— Замерзла? — Я привлек Лайну к себе.
— Немного, — она уткнулась лицом мне в грудь, забралась ладошками в карманы куртки. — Так теплее.
Я поцеловал ее поднятые наверх, хитроумно сколотые волосы. Холодные. Пахнущие новыми духами. И все равно родные, любимые.
Невдалеке тревожно взвизгнул воронок. Крошечная птаха далеко видит, отлично слышит. Я заозирался. Рысюк? Медведка? Человек?
Луг был пуст, а лес прозрачен, среди голых стволов ивушей и кленовиц редко стояли темно-зеленые ели-ели. Незамеченным не подкрадешься; однако бдительный воронок опять взвизгнул. На всякий случай я достал станнер. Лайна испугалась.
— Что такое?
— Не знаю.
Я напряженно вслушивался, всматривался — тщетно. Лес будто вымер. Можно подумать, воронок заскучал и подает голос от нечего делать.
— Смотри! — вскрикнула Лайна.
Я обернулся, готовый стрелять. Ох. Птица! Она сидела на ветке метрах в трех над землей, поглядывала на нас с Лайной черными бусинами глаз. Хвост смешно топорщится, маховые перья короткие, еще не отросли. Это чудом уцелевший сеголеток — совсем молодой, но уже сверкающий, будто сгусток драгоценных камней.
— Настоящая Птица, — изумленно прошептала моя любимая. — Джим, позови ее.
Я посвистел. В ответ раздался новый крик воронка, а Птица быстро кивнула, тряхнув малиновым хохолком.
— Еще позови, — попросила Лайна. — Пускай слетит ниже.
Снова посвистел. Птица приподнялась, переминаясь на ветке, словно приплясывая. Лайна протянула к ней руку:
— Лети сюда. Лети!
Зашелся в крике невидимый воронок, а Птица развернула переливчатые крылья и спрыгнула на пару веток вниз.
— Лети ко мне, — уговаривала ее Лайна. — Ну? Давай!
Да что же воронок так расшумелся? Я снова обвел взглядом застывший, прозрачный, продуваемый студеным ветром лес. Никого.
А если это галлюцинация? Я не вижу ни души — а вокруг…
— Ложись! — крикнул я и толкнул Лайну, опрокинув наземь.
Крутанулся вокруг своей оси, полосуя пространство над землей долгим выстрелом станнера. Почудилось: станнер отказал, ведь не упал ни один враг, ничто не мелькнуло за стволами деревьев. Вздор. Отцовский станнер не подведет, хоть выстрелов не видно и не слышно.
С пронзительным криком взвилась с ветки Птица — и ринулась ко мне, будто атакующий ястребец, бросилась в лицо, норовя разодрать когтями или клюнуть в глаз. Проклятье! Отбиваясь, я услыхал вопль Лайны. Даванул кнопку станнера. Птица безжизненно шлепнулась к ногам. Я кинулся к Лайне. Моя любимая пыталась подняться, неловко упиралась руками в землю; бледная, с дрожащими губами.
— Джим… — пролепетала она. — Что случилось?
— Как ты?
Ухватившись за меня, она встала.
— Птица… — прошептала Лайна, глядя перепуганными глазами. — Она была бешеная?
— Вряд ли.
Я вслушался. Обычная тишина осеннего леса; и воронок молчит. Я подвел Лайну к старому, поросшему седым мхом пню.
— Присядь.
Она нерешительно опустилась на него, сцепила руки на коленях. Шубка без застежек разошлась сверху донизу; я увидел беззащитную шею с ниткой жемчуга и трепетавшую в глубоком вырезе платья маленькую грудь.
Подняв станнер, я прошелся вдоль опушки.
— Ключ-ключ! — пискнула над головой синяя ключница, и словно по ее команде, завозились на ближайшей ели-ели ночные мышаки, проснулся в своем дупле дрозд-пропойца. Дрозда не зря так нарекли: его крик похож на мычание нарезавшегося пьянчуги.
Я — егерь. Я умею слушать лес. Этот лес был пуст… Но покружив метрах в двадцати от опушки, я обнаружил следы: отпечатки ботинок возле старой раскидистой ели-ели. Густые ветви и толстый ствол превосходно укрыли чужака и от моих глаз, и от станнера. По следам на палой листве вперемежку с хвоей можно было читать как по книге: человек постоял, затем растянулся плашмя — скорей всего, когда я крикнул: «Ложись!» — и пополз прочь.
Я не рискнул идти за ним, потому что со мной была Лайна, и двинулся по следам в обратную сторону. Они вывели на ту же тропу, по которой мы дошли до могилы отца: неизвестный шел за нами, потом свернул в лес и сделал крюк, добравшись до места чуть позже нас. Тут поднял тревогу воронок, и чужак не рискнул приблизиться. За кем он шел — за мной или за Лайной? Дракона бы сюда. Чуткий кургуар взял бы след и указал, откуда явился неизвестный: не прямиком ли из нашей гостиницы? Увы — нет моего Дракона…
Подмышкой я нес Птицу. Паралич у нее не проходил. Я придерживал холодеющее тельце, а голова с малиновым хохолком бессильно болталась. С чего Птице рвать меня и клевать? Никогда не случалось, чтобы Птицы нападали без повода — только защищая птенцов. У бедняги-сеголетка и птенцов-то еще не бывало… Может, он кинулся, увидев у меня станнер? Птицы очень смышлены; сеголеток запомнил, как охотники стреляли в его сородичей, и узнал оружие в моей руке? Похоже на правду. Во всяком случае, иного объяснения я не придумал.
Когда мы возвратились к «Адмиралу Бенбоу», Птица была мертва.
