Гиоргису пора было возвращаться в Плаку. Вскоре девочки должны были прийти из школы, и он хотел быть дома к их приходу.
– Я скоро вернусь, – пообещал он. – И привезу все, что тебе нужно.
– Давай кое о чем договоримся, – предложила Элени. – Не будем говорить друг другу «прощай», хорошо? В этом слове нет смысла.
– Ты права, – согласился ее муж. – Нам не за что прощать друг друга.
Дружно улыбнувшись, они одновременно развернулись и разошлись – Элени направилась к темному входу в венецианскую крепость, а Гиоргис – к лодке. Никто из них так и не оглянулся.
К следующему приезду мужа Элени написала письмо, которое Гиоргис должен был передать девочкам. Но когда он протянул его дочерям, Анна не смогла сдержать нетерпение и попыталась вырвать конверт из его рук. В результате письмо разорвалось надвое.
– Но оно написано нам обеим! – запротестовала Мария. – Я тоже хочу прочесть его!
Однако Анна была уже у двери.
– Мне плевать, – заявила она и, развернувшись, бросилась бежать по улице, оставив сестру в слезах злости и обиды.
В паре сотен шагов от их дома был небольшой тенистый переулок между двумя домами. Анна присела в тени и, сложив вместе обе половинки письма, принялась читать первое послание матери:
«Здравствуйте, дорогие мои Анна и Мария!
Как вы поживаете без меня? Надеюсь, вы хорошо себя ведете и стараетесь в школе? Папа рассказал, что его попытки готовить еду были не слишком успешными, но я уверена, что скоро дела пойдут на лад и он научится отличать огурец от цукини! Также я надеюсь, что вы будете помогать ему на кухне, а пока прошу вас запастись терпением – ведь он только учится куховарить.
Расскажу вам о Спиналонге. Я живу в маленьком обветшалом домике, расположенном на главной улице поселка. В доме одна комната на первом этаже и две – на втором, так что места хватает. Комнаты довольно темные, но я собираюсь побелить стены, а после того как развешу картины и расставлю свой фарфор, здесь будет намного уютнее. Димитрию очень нравится жить в отдельной комнате: он всю жизнь спал в одном помещении с братьями и сестрами, так что все это для него внове.
У меня появилась новая подруга. Ее зовут Элпида, она жена главного человека на Спиналонге. Они оба очень хорошие люди, и мы уже несколько раз ходили к ним в гости – их дом самый большой и красивый на всем острове. У них повсюду стоят подсвечники, а на всех столах и стульях постелено что-то вроде кружевных скатертей. Я знаю, Анне бы это понравилось.
Я наметила подстричь герань, которой много растет во дворе, а у нашего порога уже зацвели розы – в точности как дома. В следующем письме я расскажу вам побольше, а пока что прошу вас слушаться папу и не баловаться. Я каждый день вспоминаю о вас.
Крепко вас обнимаю и целую.
Любящая вас мама.
P.S. Я надеюсь, пчелки трудятся как следует – не забывайте собирать мед».
Несколько раз перечитав письмо, Анна встала и медленно направилась домой. Она знала, что там ее ждут неприятности.
Начиная с этого дня, Элени писала каждой из дочерей отдельное письмо.
Гиоргис стал приезжать на остров чаще, чем раньше, – эти поездки были для него словно глоток свежего воздуха. Теперь он с нетерпением ждал той секунды, когда Элени появится из прохода в стене. Порой они присаживались на каменные столбики на причале, иногда оставались стоять в тени сосен, которые как будто специально для этой цели росли на иссушенной солнцем земле. Гиоргис рассказывал жене, как себя чувствуют девочки, чем они занимались, делился своими мыслями о поведении Анны.
– Иногда мне кажется, что в нее вселился дьявол, – заявил он в один из своих приездов. – Похоже, время не успокаивает ее.
– Хорошо хоть, что Мария совсем другая, – ответила Элени.
– Наверное, Мария, видя, как ужасно себя ведет Анна, решила, что ни за что не будет такой, как сестра, – заметил Гиоргис. – А я думал, что со временем дети перерастают подобные выходки!
