Но так как неудобно было обходиться без штурмана, то пришлось повысить одного из матросов. Наш боцман Андерсон, самый симпатичный из людей на судне, исполнял обязанности штурмана, хотя и сохранил свое прежнее звание. Знания морского дела мистера Трелонея, так много путешествовавшего, оказались также очень кстати, и он часто стоял на вахте в хорошую погоду. Кроме того, и другой боцман, Израиль Гандс, старый, опытный и добросовестный моряк, мог, в случае нужды, исполнять какую угодно работу. Он пользовался большим доверием и дружбой нашего корабельного повара, почему я, кстати, скажу несколько слов и об этом последнем. Разгуливая по палубе, он подвязывал костыль на ремне к шее, чтобы иметь свободными обе руки. Интересно было смотреть, как он бегал со своим костылем по кораблю, хватаясь иногда за переборку и приспосабливаясь к движениям судна. Особенно любопытное зрелище представлял он во время сильной качки: быстро, как никто другой, перебегал он по палубе, хватаясь временами за веревки, протянутые ради него в наиболее широких частях, — «серьги Долговязого Джона», как их называли. Часто он даже не пользовался при этом своим костылем, и тот висел на ремне, привязанном вокруг шеи. Но, несмотря на всю его ловкость и проворство, те из матросов, которые плавали с ним раньше, часто выражали сожаление, что он уже не тот, каким был когда-то.
— Это необыкновенный человек! — говорил мне боцман Гандс. — Он прошел хорошую школу в молодости и, если захочет, то может говорить как книга. К тому же, как он смел! Лев не может сравниться в храбрости с Долговязым Джоном. Я видел раз, как на него, безоружного, напало четверо человек, и он стукнул их друг о друга головами!
Вся команда уважала и даже слушалась его. Он имел особенную способность попадать каждому в тон и оказывать всем разные услуги.
Ко мне он был необыкновенно добр и всегда радовался, если я заходил к нему на кухню, которую он держал в удивительной чистоте: на стене висела сверкавшая посуда, а в одном углу помещалась клетка с попугаем.
— Входите, входите, Гаукинс! — говорил он обыкновенно. — Поболтайте с Джоном! Ни с кем не болтает он с таким удовольствием, как с вами. Садитесь сюда и слушайте новости. А вот и мой «Капитан Флинт», я прозвал так моего попугая по имени одного знаменитого пирата. Капитан Флинт предсказывает нам успешное путешествие. Не так ли, капитан?
Попугай начинал с невероятной быстротой выкрикивать: «Червонцы, червонцы, червонцы!» Можно было только удивляться, как не захватывало у него дух. Тогда Джон набрасывал платок на клетку и продолжал свой рассказ:
— Этой птице, Гаукинс, пожалуй, уже все двести лет: ведь попугаи живут очень долго. И это, наверное, самый замечательный попугай на свете. Подумайте только, он плавал вместе с Инглэндом, со знаменитым капитаном Инглэндом, пиратом. Он побывал и на Мадагаскаре, и на Малабаре, и в Суринаме, и в Портобелло. Он присутствовал при поднятии со дна морского затопленных судов; тут-то он и научился кричать: «Червонцы»! И в этом нет ничего удивительного, потому что их достали там целых триста пятьдесят тысяч, подумайте только, Гаукинс! Он был при абордаже судна «Вице-король Индии», в Гоа. А ведь если посмотреть на него, так можно подумать, что он еще настоящее дитя. Между тем немало он понюхал пороху — так ведь, капитан?
— Дружно! Поворачивай на другой галс! — выкрикивал попугай.
— О, это лихой матрос! — говорил повар и давал попугаю сахар из своего кармана. Затем попугай принимался долбить клювом перекладину в клетке и выкрикивать самые ужасные ругательства.
— Вот вам доказательство, — говаривал тогда Джон, — что дурное общество не проходит даром. Взять хоть эту старую, ни в чем неповинную птицу, которая сама не понимает, что говорит. Ведь она ругалась бы точно так же, будь здесь хоть сам капеллан!
При этих словах Джон дотрагивался до своих передних волос с таким торжественным видом, что я принимал его за лучшего человека в мире.
Между тем сквайр и капитан Смоллет продолжали держаться друг от друга на почтительном расстоянии. Сквайр, не стесняясь, выражал капитану свое презрение, капитан же, со своей стороны, вступал в разговоры только тогда, когда его вызывали на это, и говорил всегда резким и сухим тоном, без лишних слов. Он сознался, когда от него потребовали прямого ответа, что ошибался относительно команды, и что некоторые матросы не оставляли желать ничего лучшего, и все вообще исполняли свое дело вполне исправно. Что касается шхуны, то он откровенно восхищался ею, находя, что она так же слушается руля, как и примерная жена своего мужа.
— Но, — прибавлял он обыкновенно, — я все же знаю, что мы не вернемся назад, и не одобряю этого путешествия!
Сквайр поворачивался при этих словах спиной к капитану и говорил, шагая взад и вперед по палубе:
— Еще немного, и этот человек выведет меня наконец из терпения!
