чные больницы за границу, лекарства закончились, последний наркоз израсходовали на его маленьких пациентов.
— Добро пожаловать в девятнадцатый век, — сказал анестезиолог по окончании последней операции. — Отныне в нашем распоряжении только водка и кожаные ремни.
Как выяснилось, он был не совсем прав, у ветеринаров еще оставались какие-то запасы, грубые и примитивные лекарства; использовать их на маленьких детях все равно что экскаватором наводить порядок в шкафу с фарфором.
Врач без пенициллина, без болеутоляющего, без вакцины, какая ему цена? Он благодарит за то, что нашел здесь прибежище, где многие сильны и оптимистичны, хотя обеспокоенные родители с вытянутыми лицами вполголоса разговаривают над кроватками. Он вряд ли вынес бы работу в реанимации или в онкологии, где морфий израсходовали уже много недель назад и по коридорам эхом разносятся мучительные стоны.
Он все еще дежурит в детском отделении, здесь лучшее лекарство — время, и стойкость детей достойна восхищения. Маленькие тела борются с болезнями, опухолями, инородными организмами, он плачет вместе с родителями мальчика, который умирает от простого аппендицита; раньше, когда были лекарства, его бы непременно спасли.
Но многие живы, хотя теряют сознание от боли, когда им собирают сломанные кости; жар и озноб так сильно терзают маленькие тела, что ему кажется невероятным, чтобы они выжили.
Лейв никогда не был верующим человеком, верил только в науку и из вежливости ходил на похороны и конфирмации, но сейчас он начал советовать людям предаться молитве. Он не очень уверен, что его слушают, но многих это успокаивает, всех впавших в отчаяние родственников, которые сидят у кроватей больных, сложив руки и закрыв глаза, и молятся, вероятно, впервые в жизни совершенно серьезно.
И кто знает, вдруг это поможет; он не собирается мнить себя истиной в последней инстанции.
Добро пожаловать в девятнадцатый век. Он ведь был не самым плохим, правда? Век Шуберта и Вагнера, Пастера и Рентгена. Их достижениями люди пользуются до сих пор, вот только с вакцинами дело теперь обстоит совсем плохо.
МАРГРЕТ
Велосипед мчится вперед, и кажется, что скорость можно выжимать безгранично. Она несется вдоль моря, ветер рвет волосы, слезятся глаза, но это так здорово, словно ты лидер «Тур де Франс» в желтой майке. Она уже почти забыла, как трудно ей было взять этот велосипед, Эмбле пришлось ее торопить: давай быстрее, они скоро выйдут из магазина, срезай замок и пулей уезжай. Наверняка стоил миллион, говорит Эмбла, и слишком хорош, чтобы на нем можно было показаться, нужно будет сразу от него избавиться.
Батарейки, мясо, шоколад, она думает о том, что сможет выручить за этот велосипед; пытается подавить угрызения совести: что ты натворила, Маргрет, всегда такая правильная и честная? Чувствует себя комком грязи, маленькой воровкой, она обманула маму и Элиаса, что она скажет им, когда заявится с охапкой продуктов? Как сможет все объяснить?
— Подожди меня! Ты едешь слишком быстро!
Она останавливается и, оглянувшись, смотрит, как Эмбла ползет на своей рухляди, кудрявые рыжие волосы растрепались, худое тело работает как заведенное, дождевик и джинсы в обтяжку, из глаз летят искры гнева.
— Это нечестно, — говорит Эмбла, наконец доехав и толкнув ее. — Тебе и в голову не приходит меня подождать, а ведь я повезу тебя домой. Bitch, — добавляет она смеясь, и Маргрет протягивает ей бутылку с водой, вот, подкрепись, тебе нужно ускориться.
Они снова пускаются в путь, к белым зданиям в стиле традиционного исландского дома с остроконечной крышей, а рядом с ними торговый центр. Земля обетованная. Улицы совсем пустые.
— Жуть, — роняет Эмбла, и она права.
На стоянке полно машин, трейлеров и несколько старых выцветших карнавальных платформ, ожидающих праздника, которого теперь никогда не будет. Стоянка безлюдна, водители оставили машины, израсходовав последние капли бензина, и передвигаются теперь иначе. Народ сменил свои мазды, вольво и ренджроверы на магазинные тележки.
Люди слезают с велосипедов и ведут их под уздцы вдоль молчаливых магазинов, и Маргрет думает о том, что разумнее было бы приехать компанией побольше. Последний раз они были здесь перед Рождеством, тогда все кишело нагруженными под завязку машинами и нервно затоваривающимися семьями, завороженные малыши не могли отвести глаз от игрушек. Теперь слышен только шум ветра и крик одиночных чаек, по тротуару летает мусор, и не души.
— А с кем мы здесь встречаемся? — шепчет Маргрет.
— Парня зовут Храфн, — отвечает Эмбла. — Он принимает разные вещи и платит за них едой. Думаю, он здесь живет, вечно здесь торчит.
У Эмблы есть старший брат, и это дает ей преимущество перед другими подругами, часто она лучше информирована, чем они, но иногда ей только так кажется. Однако это не имеет значения, информация теперь стоит дорого, разного рода сведения, которые получают не в книгах и даже не в Сети, об обменных рынках и лавках, где можно приобрести еду и вещи, которые все считали давно распроданными, где обменивают товары, назначая им цену, и не задают слишком много вопросов.
