Я был от неё уже в каких-нибудь ста ярдах, когда ветер снова надул её паруса. Она повернулась на левый галс и опять, скользя, понеслась по волнам, как ласточка.
Сперва я пришёл в отчаяние, потом обрадовался. Шхуна описала круг и двинулась бортом прямо на меня. Вот она покрыла половину, потом две трети, потом три четверти расстояния, которое нас разделяло. Я видел, как пенились волны под её форштевнем[55]. Из моего крохотного челночка она казалась мне громадной.
Вдруг я понял, какая опасность мне угрожает. Шхуна быстро приближалась ко мне. Времени для размышления у меня не оставалось. Нужно было попытаться спастись. Я находился на вершине волны, когда нос шхуны прорезал соседнюю. Бушприт навис у меня над головой. Я вскочил на ноги и подпрыгнул, погрузив челнок в воду. Рукой я ухватился за утлегарь, а нога моя попала между штагом[56] и брасом[57]. Замирая от ужаса, я повис в воздухе. Лёгкий толчок снизу дал мне понять, что шхуна потопила мой челнок и что уйти с «Испаньолы» мне уже никак невозможно.
Глава XXVЯ спускаю «Весёлого Роджера»
Едва я взобрался на бушприт, как полощущийся кливер, щёлкнув оглушительно, словно пушечный выстрел, надулся и повернул на другой галс. Шхуна дрогнула до самого киля. Но через мгновение, хотя остальные паруса всё ещё были надуты, кливер снова щёлкнул и повис.
От неожиданного толчка я чуть не слетел в воду. Не теряя времени, я пополз по бушприту и свалился головой вниз на палубу. Я оказался на подветренной стороне бака. Грот скрывал от меня часть кормы. Я не видел ни одной живой души. Палуба, не мытая со дня мятежа, была загажена следами грязных ног. Пустая бутылка с отбитым горлышком каталась взад и вперёд.
Внезапно «Испаньола» опять пошла по ветру. Кливера громко щёлкнули у меня за спиной. Руль сделал поворот, и корабль содрогнулся. В то же мгновение грота-гик[58] откинулся в сторону, шкот[59] заскрипел о блоки, и я увидел корму.
На корме были оба пирата. «Красный колпак» неподвижно лежал на спине. Руки его были раскинуты, как у распятого, зубы оскалены. Израэль Хендс сидел у фальшборта[60], опустив голову на грудь. Руки его беспомощно висели; лицо, несмотря на загар, было бело, как сальная свечка.
Корабль вставал на дыбы, словно норовистый конь. Паруса надувались, переходя с галса на галс, гики двигались с такой силой, что мачта громко стонала. Время от времени нос врезался в волну, и тогда тучи лёгких брызг взлетали над фальшбортом. То и дело тяжёлые валы били в борта. Мой самодельный вертлявый челнок, теперь погибший, гораздо лучше справлялся с волнами, чем этот большой, оснащённый корабль.
При каждом прыжке шхуны разбойник в красном колпаке подскакивал. Но, к ужасу моему, выражение его лица не менялось – по-прежнему он усмехался, скаля зубы. А Хендс при каждом толчке съезжал всё ниже на палубу, всё дальше вытягивая ноги, а туловище его всё сильней кренилось к корме, так что мне в конце концов ничего не стало видно, кроме его уха да клока курчавых бакенбард.
Тут я заметил, что возле них на досках палубы темнеют пятна крови, и решил, что во время пьяной схватки они закололи друг друга.
И вдруг, когда корабль на несколько мгновений остановился, Израэль Хендс с лёгким стоном сел ровнее на прежнее место. Этот страдальческий стон, свидетельствовавший о крайней слабости, и отвисшая нижняя челюсть разжалобили меня на мгновение. Но я вспомнил разговор, который подслушал, сидя в бочке из-под яблок, и жалость моя тотчас же прошла.
Я подошёл к грот-мачте.
– Вот я опять на шхуне, мистер Хендс, – проговорил я насмешливо.
Он с трудом поднял на меня глаза, но даже не выразил удивления – так ему было худо. Он произнёс только одно слово:
– Бренди!
Я понял, что времени терять нельзя. Проскользнув под грота-гиком, загородившим палубу, я по трапу сбежал в каюту.
Трудно себе представить, какой там был разгром. Замки у всех ящиков были сломаны. Разбойники, вероятно, искали карту. Пол был покрыт слоем грязи, которую разбойники нанесли на подошвах из того болотистого места, где они пьянствовали. На переборках, покрытых белой краской и украшенных золотым багетом, остались следы грязных пальцев. Десятки пустых бутылок, повинуясь качке, со звоном перекатывались из угла в угол. Одна из медицинских книг доктора лежала раскрытая на столе. В ней не хватало доброй половины листов, – вероятно, они были вырваны для раскуривания трубок. Посреди всего этого безобразия по-прежнему чадила тусклая лампа.
Я заглянул в погреб. Бочонков не было; невероятное количество опорожнённых бутылок валялось на полу. Я понял, что все пираты с самого начала мятежа не протрезвлялись ни разу.
Пошарив, я всё-таки нашёл недопитую бутылку бренди для Хендса. Для себя я взял немного сухарей, немного сушёных фруктов, полную горсть изюму и кусок сыру.
