Я подпрыгнула еще раз и снова увидела ягуара.
Мы вышли из камеры Отважной Рыбы, человека, решившего в нашем безумном мире преклониться перед пацифизмом, человека, голова которого не держалась на плечах. Полковник предложил продолжить осмотр, однако я отказалась, комната с ягуаром произвела на меня тяжелое впечатление. Возможно, это случилось от усталости – сегодня было слишком много событий, душа моя, растревоженная Сахалином и сегодняшним днем, утратила устойчивость, и мне явился ягуар.
Полковник посоветовал стараться не смотреть сразу двумя глазами, не смотреть под ноги и по сторонам – это опасно, ведь надзиратели, несущие службу, носят особые очки, отсекающие анаморфические и прочие визуальные эффекты и позволяющие избежать значительных профессиональных деформаций. Однако я неосторожно попробовала окинуть внутреннее пространство еще раз, и это было очередной ошибкой – я снова почувствовала, как в голове сместилась тонкая и прозрачная ледяная пластина, рассекшая мозг на две части.
Я очнулась в кабинете полковника, комендант Нисида прикладывал мне к затылку мятный компресс, и от этого компресса действительно было хорошо, холод спускался по шее на спину и расползался по ребрам, создавая внутри организма чистый морозный звон. Голова продолжала кружиться, перед глазами продолжала стоять искаженная геометрия «Легкого воздуха». Безусловно, архитектор Ному был гением. Рядом со мной сидел Ерш, он играл с облезлым резиновым кашалотом, ел зеленый горошек из плошки и был абсолютно счастлив.
Полковник пояснил, что со мной произошло то, что часто случается с посетителями тюрьмы, – обморок. Такое регулярно случается и с заключенными, особенно с теми, кто поступил в «Легкий воздух» недавно, постепенно они привыкают существовать с этим искажением сознания, сползают в это искажение и начинают жить в сдвинутом мире, придуманном для них безумным мастером.
Полковник заметил, что мне стало лучше, и предложил отвар из трав и цветочного меда; он оказался неплох, разогнал головокружение и нормализовал пульс, полковник предложил мне еще и перекусить, но я отказалась. Я поинтересовалась текущим состоянием «Легкого воздуха», и выяснилось, что не все камеры «Легкого воздуха» заполнены, имелось некоторое количество свободных мест, поскольку (и это комендант Нисида сказал не без гордости и удовольствия) узники всеми силами противятся направлению в Южный. Многие используют не только финансовые ресурсы, но и влиятельных родственников для того, чтобы попасть в «Трех братьев» или в «Уголек», куда угодно, лишь бы не в «Воздух». Потому что большинство из тех, кто прибывает на Сахалин отбывать наказание, рассчитывают рано или поздно выйти в поселенческое состояние, повесить на локоть ведро и продолжить свою противоправную деятельность, однако после отбывания наказания здесь это мало кому удается по понятным причинам.
По убеждению коменданта Исиды, ничто так не подавляет психику и не смиряет сознание, как абсурд и бесконечность. Абсурд запускает механизм дефрагментации критического восприятия мира, бесконечность же умножает возникшую аномию стократно, подобный марьяж расслаивает личность на первичные страты, с которыми работать уже просто. Ничто: ни голод, ни пытки, ни безнадежность – не может погасить в человеческом существе искры человеческого до конца, в крайнем случае применение этих методов способно лишить заключенного разума. Но заведение полковника Исиды воистину чудодейственно, пребывание здесь в кратчайшие сроки избавляет заключенного от самой мысли о преступлении.
– К нам приходят закоренелые душегубы и бунтовщики, а за ворота выходят практически буддисты. Наша тюрьма похожа на дистиллятор – она возгоняет душевную субстанцию в блистающих горнилах, отделяя от нее кипящий эфир порока и зловонную взвесь греха, оставляя лишь чистую и спокойную воду бесконечной добродетели.
Так сказал полковник Нисида, очевидно, сын рыбака. И добавил, что процент рецидива у освободившихся из «Легкого воздуха» практически равен нулю; годы, проведенные в застенках, кардинально меняют людей, и, выйдя на положение условно свободных, бывшие каторжники становятся полезными членами общины и, что немаловажно, избегают вступать в криминальные организации и тайные общества, занимаются ремеслами и другой полезной деятельностью.
Правда, сказал полковник, у этого метода есть и отрицательная сторона, впрочем, в существующем положении дел не очень критическая: как оказалось, среди заключенных частенько случаются самоубийства, в среднем в два раза чаще, чем в остальных тюрьмах, однако это тоже есть благо. Разумеется, администрация не ставит своей целью довести каторжника до суицида, но, если это вдруг происходит, никаких мер к реанимации узника и возвращению его в ряды живых не производится.
