Глава IVМатросский сундук
Я, конечно, сразу же рассказал матери всё, что знал. Может быть, мне следовало рассказать ей об этом раньше. Мы очутились в трудном, опасном положении.
Часть денег, оставшихся после капитана, – если только у него были деньги, – безусловно, должна была принадлежать нам. Но вряд ли его товарищи, вроде Чёрного Пса и слепого нищего, согласились бы отказаться от своей добычи для уплаты долгов покойного. Приказ капитана сесть верхом на коня и скакать за доктором Ливси я выполнить не мог: нельзя было оставить мать одну, без всякой защиты. Об этом нечего было и думать. Но оставаться дома мы тоже не смели – мы вздрагивали даже тогда, когда уголья у нас в очаге падали на железную решётку; мы боялись даже тиканья часов. Всюду нам слышались шаги, будто кто-то приближается к нам.
При мысли о том, что на полу лежит мёртвое тело и что где-то поблизости бродит омерзительный слепой нищий, который может вот-вот вернуться, волосы мои вставали дыбом. Медлить было нельзя ни минуты. И мы решили отправиться вместе в ближнюю деревушку за помощью. Сказано – сделано. С непокрытыми головами бросились мы бежать сквозь морозный туман. Уже начинало темнеть.
Деревушка от нас не была видна, но находилась она недалеко, в нескольких сотнях ярдов на противоположном берегу соседней бухты. Меня очень ободряло сознание, что слепой нищий появился с другой стороны и ушёл, надо полагать, туда же. Шли мы недолго, хотя иногда останавливались, прислушиваясь. Но кругом слышались привычные звуки: шумел прибой и каркали в лесу вороны. В деревушке уже зажгли свечи, и я никогда не забуду, как их желтоватое сияние в дверях и окнах успокоило нас. Но в этом и заключалась вся помощь, которую мы получили. Ни один из жителей деревни, к их стыду и позору, не согласился пойти с нами в «Адмирал Бенбоу».
Чем больше говорили мы о наших тревогах, тем сильнее все льнули к своим углам. Имя капитана Флинта, мне до той поры незнакомое, было хорошо известно многим из них и приводило их в ужас. Некоторые вспомнили, что, работая в поле неподалёку от «Адмирала Бенбоу», видели на дороге каких-то подозрительных людей. Незнакомцы показались им контрабандистами, и они поспешили домой, чтобы покрепче закрыть свои двери. Кто-то даже видел небольшой люггер[10] в бухте, называемой Киттова Дыра. Поэтому одно упоминание о приятелях капитана их бросало в дрожь. Находились смельчаки, которые соглашались съездить за доктором Ливси, жившим в другой стороне, но никто не хотел принять участие в охране трактира.
Говорят, что трусость заразительна. Но, с другой стороны, в споре порой обретаешь твёрдость духа. Когда все отказались идти вместе с нами, заговорила моя мать. Она заявила, что отнюдь не собирается терять деньги, которые принадлежат её осиротевшему сыну.
– Вы можете робеть сколько угодно, – сказала она, – мы с Джимом не трусливого десятка. Мы вернёмся той же дорогой, какой пришли. Мало чести вам, дюжим и широкоплечим мужчинам, с такими цыплячьими душами! Мы откроем сундук, хотя бы пришлось из-за него умереть… Я буду очень вам благодарна, миссис Кроссли, если вы разрешите мне взять вашу сумку, чтобы положить в неё деньги, принадлежащие нам по закону.
Я, конечно, заявил, что пойду с матерью, и, конечно, все заорали, что это безумие. Однако никто не вызвался нас проводить. Помощь их ограничилась тем, что они дали мне заряженный пистолет на случай нападения и обещали держать наготове осёдланных лошадей, чтобы мы могли удрать, если разбойники будут гнаться за нами. А один молодой человек поскакал к доктору за вооружённым подкреплением.
Бешено колотилось моё сердце, когда мы отправились в наш опасный путь. Вечер был холодный. Всходила полная луна. Она уже поднялась над горизонтом и краснела в тумане. Мы поняли, что скоро станет светло как днём и нас на обратном пути нетрудно будет заметить. Поэтому мы заторопились ещё больше. Мы крались вдоль заборов бесшумно и быстро и, не встретив на дороге ничего страшного, добрались наконец до «Адмирала Бенбоу».
Войдя в дом, я сразу же закрыл дверь на засов. Тяжело дыша, мы стояли в темноте, одни в пустом доме, где лежало мёртвое тело. Затем мать принесла из кухни свечу, и, держась за руки, мы вошли в общую комнату. Капитан лежал в том же положении, как мы его оставили, – на спине, с открытыми глазами, откинув одну руку.
– Опусти шторы, Джим, – прошептала мать. – Они могут следить за нами через окно… А теперь, – сказала она, когда я опустил шторы, – надо взять у покойника ключ от сундука… Но хотела бы я знать, кто решится дотронуться до него…
И она даже всхлипнула при этих словах.
Я опустился на колени. На полу, возле руки капитана, лежал крохотный бумажный кружок, чёрный с одной стороны. Я не сомневался, что это и есть чёрная метка. Я схватил её и заметил, что на другой её стороне написано красивым, чётким почерком: «Даём тебе срок до десяти вечера».
– У него был срок до десяти, мама, – сказал я.
И в то же мгновение наши старые часы начали бить. Этот внезапный звук заставил нас вздрогнуть. Но он и обрадовал нас, так как пробило только шесть.
