Сухое дерево в конце улицы, в его кору глубоко вбиты серебряные гвозди от злых душ, а еще возле него жила тощая черная собака, а раз в три года на ветках его появлялись цветы, причем этот год всегда случался засушливым. Муравьи, обитавшие на веранде нашего дома и каждый день воровавшие со стола сахар, и самодельные спички, самодельные спички.
Папа, мама, бабушка, профессор Ода и его коллекция свинцовых пломб, собрание Императорских печатей, его трубка и дом, тепло и печь, и крики последних чаек, записанные на магнитофон, все остальное размылось и сделалось малоразличимым и серым, новый сияющий мир безнадежно прорывался сквозь упаковочную бумагу мира старого, свет залил остановившиеся мгновения. Свет.
«Каппа». Нет, я думала, что мне это показалось, но это была действительно «Каппа». Она покачивалась в нескольких метрах от борта «Мак Артура» и выглядела значительно хуже, чем когда я видела ее в последний раз; вся правая сторона судна почернела от огня и порыжела от ржавых потеков, видимо, случился пожар, который не очень успешно потушили – кроме сажи и ржавчины на корпусе «Каппы» виднелись блестящие задиры. Между судами переливался безобразный буферный пузырь, по нему протягивался трап к сухогрузу, палуба которого чернела людьми, причем чрезвычайно густо, они стояли почти друг на друге. Впрочем, я отметила, что от борта, которым «Каппа» швартовалась к «Мак Артуру», толпа отхлынула.
Офицеры «Мак Артура» проводили нас до трапа, они нам помогли, взяв на руки двух мальчишек. Артем подхватил на руки найденную девчонку, Ерш же привычно залез мне на спину. Надо придумать им имена.
Трап приплясывал на пузыре, он походил на серую лоснящуюся медузу, и мы перебирались на борт «Каппы» довольно долго, медуза шевелилась под нами, крайне неприятное ощущение – ходить по такому большому и живому.
«Каппа» ждала. С нетерпением, вернее сказать, нетерпеливо, раздраженно и вынужденно, озлобленно, «Каппа» бежала, а мы ее задержали, наверное, поэтому на нас смотрели странно, скажу более, враждебно, хотя расступались безропотно.
«Каппа» была совсем другая. Ее палуба тряслась крупной дрожью, отчетливо отдававшейся в ноги, кроме того, здесь отчетливо ощущалась качка, чего вовсе не чувствовалось на снабженном компенсаторами «Мак Артуре».
А еще здесь чувствовалась вонь. Солдаты, чиновники, какие-то люди, грязные, потные, в оборванной одежде, настоящая толпа бродяг, и все японцы, я давно не видела столько измученных японцев, на их фоне команда «Мак Артура» выглядела настоящими инопланетянами, в белоснежных перчатках и в белоснежных же кителях, с гладкой, светлой кожей, не привыкшей к морским ветрам.
Нас встречал помощник капитана Тацуо. Он сдержал слово, даденное в момент высадки на Сахалин, – обещал, что каюта останется за мной, и она осталась. Ее заставили ящиками и завалили мешками, так что для жизни осталось не много места, но зато койка и стол оказались свободны, Артем разложил койку второго яруса, запрыгнул туда и уснул, а помощник капитана стоял в дверях и смотрел, как мы устраиваемся.
Тацуо за то время, что я его не видела, посерел и похудел, но телесные потери он возместил новым непромокаемым френчем и ботинками с серебряными – это помощник Тацуо подчеркнул особо – подковами, видимо, он вырос в судовой иерархии, поскольку стал еще надменнее, а глупость его концентрировалась как соль в опреснителе. На меня Тацуо поглядел с большим воодушевлением и с ехидством осведомился, удачен ли был мой вояж, я ответила, что более чем удачен. Тацуо с презрением поморщился на Артема и на детей и объявил, что «Каппа» не в состоянии развить должную скорость, поскольку один из котлов пострадал во время пожара, из-за чего машина не развивает мощность, так что до Вакканая придется шлепать и шлепать, но ничего, как-нибудь дошлепаем.
Я ему улыбнулась. Корабль дрогнул, отталкиваясь от «Мак Артура», Тацуо отозвали по судовым делам, «Каппа» легла на курс, каюта наполнилась грохотом и лязгом.
Дети играли. Я не знала эту игру. Они собрались в кружок, разложили на полу кубики со знаками, красные пластиковые фигурки людей и зеленые фигурки динозавров, монеты разных размеров и два прозрачных шарика. По очереди кидали шарик, двигали человечков или динозавров, все это они делали молча, и, что удивительно, Ерш играл с ними, как будто давно знал правила, а может, он их и знал, точно знал, в этом нет ничего удивительного, может, и я знала их когда-то. Они играли молча и сосредоточенно, лишь иногда из-за наклона пола каюты шарик укатывался в дальний угол, и тогда Ерш поднимался на ноги и шел за ним и ловил шарик беспалыми ладонями, а остальные его ждали, а когда он возвращался, начинали играть снова.
Артем спал. На этот раз он спал по-настоящему, устроившись на койке и вытянув ноги, погрузился в оцепенение.
