Он ушел, а я положила кишки с водой на полку под иллюминатором, мне хотелось, чтобы они проветрились от Тацуо, чтобы солнечное тепло вытеснило из воды тепло помощника капитана. Сухогруз раскачивался, солнце снаружи покачивалось вместе с ним, и лучи, проходящие через воду, скакали по полу. А дети воду почуяли, каюту заполняла вонь стухших морских звезд и запах Тацуо, но они почувствовали воду, проснулись и захотели пить.
Я проколола в кишке дырку и налила в кружку, они пили и морщились, рассказывали, что у них дома часто была апельсиновая вода, очень вкусная и холодная, не то что эта, а Ерш молчал. Глаза у него разные: один синий, другой красный.
После воды они продолжили играть в свои фигуры, но это продолжалось недолго, потому что они уснули опять, от жары и от качки. Только я не могла спать, думаю, из-за этих золотых шариков в желудке, там как будто пули лежали. Не сиделось и не лежалось, я чувствовала беспокойство, папа и мама всегда спорили, где в человеке сидит душа, и папа уверенно отвечал, что в животе, где-то в районе солнечного сплетения, а мама склонялась к мысли, что душа помещается в груди, возможно, она вообще не помещается в теле, витает где-то рядом, над головой. Теперь я думала, что отец прав.
Я сдернула с нижней койки плед и накрыла уснувших на полу детей, покрывало было большое, и его хватило на всех. Сама я села на койку. Опять явился Тацуо, он принес еще воды, но немного, сказал, что сумеет достать еще вечером, сказал, что мы подползаем к Крильону и что дело плохо, поскольку весь берег на подходе к мысу заполнен трупоходами. Их очень много, очень, они упираются в стену, отделяющую военную базу. Про значительное количество инфицированных Тацуо сказал, впрочем, с удовольствием, видимо, прикидывал, сколько из инфицированных можно сделать мыла, когда они будут не трупоходами, а трупотрупами. Много мыла. МОБ держится в живом носителе и погибает через несколько минут после остановки сердца, так что для мыла все сахалинские мертвецы ой как сгодятся, мы будем завалены мылом, обеспечены мылом на сотню лет вперед, обречены на мыло на тысячу лет вперед… Почему я обречена на Тацуо? Мне никак не нужен сейчас Тацуо, но Артем спит, а этот бодрствует, что у них тут за порядки на судне, чем он тут занимается? И капитана я не видела, ни в прошлый раз, ни сейчас, может, его и нет уже, может, корабль управляется призраками и сумасшедшими, «Каппа», каторжный каботаж, корабль обреченных, курсирующий через Стикс с сумасшедшей командой, с больными и безумными пассажирами.
Я вспомнила Ину, убийцу из соседней каюты, вспомнила, как он выл по ночам и бился в стены, из Ину тоже получится хорошее мыло. Тацуо рад, время Тацуо, в этот раз он принес с собой раскладной бамбуковый стульчик и бесцеремонно устроился напротив меня. Он пребывал в прекрасном настроении и от этого был навязчив и невыносим особо, то и дело он доставал из кармана слиток, перекладывал его из ладони в ладонь, я слышала про такое, звездная медь воздействует на людей, на всех по-разному, многие на ней сосредотачиваются чересчур, гипнотически.
Меж тем гул машин начал стихать, вибрация уменьшилась, и стаканы на столе перестали подскакивать, видимо, Крильон на самом деле был уже рядом, и «Каппа» замедляла ход, намереваясь снять с берега тех, кто еще остался.
Помощник капитана Тацуо услышал это и отвлекся от металла, спрятал его в кожаный мешочек на шее и удалился, чему я обрадовалась гораздо больше, чем воде. Вряд ли долго простоим, насколько я знала, у Крильона причала не было. Значит, приблизимся насколько сможем, к берегу пошлют лодку, подхватим отставших и в путь. Интересно, что дальше? Блокада, это понятно, изоляция. Через месяц, когда погибнут последние инфицированные, берег освободится. Потом… Видимо, команды огнеметчиков, кислотная промывка, «агент V», год-другой остров, конечно, будет безжизненным, а дальше…
Наверное, все сначала.
Монерон, Холмск, Углегорск, «Три брата», еще одна страшная легенда, еще одно жестокое чудо, да кого нынче этим удивишь?
«Каппа» встала. Якорь опускать не стали, просто убрали ход, сейчас подойдут лодки.
Дверь открылась, в каюту вошли двое, корабельные офицеры, но среди них не было помощника Тацуо, хотя я этих двоих видела раньше, но запомнила плохо. Один, тот, что вошел первым, начал кричать, прямо с порога, чтобы мы выметались отсюда, что надо освобождать помещение. Я потребовала позвать помощника капитана, но они не слушали, первый орал, а второй начал стучать в стену, Артем проснулся.
Артем молчал. Он изменился и больше не походил на себя прежнего, стал чересчур спокойным и уверенным, точно в нем вдруг проснулось какое-то недоступное мне знание, новая суть, вселявшая в душу пугающий покой и какую-то радость, что ли. В нем и так не было страха, я чувствую страх, он есть во всех людях, даже в моем отце, даже в профессоре Ода, в Артеме тоже присутствовал страх. Немного, на донышке, а сейчас его не было. Страх кончился.
Я назвала имя и сказала, кто я, но пришедшие офицеры не слушали. Артем двинул плечом, но я покачала головой – не надо.
