вот теперь я, сделав круг, снова здесь. Почти здесь.
Ветер приносил, конечно же, соль, и влагу, и солнце, действительно – отсюда их было слышно – крики сивучей, которые летом собирались на отмели вокруг старинного брекватера. Думаю, поэтому Невельск и выбрали в качестве закрытого города – здесь чисто, зелено и жизнь, она чувствуется здесь, она рядом.
Я смотрела в окно и видела, как пространство между домами заполняется носителями.
Сотнями. Все китайцы, не успевшие вскарабкаться на сопки, не сумевшие оторваться, теперь носители. Вели себя они по-разному. Некоторые стояли, тяжело дыша, исподлобья глядя по сторонам, принюхиваясь, иногда поднимая руки, словно пытаясь ощупать невидимые контуры, иногда делая несколько шагов в сторону. Другие непрерывно двигались, целеустремленно вышагивая навстречу непонятно чему, натыкаясь на других носителей и немедленно начиная двигаться в противоположную сторону, а потом опять натыкаясь на стены домов и снова разворачиваясь. Третьи сидели на земле, держась за голову и натирая виски, иногда эти сидящие поднимались на ноги и тоже шагали. Порой между носителями вспыхивали конфликты, они сталкивались и начинали рвать и кромсать друг друга зубами, впрочем, схватки между инфицированными затухали так же быстро, как и возникали, и зараженные расходились, истекая кровью.
Я вспомнила про предположение, что люди, заражаясь мобильным бешенством, сохраняют некоторые базовые качества своей личности, лежащие почти на уровне физиологии, именно поэтому носители проявляют определенную индивидуальность, некоторые гораздо агрессивнее других, гораздо быстрее или сильнее. Но это никак не мешает толпе проявлять стайные признаки.
Движение носителей не прекращалось, то затихая, то внезапно, точно руководствуясь некими импульсами, оживляясь, то вообще сходя на нет. Я сидела на подоконнике, наблюдая и отмечая детали, которые в книгах и фильмах про МОБ не освещались. Порой инфицированные замирали разом и некоторое время стояли, глядя в одну сторону и наклонив голову набок; порой они внезапно объединялись, то есть сходились в одно место, как бы группируясь и опять замирая. Стая пульсировала, собираясь в кулак, рассыпаясь, снова собираясь, поворачивая головы в одну сторону, и от этого движения у меня кружилась голова, меня тошнило.
Я отошла от окна и села в кресло.
Артем убил Человека, затем проверил дверь – надежно ли задвинута, и, убедившись, что все в порядке, неожиданно лег в кровать, натянул на себя одеяло, завернулся в него и стал спать. Ерш забился в угол, уместился в незначительное пространство между стеной и комодом и тоже стал спать, во всяком случае, закрыл глаза и затих.
Артем спал уже два часа, а я сидела в кресле и смотрела на дверь, сжимая в руке пистолет, вздрагивая от каждого резкого звука. Носители еще некоторое время двигались и шумели, но постепенно замолкли, и стало тихо, казалось, что дом совершенно опустел, что тут только мы и сивучи где-то далеко. В какой-то момент мне захотелось попробовать чуть приоткрыть дверь, чтобы убедиться, но я взяла себя в руки. Потому что они были там, они умеют ждать.
Неприятное чувство – сидеть в комнатке и знать, что они рядом, буквально в трех метрах. Нет, это было безопасно, носители не сообразительны, пусть они нас хоть и слышат, но не видят, а пока не видят, все спокойно.
У меня осталось семнадцать патронов, что в целом неплохо. Неплохо для людей. Против такого количества носителей пистолет совершенно бесполезен, им не страшно, им, наверное, и не больно, безразлично. Тут бы огнемет пригодился, ну, или пулемет на крайний случай, хотя, наверное, тоже бесполезно, всех не выкосить. Тупик.
Артем проснулся.
Он выглядел не очень бодро. Устало. Он встал, подошел к окну и долго смотрел. Потом сказал:
– Это ловушка. Мы не сможем отсюда выбраться.
– Сможем, – возразила я. – Мы сможем отсюда выбраться.
– Это мобильное бешенство, – напомнил Артем. – Если мы высунемся…
– МОБ длится десять дней, – сказала я. – В худшем случае десять дней. Обычно же бешенство выжигает человека гораздо быстрее. Так или иначе, на седьмой день ресурсы организма окончательно истощаются и зараженный умирает от обезвоживания. Семь дней мы продержимся. У нас остались вода и пшено, к тому же вода наверняка сохранилась в трубах. При желании можно продержаться и две недели…
Артем кивнул. А потом сказал:
– Две недели мы не проживем. И одну. Положение осложнилось, я не думал, что это…
Артем плюнул в окно. Ерш проснулся.
– Что это все случится так быстро. За несколько минут… Я не ожидал…
Артем потер лоб.
– Думаю, что значительная часть побережья заражена. Поэтому у нас есть…
Он на секунду задумался.
– Дня два, наверное. Потом…
Артем почесал шею.
– За два дня нам надо добраться до Крильона.
Он указал пальцем на юг. Я слушала. Ерш возил по полу добытую из шкафа машину без колес. Артем вел себя спокойно, точно ничего не произошло.
