Мальчик выжил каким-то непостижимым образом. Чек искал их сутки, обходя гору по спирали сверху вниз, и к вечеру нашел у подножия место, куда упала кормилица – кровь и поломанные ветки. Само тело исчезло, скорее всего, его утащили ханы. Тела ребенка Чек тоже не нашел. Он вернулся наверх, на гору, а на следующее утро приполз он. Его голова была разбита, ноги отнялись, но некоторым чудом он оставался жив, хотя не мог говорить и почти ослеп.
– Но это прошло, – говорил Чек. – Голова зажила, кости срослись, а позвоночник вытянулся. Вернулось зрение, и он снова стал ходить. Не сразу, конечно, с костылем, с палкой. У нас дома висел мой старый багор, он ходил с ним. Ты заметила? Эту штуку с камнями? Это впечатляет…
Он мог поставить багор на тыльник, и багор не падал. Он легко находил равновесие, составляя пирамиду из двух стульев. Его было сложно сбить с ног, он был словно приклеен к земле, даже землетрясения не моги его поколебать. Он почти никогда не поскальзывался и почти никогда не падал. Человеку казалось порой, что центр тяжести у этого мальчишки находится где-то в пятках.
Еще когда он лежал у стены с переломанной спиной, Чек притащил с реки ведро гладких круглых камней и высыпал их под матрас из водорослей, чтобы оставалось меньше пролежней. Когда Чек вернулся вечером, он обнаружил столб, построенный из окатышей. Все камни, принесенные Человеком. Столб уходил под потолок.
Через полгода он смог подняться на ноги. Он взял багор, приспособил к нему рожон и ходил как с костылем. Тогда Чек начал его учить.
– Он был чудесным учеником, – говорил Человек. – Он и сейчас лучший, думаю, ты заметила. Он выведет нас отсюда. Знаешь, у меня имеются некоторые сбережения и некоторая недвижимость. Не здесь, разумеется, там… – Чек махнул в сторону юга. – Я прожил жизнь не зря, я тропил тропы. Главное – выйти в море. В Невельске у меня был старый знакомый, как и я, Прикованный к тачке, он торговал морскими червями… Он поможет нам выйти в море…
Чек рассказывал, как легко на Невельском рейде подкупить каботажного офицера, на любом судне легко и за незначительную сумму. Переберемся через Лаперуза, заживем. Человек спрашивал, достаточным ли влиянием обладают мои родственники и знакомые. Несомненно, достаточным, добиться пропуска на Остров без такого влияния невозможно.
– Непонятно, однако, как батюшка отпустил вас сюда, – щурился Чек. – Он безрассудный человек, воистину безрассудный…
Я отвечала, что батюшка был против, но надо учитывать тот факт, что я самостоятельный человек – это раз, и что я отправлялась на остров задолго до землетрясения и всех этих беспорядков. Кроме того, я ехала на остров под эгидой Академии наук и долго училась стрелять.
– Вы – чудесная девушка, – Человек смеялся. – Чудесная. И умеете стрелять. Вы прямо как из романов. У вас была собака? Я могу много рассказать об этих восхитительных тварях…
Дорога бесконечно тянулась вверх, вокруг возвышались настоящие горы, а никакие не сопки. Землетрясение не задело дорогу через перевал, и я отмечала остатки еще довоенного дорожного устройства – проржавевшие отбойники и бетонные блоки с сохранившейся кое-где краской. Было видно, что дорога поддерживалась в рабочем состоянии, что по ней возили военные грузы из Корсакова в Невельск и дальше, на Крильон, туда, к катерным базам, прикрывающим южную часть острова.
– Некоторые рекомендуют непременно выдерживать ее несколько дней, чтобы шкура отходила равномерно…
К полудню Чек начал выдыхаться, и мы часто останавливались и ждали, пока он восстановится. Отдыхая, Человек играл с Ершом в «камень-ножницы-бумагу» и всегда выигрывал.
Артем уходил на разведку, возвращался, говорил, что впереди спокойно, и ждал вместе с нами. Чек отдыхал все дольше и дольше, дышал с трудом, вываливая язык, а потом пряча его обратно в рот руками. Ерш молчал. Артем молчал и хмурился.
К полудню я потерялась в подъемах и спусках. Чек сказал, что от Огоньков до Невельска пятьдесят километров подъемов, спусков, снова подъемов, серпантинов. Перевал не был единым горным хребтом, дорога огибала все встречные горы, и когда уже казалось, что мы должны начать спуск, показывалась еще одна гора, на которую требовалось взбираться.
Мимо нас не проехала ни одна машина.
К вечеру вымотались. Чек, Ерш и Артем особенно, хотя Артем и держался. Иногда Чек падал и лежал в пыли. Я предлагала Артему остановить несколько китайцев и заставить их тащить Человека на носилках, но Артем говорил, что не стоит. Лучше бы убраться с дороги, так безопаснее, к сожалению, перевал вне дорог труднопроходим, по тропам и ручьям путь займет дней десять, если не больше. Так что дорога. На дороге опасно, чем выше, тем напряженнее становился Артем, и молчаливее становился Чек, он все хрипел и смеялся.
