Но тут меня подстерегала другая опасность, и сердце моё снова замерло от ужаса.
Глава XVОстровитянин
С обрывистого каменистого склона посыпался гравий и покатился вниз, шурша и подскакивая между деревьями. Я невольно посмотрел вверх и увидел странное существо, стремительно прыгнувшее за ствол сосны. Что это? Медведь? Человек? Обезьяна? Я успел заметить только что-то тёмное и косматое и в ужасе остановился.
Итак, оба пути отрезаны. Сзади меня стерегут убийцы, впереди – это неведомое чудовище. Я предпочёл известную опасность неизвестной. Даже Сильвер казался мне не таким страшным, как это лесное отродье. Я повернулся и, поминутно оглядываясь, побежал в сторону шлюпок.
Чудовище, сделав большой крюк, обогнало меня и оказалось впереди. Я был очень утомлён. Но даже если бы я не чувствовал усталости, я всё равно не мог бы состязаться в быстроте с таким проворным врагом. Странное существо перебегало от ствола к стволу со скоростью оленя. Оно двигалось на двух ногах, по-человечески, хотя очень низко пригибалось к земле, чуть ли не складываясь вдвое. Да, то был человек, в этом я больше не мог сомневаться.
Я вспомнил всё, что слыхал о людоедах, и собирался уже позвать на помощь. Однако мысль о том, что предо мною находится человек, хотя бы и дикий, несколько приободрила меня. И страх мой перед Сильвером сразу ожил. Я остановился, размышляя, как бы ускользнуть от врага, и тут меня осенило: у меня есть пистолет! Как только я убедился, что я не беззащитен, ко мне вернулось мужество и я решительно двинулся навстречу островитянину.
Он опять спрятался, но, как видно, зорко наблюдал за мной, потому что едва я направился к нему, как он вышел из засады и сделал было шаг мне навстречу. Потом в нерешительности потоптался на месте, попятился и вдруг, к величайшему изумлению и смущению, упал на колени и с мольбой протянул ко мне руки.
Я снова остановился.
– Кто вы такой? – спросил я.
– Бен Ганн, – ответил он; голос у него был хриплый, как скрип заржавленного замка. – Я несчастный Бен Ганн. Три года я не разговаривал ни с одной христианской душой.
Это был такой же белый человек, как и я, и черты его лица были, пожалуй, приятны. Только кожа так сильно загорела на солнце, что даже губы у него были чёрные. Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись на тёмном лице. Из всех нищих, которых я видел на своём веку, это был самый оборванный. Одежда его состояла из лохмотьев старого паруса и матросской робы. Один лоскут этой невообразимой рванины скреплялся с другим самым замысловатым и нелепым способом: либо медной пуговицей, либо прутиком, либо просмолённым обрывком шпагата. Единственной неизодранной вещью из всего его костюма был кожаный пояс с медной пряжкой.
– Три года! – воскликнул я. – Вы потерпели крушение?
– Нет, приятель, – сказал он. – Меня бросили тут, на острове.
Я слышал об этом ужасном наказании пиратов: виновного высаживали на какой-нибудь отдалённый и пустынный остров и оставляли там одного, с небольшим количеством пороха и дроби.
– Брошен на этом острове три года назад, – продолжал он. – С тех пор питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Я так думаю, что человек способен жить везде, куда бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, друг, как стосковалось моё сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой кусочка сыру?.. Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр на ломтике хлеба… Просыпаюсь, а сыра нет.
– Если мне удастся вернуться к себе на корабль, – сказал я, – вы получите вот этакую голову сыра.
Он щупал мою куртку, гладил мои руки, разглядывал мои сапоги и, замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.
Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то лукавством.
– Если тебе удастся вернуться к себе на корабль? – повторил он мои слова. – А кто же может тебе помешать?
– Уж конечно, не вы, – ответил я.
– Конечно, не я! – воскликнул он. – А как тебя зовут, приятель?
– Джим, – сказал я.
– Джим, Джим… – повторял он с наслаждением. – Да, Джим, я вёл такую жизнь, что мне стыдно даже рассказывать. Поверил бы ты, глядя на меня, что моя мать была очень благочестивая женщина?
– Поверить трудновато, – согласился я.
– Она была на редкость благочестивая женщина, – сказал он. – Я рос вежливым, набожным мальчиком и умел так быстро повторять наизусть катехизис, что нельзя было отличить одно слово от другого. И вот что из меня вышло, Джим. А всё оттого, что я смолоду ходил на кладбище играть в орлянку. Начал с орлянки да и покатился. Мать, святая душа, говорила, что я плохо кончу, и её предсказание сбылось. Да только само провидение послало меня на этот остров. Я много размышлял здесь в одиночестве и раскаялся. Теперь уже не соблазнишь меня выпивкой. Конечно, от выпивки я не откажусь и сейчас, но самую малость, не больше напёрстка, на счастье… Я дал себе слово исправиться и теперь уж не собьюсь! А главное, Джим… – Он оглянулся и понизил голос до шёпота: – Ведь я сделался теперь богачом.
Тут я окончательно убедился, что несчастный сошёл с ума в одиночестве. Вероятно, эта мысль отразилась на моём лице, потому что он повторил с жаром:
– Богачом! Говорю тебе – богачом! Слушай, Джим, я сделаю из тебя человека! Ах, Джим, ты будешь благословлять судьбу, что первый нашёл меня!.. – Вдруг лицо его потемнело, он сжал мою руку и угрожающе поднял палец. – Скажи мне правду, Джим: не Флинта ли это корабль?