Было жарко. Дети разделись. Эти новые дети скинули куртки и остались в нарядных футболках разного цвета, и на каждой футболке было изображено какое- нибудь животное, но не по-настоящему изображено, а юмористически, а Ерш все продолжал сидеть в моем старом красном свитере. Я тоже не стала снимать макинтош, мне казалось, что без него я останусь беззащитной, а в нем хорошо и спокойно. Я сидела в углу. Сушеные морские звезды все так же покачивались под потолком старой знакомой каюты, они окончательно протухли от жары и влажности и упорно распространяли зловоние, к которому мы, впрочем, быстро привыкли и перестали его чувствовать.
Помощник капитана Тацуо никак не мог нас оставить, он то исчезал, то снова появлялся в дверях и пялился, заходил без стука в каюту и приваливался к стене недалеко от меня и говорил бесконечные глупости, а порой и откровенный бред. Об угле, которого не успели загрузить достаточно, о боцмане, который стал решительным и законченным скотом и научил половину команды ловить тараканов, жарить и употреблять в пищу, о том, что персонально у него, помощника капитана Тацуо, есть перспективы, потому что он хорошо себя показал во время паники в Холмске, и хотя в Холмск они вряд ли вернутся в ближайшее время, он рассчитывает стать старшим помощником. Да, после того ада, что приключился в Холмске, он твердо рассчитывает на это место, кроме того, – тут помощник Тацуо переходил на доверительный шепот, – он позаботился о некоем благополучии, которое в обозримом будущем еще и непременно прирастет, поскольку можно говорить что угодно, но остров потерян, с этим может спорить только непроходимый болван. А это означает, что все сложившиеся с островом негоции нарушатся и волей-неволей придется настраивать новые, а из доступных для негоций территорий остаются лишь маршруты к Курильской гряде, а там у него так замазки замазаны, что не пройдет и пяти лет, как он, Тацуо, спишется на берег и откроет мыловарню, мыловарня сейчас актуальна. Мне не хотелось ничего слушать про мыловарни, прачечные лавки и прожарочные кабины, про то, что с пресной водой недостаток, и он обострится, когда с острова сбегут все японцы. Не пройдет и месяца, как страна завшивеет, а он знает секрет ловушек для вшей, абсолютно эффективных, абсолютно незаметных, за такими ловушками будущее. А можно открыть вентиляторную мастерскую…
Тацуо посмотрел в потолок и сообщил, что и система вентиляции из-за пожара вышла из строя, поэтому придется потерпеть. И на борту в три раза больше народу, чем положено. И груза взяли изрядно. Я не представляю, каких ему, Тацуо, сил стоило сохранить эту каюту, а он сохранил. А материалы для вентиляторов он спрятал в трюме…
«Каппа» плелась неспешно, и чем дальше она уходила от Сахалина, тем сильней становилась качка и тем жарче становилось в каюте; открытый иллюминатор не спасал, попытки открыть дверь в коридор ухудшали положение – в каюту немедленно начинало просачиваться дыхание всех, кто сидел в коридоре.
Постепенно детей сморило, игра их замедлилась, фигурки двигались по полу медленно и неуверенно, Ерш стал зевать, и остальные стали зевать за ним, и я стала зевать, а Тацуо рассказывал правду про мыло – оказывается, что все дешевое мыло, продающееся в москательных лавках, варится из сахалинских мертвецов. Слухи о том, что мертвецами топят электростанции, есть бессовестная ложь, мертвецами топить нельзя, но зато из них получается отличное мыло, из каждого примерно два куска, поскольку мертвец маложирный и негодный, зато из сожженных лесов отличная зола, главное, знать точную пропорцию.
– Принеси нам воды, – попросила я. – Воды, пожалуйста, здесь очень жарко.
Тацуо ухмыльнулся, поправил на груди бинокль.
– Воды не хватает, баки пусты. Слишком много там… – Тацуо указал пальцем вверх.
– Вы же должны осознавать, – сказал он. – Мне огромных трудов стоило найти для вас место, особенно в такой компании.
Тацуо кивнул на спящих:
– Это ведь, кажется, корейцы?
– Нам понадобится вода, – повторила я. – Принеси воды. Хотя бы бутылку.
Помощник капитана Тацуо вздохнул.
Я опустила руку в карман макинтоша, в правый карман.
Я нащупала его давно, еще когда поднялась на борт миноносца, он уютно лежал в кармане, выдавив в подкладке дыру и теперь удобно устроившись в ней, и он очень не хотел покидать свое местечко. Я пыталась выудить его двумя пальцами, а он не поддавался, выскальзывал и тяжело возвращался обратно, мне чудилось, что он нарочно покрылся испариной, но это, разумеется, был всего лишь мой пот. И разумеется, я победила.
Тацуо понял, что это, глаза его замаслились от жадности и от перспектив, он взял кусок металла и зажал в кулаке и явно не собирался выпускать, в его голове крутились мыловарни, пивоварни, скобяные лотки и прочая мелкая буржуазия, и домик, и каждый вечер медный таз с разогретым красным песком, в котором можно держать ноги, да мало ли.
– Нам нужна вода, – повторила я.
Тацуо скрипнул зубами, удалился и вернулся минут через пять, под френчем у него оказалось несколько гибких полиэтиленовых трубок для закладки аммонита, но сейчас они были наполнены не взрывчаткой, а водой. Три кишки, и в каждой примерно поллитра, немного и теплая, нагретая Тацуо. Я поинтересовалась, не слишком ли мало, помощник капитана обещал принести еще, но позже.