных машин. Одной.
Я отказалась. Комендант смутился и сказал, что в Южном ситуация может быть иной, не такой напряженной, вполне возможно, что удастся получить транспорт там и дальше выбираться к портовому городу, к Холмску, к Корсакову, а еще лучше к Невельску – оттуда получится эвакуироваться вернее. Я сгоряча объявила коменданту, что никуда не собираюсь эвакуироваться с Сахалина, напротив, у меня возникло живое желание остаться здесь подольше, поскольку именно в переломные моменты будущее подступает к настоящему особенно сильно, порою с ним, с настоящим, сливаясь воедино. Неудивительно, что комендант поглядел на меня с прискорбием…
– Вы не понимаете, что здесь происходит, – сказал он, покачав головой. – Не понимаете… Впрочем, я никак не могу вам препятствовать. От нас до Южного дневной переход, местность обжитая и относительно контролируется властями. Выходите утром, я распоряжусь предоставить вам место на складе…
Писем комендант передавать не стал, пожелал удачи. О будущем я не стала его расспрашивать.
Комендант все-таки помог. Место на складе. Это был склад всего, то есть не склад, а скорее свалка разных вещей. Артем сказал, что это с кораблей мертвецов. Пояснил – Мировой океан, да и Атлантика до сих пор богаты судами с погибшим экипажем, танкеры, сухогрузы, круизеры периодически выбрасывает на берег. Они забиты барахлом, его перебирают особые команды, свозят на склады, так что нам повезло.
Мы заправились водой из резервуара во дворе комендатуры, залили фляги и пластиковые бутыли и напились впрок, кроме того, на складе добыли одежду для Артема и Ерша – комбинезоны и куртки. Артему все было впору, Ерш же в этом утонул, но не важно. Пыталась еще достать патронов для пистолетов, но выяснилось, что подходящих нет; это была моя ошибка – при подготовке к путешествию не подумала о том, что стрелять придется часто и обильно, не послушала отца, советовавшего взять стандартные армейские пистолеты, пусть они и тяжелее, зато практичнее в полевых условиях. В который раз убеждаюсь в том, что отца следует слушать. Когда вернусь домой, обязательно ему это скажу, ему понравится. Ему всегда нравится, когда он оказывается прав, а я не права.
Мы устроились между ящиками с обувью и уснули. Несколько раз я просыпалась от несильных толчков и замечала, что Артем не спит. А Ерш спал, ему все равно. В сопках слышалась стрельба. Потом я снова засыпала, с некоторых пор я без всяких сложностей засыпаю под стрельбу. Стрельба и стрельба, почему бы не пострелять?
Поднялись в путь с утра. Был странный день, солнце взошло, но через дым, растянувшийся по всему горизонту, пробивалось с трудом. Восток был красен, запад темен. Сквозь багровые сумерки я с трудом различала Долинск, впрочем, Артем сказал, что смотреть здесь не на что. Много грузовиков и людей, отфильтрованные беженцы, тысячи тысяч.
Артем заметил, что до Южного сутки пути, если быстрым шагом, но быстрого шага от нас ждать не следовало – Артем плохо перенес покусы, они, несмотря на антибиотики, воспалились, и теперь Артем шагал с трудом, устало, Ерш цеплялся ногами за землю.
По дороге то и дело проезжали грузовики. Некоторые ехали на север, фарами нам в глаза, другие на юг, светом в затылок. И те и другие были доверху заполнены: на север везли бочки и ящики, на юг тоже ящики, а еще тюки, коробки, мешки и почти никаких раненых, если честно, я не понимала почему. Артем же усмехнулся и сказал, что ничего удивительного здесь нет – это господа офицеры спасают нажитое добро.
Справа вдоль дороги тянулась насыпь железной дороги, но поездов ни в сторону Долинска, ни в сторону Южного не было. По насыпи шли китайцы.
Продвигались медленно. Люди, вышедшие из Долинска позже, обогнали нас. На нас никто не обращал внимания, и скоро мы тоже перестали обращать. Артем держался последним, выставив поперек багор, так что вокруг нас с Ершом образовалось свободное пространство.
Люди шли чрезвычайно сосредоточенно, смотрели в спины впереди идущих, молчали, сутулились. Я хотела обсудить с Артемом план действий по прибытии в Южно-Сахалинск, но обнаружилось, что это совершенно невозможно – разговоры тонули в окружавшем нас шуме. Шаги, дыхание, шорох одежды – все это складывалось в шелест, хоронивший любые звуки. Пытались говорить громче, но бесполезно, слова съедались и рвались.
Грузовики обгоняли нас все реже, постепенно и без того невысокая скорость передвижения замедлилась, и мы оказались в толпе. Пространство, обозначенное багром, сократилось, теперь нас задевали. Приходилось терпеть.
