в движение спину, корпус и ноги, чувствовал, когда мышцы можно расслабить, а когда, наоборот, напрячь. Дыхание постепенно восстанавливалось.
Дети тем временем перестали спорить и начали петь. Они знали много разных песен. Некоторые были грустными, но большинство веселыми, про озорных барашков и прыгучих кузнечиков, про радугу, про маленьких человечков, обитавших в прошлогодней листве и приносящих удачу. Я таких никогда не слышал. Я же японских песен не знал, особенно детских.
Потом причалили.
Сирень не удивилась. Ерш тоже. Он сразу запрыгнул в лодку и устроился в канистрах. Сирень поглядела на слепых, покачала головой и сказала:
– Три слепые мышки… Футурологический конгресс ликует…
– Лучше нам плыть, – напомнил я.
– Лучше плыть, – согласилась она.
Я стал одеваться, но это у меня получалось не очень ловко – ноги стали как ватные, руки как лапша, голова и та еле на шее держалась. Устал. С трудом в рукава куртки попал.
Сирень села на весла. Я унял дрожь и слабость и бухнулся на дно. Ерш улыбнулся, он устроился на корме, среди канистр с водой, и смотрел на других детей, а они смотрели на него. И я смотрел на них всех, мне было очень тошно, ситуация противная, просто… Остров Сахалин.
Без языка.
Господи, посмотри на нас!
Сирень села на весла.
– Тебя как зовут, мальчик? – спросил Синий.
– Его зовут Колючка, – сказала девочка. – Он бывал на Луне.
Сирень вздрогнула.
– На Луне могут быть только космонавты, – ответил Желтый. – Они там добывают атомное топливо.
– Он точно лунатик, – сказала девочка. – Лунатик и… странный. Лунная Колючка. Молчаливая Колючка.
– Он что, никогда не говорит? – спросил Желтый.
– Говорит, – ответил я. – Когда хочет. Редко, по настроению.
– На Луне только космонавты, – повторил Желтый. – Они живут в пещерах.
– Кошки могут летать на Луну, – сказала девочка. – Наша кошка улетела на Луну.
Я уснул.
– Кораблик, – сказала девочка. – Слышите?
Проснулся от дрожи, она прошла от корпуса лодки и ударила в зубы.
Она чуть привстала на скамье, указала пальцем.
Это был миноносец. Быстро нас нашли.
Сирень вскочила и стала махать шарфом.
Они нас, конечно, заметили, но обращать внимания, кажется, не собирались, может, оно и к лучшему. Потому что я, если честно, очень опасался того, что нас расстреляют. Две секунды, залп из шестиствольной зенитной установки, и лишь красная пыль в разные стороны, костей и тех не останется, они ведь так всегда поступают с беглецами.
Сирень снова стала махать руками, подпрыгивать и кричать. А я ее почему-то не останавливал.
Нет, они нас заметили. Миноносец сбавил ход, осел носом на реверсе, стремительно переложился в нашу сторону, ускорился.
– Они нас заметили, – улыбалась Сирень. – Заметили! Все…
Да, быстро.
Миноносец стремительно приблизился и начал разворачиваться бортом к нам, надвигаясь, как темная стена. «Мак Артур» – прочитал я на борту, силы береговой охраны. Помню, видел его в Холмске. Недавней постройки, с изменяемым вектором, быстроходный, сверхманевренный, морская собака, с возможностью погружения. Только там я видел его издалека, потому что близко к нему никого не подпускали, а здесь он был рядом, его можно было потрогать.
«Мак Артур» был прекрасен. Я всегда спокойно относился к технике, но здесь… Он походил на сказку. Наверное, так выглядели клиперы старых лет. Я не видел на нем людей, миноносец действовал как будто сам по себе, своим разумом. Наша лодка коснулась его носом и тут же оттолкнулась от гладкой пружинящей поверхности, оставив после себя в борту вмятину, которая, впрочем, немедленно затянулась.
– Я поднимусь и поговорю, – сказала Сирень. – Они нас возьмут.
– Да, конечно, – кивнул я.
– Они нас возьмут, – повторила Сирень. – Возьмут.
Не стал с ней спорить.
Мне захотелось ее… обнять… Но я не обнял, просто сказал:
– Осторожнее там.
Сверху бросили сетку, Сирень вскарабкалась по ней и исчезла, а мы остались в лодке.
Перед нами возвышался борт «Мак Артура», гладкий, как дельфинья шкура, темно-темно-синего цвета, немного волнистый, точно живой. На самом деле немного живой. Чек, кажется, говорил, что новые корабли изготавливаются с применением биотехнологий, так что они снаружи как живые, а внутри машины.
Девочка неожиданно протянула руку и потрогала «Мак Артур».
– Он теплый! – воскликнула девочка. – Он настоящий! Слышите?! Он настоящий!
Синий и Желтый тоже захотели потрогать миноносец, они сместились к борту и приложили ладони к коже корабля.
– Он щекочется! – захихикал Желтый. – Он щекочется, вы чувствуете?
– Он колется! – возразил Синий.
Ерш поглядел на них и приложился к «Мак Артуру» лбом. Он засмеялся, но руки из карманов не достал.
Я не вытерпел и потрогал.
Он выглядел гладким и скользким, как торпеда, но на ощупь оказался совершенно другим, теплым и чуть шершавым, совершенно сухим, если бы я не видел его глазами, я никогда не поверил бы, что это боевая машина. Машина не могла быть такой, машины холодные и ржавые, я не люблю машины…
Или я слишком устал, чтобы бояться? Когда ты не боишься, это значит все. Но я устал бояться. Я не знал, что делать. Я хотел лечь на дно лодки и лежать. Хотел спать. Жить хотел. И они, они тоже хотели жить. Мы все хотели жить. Господи, посмотри же на нас!