Меня осенила счастливая мысль: этот человек может сделаться нашим союзником. И я тотчас же ответил ему:
– Нет, не Флинта, Флинт умер. Но, раз вы хотите знать правду, вот вам правда: на корабле есть кое-кто из команды Флинта и для нас это большое несчастье.
– А нет ли у вас… одноногого? – выкрикнул он, задыхаясь.
– Сильвера? – спросил я.
– Сильвера? Да, его звали Сильвером.
– Он у нас кок. И верховодит всей шайкой.
Он всё еще держал меня за руку и при этих словах чуть не вывихнул её.
– Если ты подослан Долговязым Джоном, – сказал он, – я пропал. Но знаешь ли ты, где ты находишься?
Я сразу же решил, что мне делать, и рассказал ему всё – и о нашем путешествии, и о трудном положении, в котором мы оказались. Он слушал меня с глубоким вниманием и, когда я кончил, погладил меня по голове.
– Ты славный малый, Джим, – сказал он. – Но теперь вы все завязаны мёртвым узлом. Ладно, положитесь на Бена Ганна, и он выручит вас, вот увидишь. Скажи, как отнесётся ваш сквайр к человеку, который выручит его из беды?
Я сказал ему, что сквайр – самый щедрый человек на всём свете.
– Так-то оно так… Но, видишь ли, – продолжал Бен Ганн, – я не собираюсь просить у него лакейскую ливрею или место привратника. Нет, этим меня не прельстишь! Я хочу знать: согласится он дать мне хотя бы одну тысячу фунтов из тех денег, которые и без того мои?
– Уверен, что даст, – ответил я. – Все матросы должны были получить от него свою долю сокровищ.
– И доставит меня домой? – спросил он, глядя на меня испытующим взором.
– Конечно! – воскликнул я. – Сквайр – настоящий джентльмен. Кроме того, если мы избавимся от разбойников, ваша помощь будет очень нужна на корабле.
– Да, – сказал он, – значит, вы и вправду возьмёте меня? – И он облегчённо вздохнул. – А теперь послушай, что я тебе расскажу, – продолжал он. – Я был на корабле Флинта, когда он зарыл сокровища. С ним было ещё шесть моряков – здоровенные, сильные люди. Они пробыли на острове с неделю, а мы сидели на старом «Морже». В один прекрасный день мы услыхали выстрел с берега и увидели шлюпку, а в шлюпке сидел Флинт, голова его была повязана синим платком. Всходило солнце. Он был бледен как смерть и плыл к нам… один, а остальные шестеро были убиты… убиты и похоронены… да… Как он расправился с ними, никто из нас никогда не узнал. Была ли там драка, резня или внезапная смерть… А он был один против шестерых!.. Билли Бонс был штурманом, а Долговязый Джон – квартирмейстером. Они спросили у него, где сокровища. «Ступайте на берег и поищите, – сказал он в ответ. – Но, клянусь громом, корабль не станет вас ждать». Вот как он сказал им. А три года назад я плыл на другом корабле, и мы увидели этот остров. «Ребята, – сказал я, – здесь Флинт зарыл сокровища. Сойдёмте на берег и поищем». Капитан очень рассердился. Но все матросы были со мной заодно, и мы причалили к этому берегу. Двенадцать дней мы искали сокровища и ничего не нашли. С каждым днём товарищи ругали меня всё сильней и сильней. Наконец они собрались на корабль. «А ты, Бенджамин Ганн, оставайся! – сказали они. – Вот тебе мушкет, заступ и лом, Бенджамин Ганн… Оставайся здесь и разыскивай денежки Флинта». С тех пор, Джим, вот уже три года живу я здесь и ни разу не ел по-христиански. А теперь взгляни на меня: разве похож я на простого матроса?.. Нет, говоришь, не похож? Да и не был похож никогда.
Он подмигнул мне одним глазом и сильно ущипнул меня за руку.
– Так и скажи своему сквайру, Джим: он никогда не был похож на простого матроса, – продолжал он. – Скажи ему, что Бен три года сидел тут, на острове, один-одинёшенек, и днём и ночью, и в хорошую погоду и в дождь. Иногда, может быть, думал о молитве, иногда вспоминал свою престарелую мать, дай-то Бог, чтобы она ещё была жива, – так и скажи ему. Но большую часть времени… уж это ты непременно ему скажи… большую часть времени Ганн занимался другими делами. И при этих словах ущипни его вот так.
И он снова ущипнул меня самым дружеским образом.
– Ты ему, – продолжал он, – вот ещё что скажи: Ганн – отличный человек – так ему и скажи, Ганн гораздо больше доверяет джентльмену прирождённому, чем джентльмену удачи, потому что он сам был когда-то джентльменом удачи.
– Из того, что вы мне тут толкуете, я не понял почти ничего, – сказал я. – Впрочем, это сейчас и не важно, потому что я всё равно не знаю, как попасть на корабль.
– Да, – сказал он, – видишь, какая загвоздка. Ну да ладно, у меня есть лодка, которую я смастерил себе сам, собственными руками. Она спрятана под белой скалой. В крайнем случае попробуем добраться на ней, когда станет темнее… Но постой! – закричал он вдруг. – Что это там такое?