– Ну, Джим, – сказала мать, – ищи ключ.
Я обшарил карманы капитана один за другим. Несколько мелких монет, напёрсток, нитки и толстая игла, кусок свёрнутого табаку, надкусанный с краю, нож с кривой ручкой, карманный компас, огниво – вот и всё, что я там нашёл. Я уже начал отчаиваться…
– Может быть, на шее? – сказала мать.
Преодолев отвращение, я разорвал ворот его рубашки. И действительно, на просмолённой верёвке, которую я сейчас же перерезал ножом капитана, висел ключ.
Эта удача наполнила наши сердца надеждой, и мы поспешили наверх, в ту тесную комнату, где так долго жил капитан и где со дня его приезда стоял его сундук.
По виду это был самый обыкновенный матросский сундук. На крышке видна была буква «Б», выжженная калёным железом. Углы были потёрты и сбиты, точно этот сундук отслужил долгую и трудную службу.
– Дай мне ключ, – сказала мать.
Замок поддавался туго, однако ей удалость открыть его, и она в одно мгновение откинула крышку.
На нас пахнуло крепким запахом табака и дёгтя. Прежде всего мы увидели старательно вычищенный, аккуратно сложенный костюм, очень хороший и, по словам матери, ни разу ещё не надёванный. Подняв костюм, мы нашли кучу самых разнообразных предметов: квадрант[11], жестяную кружку, несколько плиток табаку, две пары изящных пистолетов, слиток серебра, старинные испанские часы, несколько безделушек, не слишком ценных, но преимущественно заграничного производства, два компаса в медной оправе и пять или шесть причудливых раковин из Вест-Индии. Впоследствии я часто думал, зачем капитан, живший такой непоседливой, опасной, преступной жизнью, таскал с собой эти раковины.
Но ничего ценного, кроме слитка серебра и безделушек, мы не нашли, а это нам было не нужно. На самом дне лежал старый лодочный чехол, побелевший от солёной воды у многих прибрежных отмелей. Мать нетерпеливо откинула его, и мы увидели последние вещи, лежавшие в сундуке: завёрнутый в клеёнку пакет, вроде пачки бумаг, и холщовый мешок, в котором звякнули золотые монеты.
– Я покажу этим разбойникам, что я честная женщина, – сказала мать. – Я возьму только то, что он мне был должен, и ни фартинга больше. Держи сумку миссис Кроссли!
И она начала отсчитывать деньги, перекладывая их из мешка в сумку, которую я держал. Это было трудное дело, отнявшее много времени. Тут были собраны и перемешаны монеты самых разнообразных чеканок и стран: и дублоны, и луидоры, и гинеи, и пиастры, и ещё какие-то неизвестные мне. Гиней было меньше всего, а мать моя умела считать только гинеи. Когда она отсчитала уже половину, я вдруг схватил её за руку. В тихом морозном воздухе пронёсся звук, от которого кровь застыла у меня в жилах, – постукивание палки слепого по мёрзлой дороге. Стук приближался, и мы прислушивались к нему затаив дыхание. Затем раздался громкий удар в дверь трактира, после этого ручка двери задвигалась и лязгнул засов – нищий пытался войти. Наступила тишина внутри и снаружи. И наконец опять послышалось постукивание палки. К нашей неописуемой радости, оно теперь удалялось и скоро замерло.
– Мама, – сказал я, – бери всё, и бежим скорей.
Я был убеждён, что запертая на засов дверь показалась слепому подозрительной, и побоялся, что он приведёт сюда весь свой осиный рой.
И всё же как хорошо, что я догадался запереть дверь на засов! Это мог бы понять только тот, кто знал этого страшного слепого.
Но мать, несмотря на весь свой страх, не соглашалась взять ни одной монетой больше того, что ей следовало, и в то же время упрямо не желала взять меньше. Она говорила, что ещё нет семи часов, что у нас уйма времени. Она знает свои права и никому не уступит их. Упорно спорила она со мной до тех пор, пока мы вдруг не услыхали протяжный, тихий свист, раздавшийся где-то вдалеке на холме.
Мы сразу перестали препираться.
– Я возьму то, что успела отсчитать, – сказала она, вскакивая на ноги.
– А я прихвачу и это для ровного счёта, – сказал я, беря пачку завёрнутых в клеёнку бумаг.
Через минуту мы уже ощупью спускались вниз. Свеча осталась у пустого сундука. Я отворил дверь, и мы вышли на дорогу. Нельзя было терять ни минуты. Туман быстро рассеивался. Луна ослепительно озаряла холмы. Только в глубине лощины и у дверей трактира клубилась туманная мгла, как бы для того, чтобы скрыть наши первые шаги. Но уже на половине дороги, чуть повыше, у подножия холма, мы должны были неизбежно попасть в полосу лунного света.
И это было не всё – вдалеке мы услышали чьи-то быстрые шаги.
Мы обернулись и увидели прыгающий и приближающийся огонёк: кто-то нёс фонарь.
– Милый, – вдруг сказала мать, – бери деньги и беги. Я чувствую, что сейчас упаду в обморок…
«Вот теперь нам совсем конец», – решил я. Как проклинал я трусость наших соседей! Как сердился на свою бедную мать и за её честность, и за её жадность, за её недавнюю опрометчивую смелость и за её теперешнюю слабость!