Крильон
– Был с детства склонен к путешествиям и авантюрам, – сказал капитан.
– Хотели увидеть мир, – добавила я.
– Да, хотел. – Капитан улыбнулся. – Поэтому, наверное, я и стал моряком. Я слишком любил горизонт. А вы?
– Я любила горизонт еще больше, – ответила я. – И стала футурологом. Хотя и стихийно.
– Футурологом? Разве сейчас существует футурология? Вы это серьезно?
– Прикладная футурология, если точнее. Кафедра прикладной футурологии Токийского университета, – уточнила я. – Направлена на остров Департаментом Этнографии под эгидой Академии Наук.
– Департамент Этнографии… С ним я, кажется, пересекался. Но прикладная футурология… На это в наши дни дают деньги?
Да.
– Не то чтобы очень большие, но да, определенные средства выделяются, – ответила я. – Видите ли, до Войны в основном прислушивались к экономистам и политологам, оказалось, все они нагло врали. За деньги или в силу других обстоятельств, так или иначе. В то же время выяснилось, что некоторые футурологи смогли спрогнозировать развитие ситуации с относительно высокой долей достоверности. Так что теперь к нам прислушиваются отчасти, хотя, конечно, не очень.
Капитан серьезно кивнул.
– И много вас на кафедре? – спросил он.
– Нет. Три человека всего. Собственно, мы пока накапливаем массив, концентрируем информацию, прорабатываем полевые методы…
– Полевые методы?
– Да. У нас же прикладная футурология, она несколько отличается от классической. Собственно, это не традиционная прогностическая система, а, скорее, метод воздействия… Впрочем, это сложно.
– Прикладная футурология… – покачал головой капитан.
– Да, все так. Но определенная этнографическая компонента меня также интересовала. Чиновники островной администрации имеют определенное профессиональное искажение, оно не позволяет им адекватно оценивать ситуацию…
– Думаю, теперь это не очень актуально, – печально перебил капитан.
Да, действительно, глупо.
Капитан расколол лед несколькими точными ударами и высыпал его в пузатую хрустальную вазу; откуда-то сверху и сбоку проникали солнечные лучи, причем не имитация, а на самом деле солнечные лучи, видимо, добиравшиеся в каюту по гибким световодам, эти лучи струились с разных сторон, попадали на вазу, и хрусталь вспыхивал бриллиантами. Мне казалось, что это не случайно – графин стоял в самом подходящем для красоты месте.
Капитан разрезал ножом несколько лимонов, и над столом повис лимонный туман, запахло точно другим миром, чистым и новым; капитан, вооружившись серебряной вилкой, стал выжимать в графин лимонный сок и мякоть; он делал это быстро – и методично, и скоро графин наполнился соком до трети, и только после этого он добавил в сосуд ломаный лед.
Лимонад. Примерно по такому же рецепту делала лимонад мама, правда, она всегда добавляла для аромата и красоты дольки апельсина. Но у капитана имелся несколько иной рецепт, капитан поставил на стол полированную черную шкатулку и извлек из нее несколько матовых, по виду платиновых, пробирок и, свинтив с них крышки, добавил в графин по капле из каждой. И с каждой каплей со льдом происходили определенные метаморфозы – лед трескался, рассыпался в кубики и снова затвердевал и менял цвет, и после последней капли весь сок, который был в графине, впитался в лед. Капитан добавил в него большую ложку крупных золотых шариков, заправил газировкой из сифона и разлил по стаканам.
– Коктейль «Мак Артур», – сказал капитан. – Угощайтесь.
Каждый из миноносцев имеет свой коктейль, это, опять же, известно всем. Рецепт напитка хранит капитан, и угощают им старших и младших офицеров два раза в год, матросов же лишь раз в год, в день тезоименитства.
– А что подают на «Эноле»? – не удержалась я.
Капитан не ответил, достал золотой портсигар и закурил необычные коричневые папиросы, похожие на сушеные корни растения, пахнувшие корицей и шоколадом, причем курил капитан сразу две штуки, по одной в каждом уголке губ, при этом умудряясь держать их совершенно параллельно.
– Обстановка скверная, – сказал капитан негромко. – Я бы сказал, что она весьма и весьма…
Капитан замолчал, вдыхая и выдыхая шоколадный дым.
– … скверная. Знаете, давление с запада… возрастает с каждым часом. Вы же должны понимать.
Я понимала.
– Вы, как я понимаю, успели встретится… с инфицированными, – сказал капитан.
– Да.
– Значит, вы не можете не представлять, насколько все серьезно.
Капитан был похож на капитана, невысокий, седой, с коричневым лицом. Каюта была большая, не думала, что на миноносцах возможны такие пространства. Хотя это седьмое поколение, тут у них, наверное, все возможно. Сама каюта тоже весьма капитанская, на стенах оружие, коллекция сломанных сабель и кортиков, стилеты, подернутые патиной, рынды с вырванными языками. Это убранство меня не удивило: многие капитаны собирали как раритеты, так и вполне обычные некогда вещи. Например, капитан «Мак Артура» собирал стекло. Этого я не ожидала, редко кто собирает стекло, да и мало его осталось, а здесь вполне себе коллекция, небольшие разноцветные стеклянные фигурки животных, ростом, может, в полпальца. Капитан сентиментален.