Поднявшись на палубу, я сложил всё это возле руля, подальше от боцмана. Я вдоволь напился воды из анкерка[61] и только затем протянул Хендсу бутылку. Он выпил не меньше половины и лишь тогда оторвал горлышко бутылки ото рта.
– Клянусь громом, – сказал он, – это-то мне и было нужно!
Я уселся в угол и стал есть.
– Сильно ранены? – спросил я его.
Он проворчал, вернее, даже пролаял:
– Будь здесь доктор, я бы живо поправился. Но сам видишь, мне не везёт… А этот прощелыга помер, – прибавил он, кивнув в сторону человека в красном колпаке. – Никудышный был моряк… А ты откуда взялся?
– Я прибыл сюда, чтобы командовать этим кораблём, мистер Хендс, – сказал я. – Впредь до следующего распоряжения считайте меня своим капитаном.
Он угрюмо посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Щёки у него слегка порозовели, однако вид был болезненный, и при каждом толчке корабля он валился на бок.
– Между прочим, – продолжал я, – мне не нравится этот флаг, мистер Хендс. Если позволите, я спущу его. Лучше совсем без флага, чем с этим.
Я подбежал к мачте, снова уклонясь от гика, дёрнул конец и, спустив проклятый чёрный флаг, швырнул его за борт, в море.
– Боже, храни короля! Долой капитана Сильвера! – крикнул я, размахивая шапкой.
Он внимательно наблюдал за мной, не поднимая головы, и на его лице было выражение лукавства.
– Я полагаю… – сказал он наконец. – Я полагаю, капитан Хокинс, что вы были бы не прочь добраться до берега. Давайте поговорим об этом.
– Отчего же, – сказал я, – с большим удовольствием, мистер Хендс. Продолжайте. – И я опять вернулся к еде и стал уничтожать её с большим аппетитом.
– Этот человек… – начал он, слабо кивнув в сторону трупа. – Его звали О'Брайен… ирландец… Мы с ним подняли паруса и хотели вернуться в бухту. Но он умер. Умер, и баста. Не знаю, кто теперь будет управлять кораблём. Без моих указаний тебе с этой шхуной не справиться. Послушай, дай мне поесть и попить, перевяжи рану старым шарфом или платком, и за это я покажу тебе, как управлять кораблём. Согласен?
– Только имейте в виду, – сказал я, – на стоянку капитана Кидда я возвращаться не собираюсь. Я хочу ввести корабль в Северную бухту и там спокойно пристать к берегу.
– Ладно! – воскликнул он. – Разве я такой идиот? Разве я не понимаю? Отлично понимаю, что я сделал свой ход и промахнулся и что выигрыш твой. Ну что же? Ты хочешь в Северную бухту? Изволь. У меня ведь выбора нет. Клянусь громом, я помогу тебе вести корабль хоть к самому помосту моей виселицы.
Его слова показались мне не лишёнными смысла. Мы заключили сделку. Через три минуты «Испаньола» уже шла по ветру вдоль берега острова Сокровищ. Я надеялся обогнуть Северный мыс ещё до полудня, чтобы войти в Северную бухту до прилива. Тогда мы, ничем не рискуя, подведём «Испаньолу» к берегу, дождёмся спада воды и высадимся.
Я укрепил румпель, сошёл вниз, разыскал свой собственный сундучок и достал из него мягкий шёлковый носовой платок, подаренный мне матерью. С моей помощью Хендс перевязал этим платком глубокую колотую кровоточащую рану в бедре. Немного закусив и хлебнув два-три глотка бренди, он заметно приободрился, сел прямее, стал говорить громче и отчётливее – словом, сделался другим человеком.
Дул попутный бриз. Корабль нёсся как птица. Мелькали берега. Вид их менялся с каждой минутой. Высокая часть острова осталась позади. Мы мчались вдоль низкого песчаного берега, усеянного редкими карликовыми соснами. Но кончился и он. Мы обогнули скалистый холм – самый северный край острова.
Мне нравилось управлять кораблём. Я наслаждался прекрасной солнечной погодой и живописными берегами. Воды и провианта было у меня вдоволь, совесть больше не укоряла меня за то, что я дезертировал из крепости, потому что я одержал такую большую победу. Я был бы всем доволен, если бы не глаза боцмана. Он с самым издевательским видом неотступно следил за мной, и на лице его время от времени появлялась странная улыбка. В этой улыбке было что-то бессильное и страдальческое – мрачная улыбка старика. И в то же время было в ней что-то насмешливое, что-то предательское. Я работал, а он ухмылялся лукаво и следил, следил, следил за мной.
Глава XXVIИзраэль Хендс
Ветер, как бы стараясь нам угодить, из южного превратился в западный. Мы без всяких затруднений прошли от северо-восточной оконечности острова до входа в Северную бухту. Однако мы боялись войти в бухту, прежде чем прилив поднимется выше, так как у нас не было якоря. Нужно было ждать. Боцман учил меня, как положить корабль в дрейф, и после долгих стараний это мне удалось. Потом мы оба молча уселись и принялись есть.
– Капитан, – сказал он наконец всё с той же недоброй усмешкой, – здесь валяется мой старый товарищ О