Бывала во время нашего плавания и свежая погода, но это только яснее обнаружило достоинства нашей «Испаньолы». Все на корабле казались довольными своей судьбой, да иначе и не могло быть, так как, я думаю, еще ни одну команду в мире не баловали больше нашей. По малейшему поводу матросов угощали двойной порцией грога, а также во все праздники, и каждый раз, как только сквайр узнавал о дне рождения кого-нибудь из своих подчиненных; на палубе постоянно стоял открытый бочонок с яблоками, так что каждый желающий мог брать оттуда, сколько ему было угодно.
— Ничего хорошего не выйдет из этого, — говорил капитан доктору Лайвесею. — Так баловать подчиненных, значит, только портить их, и они после сядут вам на шею. Я убежден в этом!
Но бочонок с яблоками сослужил нам службу, как вы скоро увидите, и не будь его, мы все погибли бы от руки изменников.
Мы были уже недалеко от острова (где именно, я умолчу об этом) и с часу на час ждали, что он покажется на горизонте. По вычислениям, это был последний день нашего пути, и в эту ночь, или самое позднее, утром, на следующий день, должен был показаться Остров Сокровищ. Мы держали на юго-юго-запад; ветер был благоприятный. «Испаньола» быстро неслась по спокойному морю, ныряя временами бушпритом в воду и поднимая кругом себя облако брызг. Все были в самом отличном настроении духа, предвкушая скорый конец первой половины нашего путешествия.
После захода солнца, окончив все свои работы, я направился было в свою каюту, но мне захотелось полакомиться яблоком, и я свернул на палубу. Люди, стоявшие на вахте, смотрели вперед, не покажется ли остров. Рулевой, стоя перед парусом, тихонько посвистывал себе под нос; кроме этих звуков да легкого плеска воды, ничто не нарушало окружающей тишины.
Я прыгнул в бочку, на дне которой оказалось всего одно яблоко, и, сидя здесь в темноте, едва не заснул под мерный плеск воды и покачивания судна. Очнулся я от дремоты только тогда, когда кто-то грузно опустился на палубу около бочки и облокотился о нее спиной, так что она покачнулась. Только что я собирался выскочить из бочки, как этот человек заговорил, и я узнал голос Сильвера.
Не успел он произнести и дюжины слов, как я переменил свое намерение вылезать из бочки и остался лежать в ней, прислушиваясь к разговору и весь дрожа от страха: из первых же слов я понял, что спасение всех порядочных людей на судне находилось в моих руках.
ГЛАВА XIЧто я услышал из бочки с яблоками
— Нет, не я, — говорил Сильвер, — а Флинт был капитаном, я же только помощником! Ногу свою я потерял в том же деле, где и старый Пью свои глаза. Искусный был хирург, который ампутировал мне ногу, — ученый из колледжа, а все же не отвертелся от виселицы, как и все остальные на «Корсо-Кэстле». То были люди Робертса, и случилось все это из-за того, что меняли название своего судна — то называлось оно «Королевское счастье», то еще иначе. Нет, уж как окрестили корабль, таким он и должен оставаться, по-моему. Вот «Кассандра», например, довезла нас в целости домой из Малабара после того, как Инглэнд взял «Вице-короля Индии». То же самое было и со старым кораблем Флинта. Зато я видел на нем немало золота.
— О! — вскричал с восхищением самый молодой из матросов. — Вот так удалец был этот Флинт!
— Дэвис тоже был хоть куда, по общему мнению, — продолжал Сильвер, — но я никогда не плавал с ним, а только с Инглэндом, да потом с Флинтом — вот и вся моя история. После плавания с Инглэндом я скопил 900 фунтов стерлингов, а с Флинтом 2000. Это ведь недурно для простого матроса? Деньги лежат в надежном месте, можете положиться на это. Куда девались все люди Инглэнда? Неизвестно. А где матросы Флинта? Большая часть из них здесь, и они не нарадуются этому; раньше-то пришлось некоторым поголодать. Старый Пью, например, как потерял зрение, тратил по 1200 фунтов в год, точно какой-нибудь лорд, заседающий в парламенте. А что он теперь? Положим, теперь-то он умер уже, но два года перед тем он просто голодал: просил милостыню, воровал, перерезал глотки при случае, а все-таки голодал!
— Да, можно бы умнее истратить деньги! — сказал молодой матрос.
— Можно бы, да только не дуракам! — вскричал Сильвер. — А теперь рассудите сами: правда, вы молоды, но умнее другого взрослого. Я сразу же понял это, как только увидел вас, и буду с вами говорить, как со взрослым мужчиной.
Можете себе представить мое негодование, когда я услышал те же самые льстивые слова, которые этот старый негодяй говорил и мне. Если бы только это было возможно, я убил бы его на месте. Между тем Сильвер продолжал дальше, не подозревая, что его подслушивают.
— Вот, например, «джентльмены удачи». Жизнь их, конечно, нелегкая, и они рискуют своей жизнью, но зато едят и пьют сладко, а после плавания фартинги [2] в их карманах превращаются в фунты. Но большая часть из них скоро все пропивает и затем снова ни с чем отправляется в море. Но это не в моем вкусе. Я никогда не сорю деньгами. Мне уже пятьдесят лет, заметьте. Еще это плавание, и тогда можно будет отдохнуть. Но, хотя я и не мотал деньги, я всегда жил всласть и никогда не отказывал себе в заветных желаниях: и спал мягко, и ел сладко. А с чего я начал? Был та