Когда стемнело, остановились, вползли в гору, но не до верха, отыскали площадку над дорогой, с краю от осыпи, между ручейком из белых окатышей и сухими кустами. Удобная позиция, сверху никто не полезет, снизу бесшумно не подняться, съедешь по камням. Удачное место, год можно просидеть. И китайцев вокруг не оказалось – часть отстала, часть, напротив, ушла вперед, мы остались одни под звездами. Снова пылало небо на севере и белело на юге, восток вспыхивал молниями, а на западе была тьма.
Артем наломал веток и зажег костер, мы сидели вокруг и, хотя сильно устали, никак не могли заснуть, ни я, ни Чек, ни Ерш, я видела, как блестят его глаза. Кустарник горел хорошо, немного трескуче, брызгая по сторонам крупными малиновыми искрами, Чек вытянул ноги к огню, стянул ботинки и шипел, когда искры садились на пальцы. Но ног не убирал.
– Ты знаешь, что между небом и землей натянуты канаты? – спросил Чек.
– Да, что-то слышала. Нити Хогбена, если не ошибаюсь. Их открыли еще до Войны.
– За две недели до первого удара, – уточнил Чек. – Я помню, я был там, на Русском, там чудесные подземелья…
Искры не гасли.
– Разумеется, существование Нитей теоретически предсказывали и раньше, но на практике… С практикой мы поспешили, это да. Первую установку построили буквально за месяц до войны, торопились очень. Предполагалось, что освоение технологии создаст почву для качественного технологического рывка. Никто не мог представить, чем это закончится на самом деле… Мы очень поспешили, но нам извинительно, мы были захвачены возможностями…
Искры.
– Бесконечная энергия, мгновенные перемещения, новые вычислительные машины, искусственный интеллект. Мы верили, что не пройдет и пары лет, как звезды лягут к нашим ногам. Мы уже видели схемы пространственного двигателя, способного идти вдоль Нитей, скользить по радужному мосту, цепляться за белые волосы. Это было делом нескольких лет…
Чек погрузил свои руки в тонкую землю, шевелил ими, как бы пытаясь что-то там нащупать.
– Древние считали, что небо держали Атланты. – Чек достал руки, отряхнул их и указал пальцем на всходившее над горой облако. – Но они ошибались. Они серьезно ошибались, все вовсе не так. Не небо лежит на земле, но наоборот! Это земля подвешена к небосводу! Ты понимаешь?! Она висит над бездной на невидимых Нитях!
Чек принялся искать вокруг руками, словно пытаясь нащупать эти самые нити, но ничего не нащупывалось, Человек ругался, клял куриную слепоту, недостаток витаминов и древних греков, которые тоже знали про Нити.
– … но не смогли рассказать! Самое важное, что открылось человечеству, они заболтали баснями про мудрых кентавров и кривоногих фавнов! Про всех этих вонючих семиглавых пиявок и паршивых клыкастых боровах! А ведь могли, ведь были близки. Струны души, музыка сфер… А на чем боги эту музыку играют?!
И тут же ответил:
– Да-да, небесные арфы! Боги по понедельникам бренчат по ним от скуки, а все говорят, красное смещение, красное смещение… Вот вы знаете, почему многие собаки любят повыть? Они слышат. Не все, есть собаки более одаренные, есть менее, но те, которые одаренные, слышат. Планеты катятся с волшебными песнями, звезды говорят друг с другом…
– В космосе вакуум, – перебила я.
– Это не так! – возразил Чек. – Там отнюдь не вакуум, там есть молекулы. Но их слишком мало, поэтому и звук получается очень тонкий, только собаки и слышат. Собаки – удивительные звери, они сильно чувствуют. Вот я когда-то знал одну собаку, так она перед землетрясением выла, вы представляете?
Я хотела сказать, что собака, скорее всего, ощущала микровибрацию, но вспомнила, что Артем предупреждал – о собаках с Человеком не заговаривать, у него по поводу собак какое-то свое расстройство, поэтому я промолчала.
– Но даже когда она не выла, она все время смотрела в небо, что неудивительно – все сущее так или иначе стремится вверх. Кроме ветра, тот всегда вниз.
Искра его припекла все-таки, Чек принялся дрыгать пальцами ноги, стараясь стряхнуть огонек, и получилось.
– Любое существование есть борьба с гравитацией, жизнь есть борьба с гравитацией, первый признак того, что человек умер, – это трупные пятна. Вы знаете, отчего они происходят?
Я знала в общих чертах благодаря университетскому курсу анатомии. Ерш закрыл глаза.
– Кровь скапливается под кожей, – сказала я.
Я поплотнее закуталась в свой макинтош.
– Правильно, – улыбнулся Чек. – Кровь умирает, больше не может противиться силе тяжести и стекает вниз. Смерть – это нисхождение, жизнь – это взлет. Всё стремится вверх, вверх… Жизнь, она как лоза, понимаете? Жизнь чувствует кровь и стремится вдоль Нитей в небо. Деревья и трава тянутся ввысь, люди строят лестницы, пирамиды, церкви и башни и нитяные двигатели… Вверх, только вверх, только к звездам, только так!
Чек заволновался и закашлял. Искры погасли.
– Мы не знаем, что сейчас происходит. – Чек сплюнул. – Нам кажется, что это конец! Но это начало! Колыбель! Мир пал, чтобы возродиться из пепла! Атомный огонь выжег скверну…
– Мне кажется, что скверны стало больше, – возразила я. – Гораздо больше.
Чек пожал плечами, а у меня немного заболела голова, скорее всего от воздуха, которого здесь действительно было слишком много, от усталости.