Нас вывели на палубу. Не грубо, скорее брезгливо, стараясь не прикасаться.
Солнце светило. Жара.
Крильон.
Я хотела увидеть Крильон; он несколько отличался от фотографий, которые я видела раньше. Мы вышли к мысу с северо-запада, и он отлично просматривался в полуденном воздухе, берег, скала, скалы, маяк; правда, на всех снимках Крильон был зелен, покрыт травой и часто цветами, сейчас ничего этого не осталось. По берегу с заходом в воду ржавели мощные заграждения, фермы, вкопанные в землю, густо увитые колючкой, причем сами фермы стояли в два ряда, перегораживая мыс поперек.
На огороженном участке сосредотачивалась техника, в основном транспортеры, грузовики и автобусы, они стояли нос к носу, брошенные, с открытыми дверями и выбитыми стеклами, и издали походили на стадо овец, забытое пастухом. Здесь же валялось барахло. Ветер гонял бумагу.
На скале возвышалась радиомачта, а рядом с ней маяк, в его зеркалах по-прежнему сияло солнце, и он отчего-то выглядел празднично и неподходяще, казалось, что его построили недавно, а двухэтажные бараки, расположенные вокруг маяка, лениво горели, отчего в небо поднимались три столба черного дыма.
У подножия скалы на черном песке кучкой стояли люди, военные сил самообороны, человек двадцать, не больше, наверное, те, что еще не успели эвакуироваться, видимо, «Каппа» шла за ними. На берегу рядом с военными лежали оранжевые резиновые лодки, что было странно – отсюда до Японии, в общем-то, недалеко, почему нельзя добраться своим ходом? Хотя понятно: едва сухогруз приблизился к берегу на милю, военные спустили свои лодки на воду и направились к нам на веслах, судя по всему, двигатели на их лодках были неисправны.
Да, еще. За колючей проволокой кишели люди. То есть, разумеется, уже не совсем люди, инфицированные, много, тысячи, они пришли сюда со всего Южного Сахалина и теперь стояли возле преграды. Стена из колючей проволоки прогнулась и натянулась под давлением, и те, что стояли возле самой проволоки оказались продавлены сквозь нее и выпадали на другую сторону кусками мяса.
Лодки с берега приближались к «Каппе», довольно быстро, на море никакого волнения и ветер попутный, и гребли военные сильно, налегая на весла. Артем улыбался и угощал чем-то детей, они ели и выглядели понуро, боялись, а Ерш то и дело оглядывался на меня, а я ему улыбалась, я не могла понять. Я, наверное, все-таки отупела, переутомленный мозг то и дело отключался, бытие мерцало, и приходилось прилагать усилия, чтобы склеивать куски реальности в единое.
Да, действительно, я отупела. Потому что поверила Тацуо. Уже на палубе Тацуо сообщил, что каюта нужна для того, чтобы принять с берега раненых бойцов, которые не могут стоять на ногах ввиду сложности своего состояния. Я поверила. Артем не поверил, он же не такой дурак, он умный, он только чуть кивнул. Артем где-то раздобыл белую веревку, наделал на ней петель, и теперь дети за эти петли держались, и Ерш держался. Я подумала, как легко Ерш нашел общий язык с остальными и как они его приняли, они ведь тоже никогда не видели других людей. Все легко.
На палубе происходило копошение, толпа шумела, кто-то смеялся и пел, но едва мы вышли наверх, как все замолчали, Тацуо проводил нас к левому борту, объяснив это тем, что тут меньше народу и чище воздух. Я сказала, что мы не собираемся тут сидеть, особенно ночью, но помощник капитана заметил, что эти неудобства до вечера, потом они ужмут место в каютах и снова найдут, где нас расположить, а до вечера он принесет брезент. Тацуо продолжал выглядеть самодовольно и то и дело поглядывал на свой пояс, на котором теперь висел большой пистолет в кобуре.
Я продолжала спорить с Тацуо, мы спорили о брезенте, я требовала брезент немедленно, а Тацуо говорил, что его сейчас принесут, что он послал людей и они вот-вот его принесут, кроме того, он сумел договориться о воде, целая бутылка, хватит всем, а потом толпа расступилась и перед нами вдруг оказались солдаты. С них стекала вода, видимо, именно они причалили на лодках к «Каппе», бойцы сил береговой охраны, изможденные и явно страдающие обезвоживанием, с ввалившимися щеками и дикими, перепуганными глазами. К нам выступил молодой лейтенант с перевязанной головой и штурмовой винтовкой под мышкой, Тацуо замолчал и отступил в сторону.
Лейтенант покачивался и смотрел на меня хрустальными глазами, у него дрожали руки. Лейтенант начал говорить, и некоторое время я не понимала, что ему нужно, он говорил и говорил, а слова его пролетали мимо, я не сразу стала их понимать, но потом стала. Он говорил то, что я должна отойти в сторону. Что я нарушаю режим изоляции, пытаясь провезти на территорию Японию лиц с поврежденным геномом и к тому же корейцев. Что я занимаю неполноценными корейцами место, необходимое для раненых. Что он, лейтенант, при таком раскладе не может гарантировать мою безопасность и безопасность моего сопровождающего – лейтенант покосился на Артема. А я поглядела на Тацуо, но он разглядывал свой пистолет и ковырял ногтем кобуру, был занят совершенно другим, а Артем улыбался и выглядел расслабленно, зевал и поглядывал вокруг, точно