— Бешеная, — убежденно проговорила Лайна. — Надо ее закопать.
— Сначала покажем людям.
Мы поднялись по лестнице.
Шейлы за стойкой администратора не было. Не иначе как с Томом развлекается. И некому сказать мне, кто недавно покинул гостиницу.
Мы с Лайной заглянули в ресторан; там обедали семь человек — но ни одного космолетчика. Птицу я держал под курткой, чтобы избежать лишних вопросов. Пальмены у входа вздрогнули, распрямляясь, зашуршали листьями, и у меня неприятно екнуло сердце. Приехали. Теперь во всем, что шевелится, будет чудиться враг.
Я повел Лайну в бар. Вот они. И «самозванцы», и капитан Смоллет, и Дэниэл Эрроу, и пилот глайдера Майк, которому велено было не спускать с Лайны глаз. Составив вместе два столика и рассевшись вокруг, они увлеченно играли в очередную игру. На столиках были насыпаны карточки со смутными, колеблющимися картинками; их стремительно перемешивали, хлопали сверху ладонью, вскидывали руку — и что-то получалось либо нет: карточка прилипала к ладони или отваливалась, а если держалась, то картинка делалась яркой и отчетливой или же оставалась тусклой и невнятной. Когда руку вскинул капитан Смоллет и на его карточке вспыхнула вывеска казино и фонари у входа, космолетчики взвыли в восторге. Азартно они играли, заразительно — я бы тоже не отказался попробовать, кабы меня научили. И если бы у столиков сидели восемь человек. А сейчас не хватало Хэндса и Сильвера с его болтливым поюном.
— Присаживайтесь, — радушно пригласил нас первый помощник.
Лайнин пилот подвинулся, освобождая место — для Лайны, конечно, не для меня. Перегнувшись назад, планет-стрелок Грей дотянулся до свободного кресла и пронес его над головой, поставил к столику:
— Садитесь, юная леди.
— Что ты прячешь под полой? — спросил у меня мистер Смоллет, обеими руками перемешивая тусклые, непроявленные, карточки.
Я выложил Птицу прямо на них:
— Добыча. Где Сильвер с Хэндсом?
— У себя в номере, — ответил капитан.
И внезапно настала тишина. Такая, что я расслышал дыхание собравшихся у столиков людей. Сверкающая Птица лежала на россыпи карточек, и картинки на них начали разгораться. Море, водопады, радуга, небо с молниями, горы, джунгли, закаты, восходы, города — удивительные и страшные, смешные и обыкновенные, утренние, вечерние, ночные…
Космолетчики глядели на это вытаращив глаза.
— Ни хрена себе, — пробормотал рекламный красавец Андерсон. — Мистер Смоллет! И мы за такими тварями полетим?
— Боюсь, что да. — Капитан коснулся переливающейся самоцветами тушки, провел пальцами по коротким маховым перьям. Обернулся к первому помощнику: — Что скажешь?
— Чертовщина, — потряс головой мистер Эрроу.
Картинки лежали на столах, будто крошечные дверцы в чужие миры. Там светили солнца и луны, пылали закатные небеса, манили и пугали городские огни… Мне вдруг нестерпимо захотелось там побывать; обратиться искрой и нырнуть в мерцающую глубину хотя бы вон той, крайней картинки, затеряться в синеве густых сумерек, повиснуть сигнальным огнем на мачте старинного парусника. Стоп. Так уже было однажды — когда я смотрел RF-запись. Я еле заставил себя оторваться от завораживающих картинок.
— Зачем ты ее убил? — спросил планет-стрелок.
— Она была бешеная, — вмешалась Лайна. — Кинулась на Джима, чуть не выклевала глаза. Ужас!
Она принялась объяснять, как было дело, а я собрался сходить посмотреть, чем заняты Сильвер с Хэндсом — может, как раз прячут одежду, в которой один из них ползал в лесу, — но тут они сами явились в бар. Чистые — ни пылинки, ни хвоинки. Поюн Александр восседал у Сильвера на плече.
— О-о! — радостно приветствовал он нашу компанию.
— О-о, — в один голос с поюном застонал бывший навигатор, увидав мертвую Птицу. — Кто ее убил? Джим, ты? — Смуглое лицо утратило жесткость и стало растерянным, как у мальчишки. — Зачем?
— Я защищался.
Пилот Хэндс сжал Сильверу локоть:
— Спокойно.
Тьфу ты. Нянька он Сильверу, что ли? Поюн ткнулся носом хозяину в шею:
— Ах-ах…
— Где перья? — напряженно спросил бывший навигатор. — Джим! Куда ты их дел?
Чего он так разволновался?
— Перья еще не отросли. Это сеголеток, почти птенец.
Пришлось рассказывать все сначала. Сильвер, болезненно морщась, разглядывал россыпь картинок, на которой лежала Птица; Хэндс казался невозмутимым. Поюн соскочил на столик и с любопытством обнюхал Птицу. Потрогал ее лапой, распушил хвост. И вдруг кинулся прочь с раздирающим душу женским криком:
— Джо-он! — Неужели так когда-то кричала жена Сильвера? — Джо-он! Джо-он! — вопил поюн, удирая к двери.
Сильвер бросился вдогон, настиг его у порога.
— Молчать. — Он посадил зверька себе на плечо.
Поюн замолк, прильнул к его крепкой шее.
— Джон, — прошептал он горько. — Сумасшедший…
Капитан Смоллет потер лоб и как-то странно посмотрел на бывшего навигатора.
— Как зовут вашу жену?
— Сэр, не спрашивайте о ней, — попросил Сильвер. — Это никого не касается. Извините, сэр.