С методами «Легкого воздуха» я разобралась, и, если быть откровенной, у меня не возникло никакого желания знакомиться с этими знаниями сколь-нибудь обстоятельнее, поэтому от вопросов общей превенции я решила вернуться к проблемам насущного дня и поинтересовалась, что полковник Нисида думает про нестабильность, возникшую в связи с недавними землетрясениями. Александровская тюрьма уничтожена полностью, и судьба ее коменданта незавидна, кроме того, на севере разрушено несколько городов, началась массовая миграция на юг, как в сложившейся обстановке думает действовать администрация «Легкого воздуха»?
Нисида ответил, что предпосылок для паники нет. Да, «Три брата», по имеющимся сведениям, разрушены, а каторжные разбежались – однако ничего катастрофичного не случилось, тюрьму восстановят, сбежавших переловят, собственно, их не придется даже ловить – едва закончится лето и начнутся дожди и первые заморозки, все выжившие и бежавшие вернутся, а если не вернутся, то особой беды нет – зиму из них мало кто переживет. Что касается миграции с севера, не стоит ее опасаться, такое происходило, и не один раз, особенно в жаркие годы, когда в центральной части острова начинались массированные лесные пожары и ощущался острый недостаток чистой воды. Кроме того, как заверил Нисида, жители Южного обладают развитым общественным чувством, формируют дозорные группы и отряды самообороны, которые в случае опасности окажут необходимую помощь и содействие.
На вопрос, почему происходит эвакуация администрации северных городов, Нисида ответил, что это не эвакуация, а передислокация и концентрация сил – военные стягивают ресурсы к базам, чтобы затем начать постепенное восстановление разрушенной инфраструктуры. Так что в целом переживать пока не о чем, это временные трудности. Южный, как ни один другой населенный пункт Сахалина, готов к экстренным ситуациям.
Заверив меня в том, что ситуация стабильна, Нисида предложил осмотреть его коллекцию дагерротипов Южного Сахалина, сделанных еще в середине девятнадцатого века, однако я отказалась в силу позднего времени. Полковник Нисида не стал настаивать, письма со мной он передавать не стал, из чего я сделала заключение, что обстановка, возможно, на самом деле не такая уж угрожающая. Я попробовала узнать, есть ли возможность попасть в Корсаков или хотя б в Аниву, но полковник сообщил, что пока такой возможности нет – вокруг анивских баз действует жесткий режим фильтрации, пробраться через который вряд ли получится.
Мы с Ершом покинули «Легкий воздух» в четверть пятого; полковник предлагал тюремный автомобиль, однако я отказалась – хотелось немного прогуляться, подышать воздухом, настоящим воздухом, который здесь был действительно хорош и легок. Объевшийся горохом Ерш разомлел и еле шел, засыпая на ходу и стремясь улечься в любом подходящем месте и потом где-то в середине спуска уснул. Сел на камень и уснул в обнимку с облезлым резиновым китом, подаренным ему любезным комендантом Исидой, чей дед был рыбаком и верил в духов прибоя.
Ерш уснул, так что пришлось тащить его на спине. Мы шагали вдоль крепких опор старинной канатной дороги, дорога эта была сооружена надежно, сохранились треугольные мачты и канаты, годы не нанесли им серьезного урона, они лишь просели немного под весом лишайников, поселившихся на них. Погода стояла безветренная, но лишайники все равно покачивались, напоминая странное рассредоточенное живое существо, состоявшее из множества щупалец, но не имевшее тела. Слева от нас чернел лес.
Ерш сидел у меня на спине и не дышал, в нем не чувствовалось ни тяжести, ни тепла, а я думала, что такие, как Ерш, люди, наверное, со временем приобретают особые качества – они учатся прятаться, учатся задерживать дыхание и не шевелиться и убирать температуру с поверхности тела, никак не выдавая себя; они умеют сидеть неподвижно сутками, они умеют не есть, они умеют не пить, впитывая воду кожей из тумана и утренней росы, они умеют не пахнуть. И наверное, с возрастом они научаются отсекать остальные человеческие качества, если эти качества можно приобретать, то и утрачивать их тоже. Я шагала под гору и совершенно не чувствовала веса Ерша у себя за плечами и думала, что это, возможно, оттого, что он каким-то способом научился контролировать вес; эти мысли увлекли меня настолько, что я перестала замечать все вокруг, и когда возле головы пролетел камень, я не поняла, что это было. Поняла секунду спустя, когда второй камень ударил в затылок со страшным мясным звуком.
Я упала и потеряла сознание, думаю, на несколько минут, потому что, когда я очнулась, все вокруг изменилось. Появился несильный ветер, он нагнал небольшие облака, низкие, похожие на клочки невесомой пены, солнце ломалось в этих облаках, воздух пропитывался рассеянным светом, движением, бликами, казалось, что вокруг меня вертится световой и воздушный смерч. Потом я увидела остальное, то, что мой мозг отсек при пробуждении, лишнее, ненужное, пену.
Были еще китайцы, много, я не стала их считать принципиально, но их там находилось порядочно, причем не просто какие-то проходящие мимо, но явно организованные – в одинаковой тяжелой обуви, в темно-зеленых рубашках, в шапках. Китайцы стояли, перекидывая в руках дубинки, изго