Ерш выдохся и стал часто падать. Мы останавливались. Я поднимала Ерша, а Артем разгонял наседавшую толпу. Это получалось плохо, китайцы уже не боялись. Артем орал и бил их багром, но они все равно наседали. Их было много, так много, что вокруг виднелись только их головы, густое поле голов, точно рассыпанный горох. После очередного падения Ерша Артем взял его на шею. Я сама хотела его взять, но Артем не позволил, хотя я и знала, что скоро он выдохнется. Он устал – багор держал не поперек, а под мышкой.
Потом мы остановились.
Я оглянулась и, насколько смогла видеть, увидела головы. Артем предположил, что впереди мост, создающий затор. Мне было все равно, что там впереди, я боялась.
Попались. Я поглядела на Артема.
Впервые я увидела, что он не знает, что делать дальше. Надо держаться вместе – вот все, о чем я думала. Держаться. Опасность. Могут задавить. Беженцы прибывали и прибывали. Когда их станет слишком много, при каждом колыхании толпы в ней будут гибнуть десятки. Можно поддаться панике и задохнуться. Можно потерять сознание, упасть и быть затоптанным. Быть убитым сошедшим с ума соседом. Сойти с ума самому. Здесь легко сойти с ума.
Артем покраснел. Я приблизилась к нему и пересадила Ерша себе на плечи. Артем не протестовал. Он, кажется, плохо соображал. Я сама уже плохо соображала. День продолжался. Солнце поднялось выше восточного дыма, и стало жарко, я хотела снять макинтош, но Артем взял меня за локоть, правильно, лучше так, снимешь – потом не наденешь. Могут отобрать, выхватить, утащить.
Люди все прибывали.
Стало трудно дышать. Ерш не тяжелый, но давил, в голове шумело. В таких ситуациях надо или думать, или говорить. Думать, сосредоточившись и отключившись. Говорить. Думать у меня не получалось, я стала говорить.
Про то, что знала лучше всего. Про будущее. Я говорила.
Будущее должно быть непременно светлым. Разве кому-то нужно другое? Ошибочно думать, что будущее определяется настоящим, будущее определяется будущим. Будущее говорит с нами, его голос звучит каждую секунду в каждом сердце, но мы не слышим его. Хотя тысячи лет человечество училось читать его знаки. В движении воды, в форме облаков, в полете птиц.
Будущее должно быть светлым.
Китаец посмотрел на меня. Я спросила его про будущее. Он не понял.
Будущее приближалось. Настолько стремительно, что мы не успевали этого понять. Оно ждало нас за поворотом дороги, улыбалось нам. Китаец не понимал. Впрочем, это мог быть кореец. Ему все равно, его будущее коротко и печально.
Мне стало жаль корейца. И тут же он потерял сознание и повис у меня на плече, Артем схватил его за одежду и стащил в сторону, китаец не упал, остался стоять, припертый остальными.
Вдруг сделалось легче. Над толпой пролетел ветер. Я подумала, что все, солнечный удар, он прекрасно сочетался с футурологией, но неожиданно задышалось. Потерявший сознание китаец упал, я услышала хруст его костей, по которым прошли остальные.
Толпа рассеивалась, перед нами образовывались прогалины, мимо равномерно торопились люди, они задевали и толкали нас, Артем очнулся и стал пробивать путь к обочине, чтобы выбраться из этого человеческого потока.
Мы поднялись на невысокий холм и увидели, что это действительно был мост. То есть два моста – слева автомобильный, справа железнодорожный. Сначала беженцы пытались переходить реку по ним, но теперь они переходили ее и по дну, из-за этого стало просторнее.
Я сняла Ерша с плеч, и он лег на землю. Артем сел рядом. У него дрожали руки.
Со стороны моря прибыл вертолет береговой охраны, он пролетел над дорогой и резко завис над автомобильным мостом, просев брюхом, как садящийся на воду пеликан. После чего вертолет начал расстреливать тех, кто переходил реку по железнодорожному мосту. Никто не удивился и не побежал, продолжали переходить. Мы смотрели.
Люди спокойно и равнодушно переходили реку вброд. Вся река была заполнена китайцами, живыми и мертвыми примерно поровну, под мостами мертвых было больше, живые перебирались через мертвых. Я неожиданно отметила, что раненых нет, люди, встретившись с пулей, умирали, не стараясь цепляться за жизнь, ложились под ноги других. Вертолет стрелял. Китайцы не останавливались.
Патроны в вертолете кончились быстрее, чем люди на земле. Но вертолет не улетал, завис над мостами, я предполагала, что пулеметчик перезаряжается, но оказалось иначе – с вертолета стали разбрасывать листовки и что-то красное и мелкое. Винты взбивали листовки, над рекой кружилось белое облако, так, наверное, выглядели чайки, бьющие килечный косяк. Красиво.
Со стороны Южного подтянулся состав, несколько вагонов с охраной на крыше. Китайцы расступались, поезд приблизился к мосту. Вертолет развернулся и полетел на юг. Поезд остановился перед мостом, с лязгом сдал назад, затем снова двинулся вперед, сбрасывая щитом оставшихся лежать на полотне.