Но здесь не видно никакого Храфна, они ткнулись в каждую оказавшуюся на пути дверь, все заперты. Наконец обнаружили открытую в мебельном магазине. Вошли, вкатив велосипеды, осмотрелись. Последний раз Маргрет была здесь, когда они переехали к Хьяльти; ходили между книжными полками и стеклянными столиками, как любая другая среднестатистическая семья, купили большой диван, чтобы всем вместе смотреть телевизор.
Магазин занимает два этажа, соединенных лифтом и эскалатором, и сейчас не очень похож на обычный мебельный салон. Диваны, полки и позолоченные оленьи рога свалены в кучи и завешаны шторами и половиками, магазин превратился в палаточный лагерь, где временное жилье стало формой существования. В здании царит мертвая тишина, ее нарушает лишь регулярный шум эскалатора, перевозящего самого себя.
— Эй! Есть кто живой? — кричит Эмбла, бесстрашная, отчаянная Эмбла.
Сначала голос у нее оказывается неожиданно тонким, затем становится все громче и громче; вскоре на верхнем этаже появляется парень в фуражке и темных очках и встает, скрестив руки.
— И что вы хотите?
— Мы ищем Храфна, — кричит Эмбла, — продаем велосипед.
— Мне велосипед не нужен, — отвечает парень. — И мы ничего не покупаем.
Эмбла собирается еще что-то сказать, но Маргрет толкает ее, пойдем отсюда. Они разворачиваются и хотят выйти, однако у дверей стоят два парня, девочки отражаются в темных очках одного из них, другой ухмыляется.
— Ну что, девчонки, что-нибудь продаете?
— Нет-нет, мы уходим, — отвечает Маргрет и хочет открыть дверь, но та заперта и не поддается.
— Посмотрим, что нам предлагают. — Ухмыляющийся парень берет велосипед Эмблы, та хмурится, но ослабляет хватку, Маргрет протягивает ему свой велосипед, парень опускает его на пол, даже не взглянув.
— Мы собирались его продать, — говорит она тихим голосом. — Это отличный велосипед.
Он подходит к ней вплотную, такие странные черные глаза, бледная кожа, оспины, от него исходит запах сигарет, кислого молока и кожи.
— Стащила?
— Нет, — она растерялась. — Вернее, да. Он просто стоял у какого-то магазина.
Прижав Маргрет к стеклянной двери, он смотрит ей в глаза и улыбается, обнажив нечищенные зубы, она пытается увернуться от резкого запаха изо рта и навязчивой близости, но он почти на голову выше нее, сильный, хотя и худой. Ей кажется, что она задыхается, он не может, она еще совсем ребенок, маленькая, слабая девочка, перепуганная настолько, что не в состоянии вымолвить ни слова, надеется только, что не расплачется и не описается от страха, и тут приходит Эмбла, милая Эмбла, хватает его за плечо.
— Эй, оставь ее в покое, псих, выпусти нас!
Не отводя взгляда от Маргрет, он вышвыривает Эмблу в стеклянную дверь, ухмыляется еще шире, обхватывает скулы Маргрет и притягивает ее лицо к своему, она вырывается и пытается закричать, но лишь слабо мяукает, а он запихивает липкий язык ей в рот.
У Маргрет темнеет в глазах, затем рот вдруг наполняется кровью, а парень лежит на полу, одной рукой зажав кровоточащий рот и держа другую между ног. Корчится и стонет от боли, а она в ярости вытирает язык дождевиком.
Эмбла, как безумная, барабанит в стеклянную дверь, пойдем, Маргрет, надо отсюда выбираться. Парень с верхнего этажа и еще несколько ребят бегут вниз по лестнице, одни на вид моложе их с Эмблой, другие явно старше, парню наверняка уже шестнадцать. Они хотят вбежать в магазин, но там еще ребята; они окружены.
Парень со второго этажа подходит к лежащему на полу и пинает ногой: ну ты и идиот. Смотрит на Маргрет.
— Ты откусила ему язык?
Она мотает головой; не издав ни слова, снова вытирает рот рукавом.
— Простите его за такое поведение, Сьонни идиот. Становится еще безумнее, когда выпьет. Однако отличный сторож.
Маргрет наконец обрела дар речи.
— Вот именно, отличный сторож. Вы что здесь, все спятили? — кричит она на парня, который у них явно за главного. — Почему ты его не остановил?
Он снимает темные очки и сует их в карман, его голубые глаза смеются: а ты крута.
— Вы считаете, что можете вторгаться и торговать, как взрослые дамы.
— Нет, — отвечает Эмбла. — Мы только собирались узнать, не купите ли вы этот велосипед.
Парень пожимает плечами, мы, конечно, можем взять, но много за него не дадим, нам самим нужна еда. Он достает пачку купюр из заднего кармана.
— Могу заплатить деньгами, если хотите. Пятьсот тысяч? Сто?
Девочки отрицательно трясут головой.
— Мы слышали, что у вас есть консервы и замороженное мясо, — говорит Эмбла. — Батарейки и другие полезные вещи.
Парень кивает.
— Да, все считают, что здесь рай на земле, полно еды, всяких вкусностей и кайфа, ребята здесь свободные и сытые, и в школу ходить не надо. Ребята приходят сюда каждый день, думая, что у нас что-то вроде отеля класса люкс. Но это не так.