– Я когда-то был там, – сказал Артем. – Там база береговых сил, укрепрайон… До него отсюда километров восемьдесят. Или больше. Мы бы успели и пешком, наверное… Но через них не пробиться.
Я выглянула в окно.
Наш дом стоял недалеко от дороги, между ним и морем располагались еще две точно таких же двухэтажки.
– Море, – сказала я.
– Что – море?
– Надо добраться до воды. Тут недалеко, метров двести.
– Можно пробежать. – Артем смотрел. – Я могу привязать Ерша к спине. Но даже если мы доберемся… Что это поменяет? Нужна лодка.
– Идти вдоль берега, – предложила я. – Мобильное бешенство – оно ведь бешенство. Носители боятся воды.
– Что?
– Боятся воды, – повторила я. – Не могут пить, стараются держаться от нее подальше. Если бы сейчас начался дождь… Но погода, к сожалению, слишком хорошая. Если добраться до моря, то можно пройти вдоль берега.
Артем взглянул на меня с интересом.
– Это да, – сказал он. – Но я думаю, что…
Артем опять выглянул в окно, стал смотреть, кусая губу. Ерш подошел к окну, тоже стал смотреть, внимательно, не моргая, хотя солнце было довольно ярким.
– Не знаю… – Артем сел на подоконник. – Не знаю. У тебя сколько патронов осталось?
– Семнадцать.
– Неплохо. Семнадцать. Сколько они, говоришь, могут продержаться?
– Дней пять. Семь максимум. Через пару дней начнут замедляться, так что…
Артем пнул стену.
– Огня они боятся? – спросил Артем. – Все боятся огня.
– Не очень, – покачала головой я. – Не сильно. Огонь не поможет, разве что огнемет…
Артем снова пнул стену и принялся, скрипя зубами, ходить по комнате. По всей видимости, это была спальня – никаких вещей, кроме мебели и светильников, несколько книг на японском, в основном кулинарные, небольшая чугунная печка. Артем схватил эту печку, напрягся, оторвал от пола и вышвырнул в окно.
Печка убила двоих, а я подумала, что печек нам не хватит.
– Ладно, – сказал Артем. – Ладно, все равно никак не получится… Так ведь, Ерш?
Ерш промолчал. Солнце стало припекать сильнее, и Ерш отодвинулся от окна.
– Ладно, – сказал Артем. – Надо поглядеть, что есть…
Артем запрыгнул на кровать, наступил на спинку, а с нее перебрался на шкаф, подпирающий дверь, сел, снял с пояса топор и врубил его в потолок.
К моему удивлению, потолок оказался не очень крепким, что-то вроде фанеры или толстого картона, лезвие топора вошло в материал целиком, а на Артема просыпалась толченая известка и пыль.
– Посмотрим…
Артем ударил в потолок еще раз, пробив дыру размером с голову.
– Поглядим…
Топорик был небольшой, однако действовал им Артем достаточно убедительно, в несколько следующих ударов он прорубил в потолке неровное овальное отверстие, после чего встал на шкаф и пролез на чердак.
Ерш поежился и снова убрался в щель между окном и комодом, а я решила посмотреть, что там есть наверху, и тоже вскарабкалась на шкаф, а потом и на чердак.
Артем сидел на балке в нескольких метрах от меня и опять рубил в потолке дыру; я не стала спрашивать его, что он делает, пусть рубит, Артем человек опытный, придумает…
На чердаке было душно и пыльно, у меня немедленно засвербело в носу и зачесались глаза, и я направилась к люку, ведущему на крышу, он оказался открыт; я поднялась по лесенке и выбралась на воздух.
Обзор отсюда открывался гораздо лучший, чем из окна спальни, высота, на которой я находилась, позволяла не видеть носителей, только пейзажи, которые действительно были хороши. Я поймала себя на мысли, что жизнь – поразительно странная штука. То есть не просто поразительная, а поразительная категорически; еще некоторое время назад, буквально пару часов назад, нас пытались разорвать зараженные МОБом, а сейчас я сижу на крыше и любуюсь видом, при этом зная, что долго здесь просидеть не удастся. И странно. И прямо напротив сидит на отмели черная субмарина.
Отсюда, с крыши, видно много брошенных кораблей, некоторые лежат у берега – на боку или килем вверх, некоторые напротив, далеко в море, в полузатонувшем состоянии, так что на поверхности торчит лишь корма или мостик, а поблизости от брекватера завяз контейнеровоз, огромный, как самостоятельный остров. Да он уже на остров и походил – море намыло вокруг песка, на котором успели прозябнуть убогие кустарники и небогатая трава, и кое-где лежали сивучи, жирные, похожие на куски густого графитового масла. Когда-то они были ценным ресурсом, местное население с удовольствием охотилось на них, используя шкуры для одежды и технических нужд, а из жира вытапливая масло, которым освещались жилища. Сейчас численность сивучей, нерп, равно как и китообразных и других млекопитающих моря, далеко превысила их прежнюю численность. В отсутствие промысла море наполнилось рыбой, и животные, чей рацион эта рыба составляет, размножились; их не смущает то, что планктон, рыба и морские гады, являющиеся основой их питания, радиоактивны, как радиоактивна и сама акватория океана, как радиоактивны течения, радиоактивны айсберги, вулканы, дожди и ветер, это не смущает животных, они не ведают страха и не знают о смерти.