– Гиоргис, прости, что я взвалила на тебя такую тяжесть, – вздохнула Элени, подумав, что она отдала бы все на свете за право вырваться с острова и вернуться в повседневную битву характеров, которая была частью воспитания ее старшей дочери.
Когда Элени переселилась на Спиналонгу, Гиоргису не было еще и сорока, но он уже успел сгорбиться от нелегкой жизни, а следующие несколько месяцев и вовсе состарили его до неузнаваемости. Его волосы из черных стали серебристо-седыми, как листья эвкалипта, и люди начали называть его «бедняга Гиоргис» – вскоре это даже стало чем-то вроде его прозвища.
Савина Ангелопулос помогала ему, чем могла, но ей надо было заниматься еще и собственным хозяйством. В спокойные безлунные ночи рыба ловилась особенно хорошо, и Гиоргис завел обычай выходить по ночам в море. В таком случае девочки обычно ночевали в доме Савины – Мария с Фотини валетом спали на узкой кровати Фотини, а Анна на двух плотных одеялах, постеленных на пол. Кроме того, Мария и Анна теперь ели в доме Ангелопулосов чаще, чем в собственном, и Фотини казалось, что ее семья вдруг разрослась и у нее появились две сестры, – вообще-то она всегда об этом мечтала. По вечерам за стол нередко садились сразу восемь человек: Фотини и два ее брата, Антонис и Ангелос, их родители, Гиоргис и Анна с Марией. Если у Савины появлялось свободное время, она учила Анну и Марию убирать в доме, выбивать ковры и застилать постели, но чаще дело заканчивалось тем, что она сама все за них делала. В ее представлении девочки были совсем еще детьми, кроме того, Анну ничуть не интересовали домашние дела.
– И зачем мне учиться зашивать простыни, чистить рыбу или печь хлеб? – спрашивала она.
Девочка была убеждена, что все эти умения не понадобятся ей в жизни, и с раннего детства научилась избегать того, что считала бессмысленной тратой сил и времени.
Вероятно, даже если бы дочерей Гиоргиса подхватил неведомый вихрь, бросив их на Спиналонгу, их жизнь не изменилась бы столь радикально. Они проживали день по установленному распорядку, но сами не понимали, зачем им это нужно. Особенно яростно сражалась с принятым порядком вещей Анна: она все подвергала сомнению, на все жаловалась, тогда как Мария просто принимала свою жизнь как есть. Она знала, что жалобы ничего не дадут, лишь наоборот. Ее сестре этой прирожденной мудрости откровенно не хватало: Анна всегда была готова бороться с устоявшимся порядком.
– Почему я должна каждое утро ходить за хлебом? – заявила она как-то утром.
– Ты ходишь за хлебом не каждый день, – спокойно возразил отец. – Вы делаете это по очереди с Марией.
– Ну так почему она не может ходить сама? Я старше ее, с какой стати я должна носить ей хлеб?
– Анна, если все люди начнут задавать вопрос, зачем им делать что-то друг для друга, жизнь просто остановится. А теперь вставай и отправляйся за хлебом. Хватит бурчать, черт возьми!
Кулак Гиоргиса со стуком опустился на стол. Он устал от того, что Анна спорила из-за любой мелкой работы по дому, которую ей поручали, и его терпение подошло к концу.
Тем временем на Спиналонге Элени пыталась привыкнуть к тому, что сочла бы нестерпимым в прошлой жизни, но что считалось нормой в колонии. Впрочем, примириться с этим было практически невозможно, и Элени все чаще испытывала смутное недовольство. А поскольку Гиоргис делился с ней своими тревогами, она также не скрывала все то, что беспокоило ее в жизни на Спиналонге.
Первым человеком на острове, который был ей действительно неприятен, стала Кристина Крусталакис, учительница местной школы.
– Я и не жду, что она меня полюбит, – заявила Элени Гиоргису, – но она ведет себя как загнанный в угол зверь.
– И почему? – спросил Гиоргис, заранее зная ответ.
– Как учительница она абсолютно бесполезна – ей наплевать на детей, которых она учит. И она знает, что я о ней думаю, – ответила Элени.
Гиоргис вздохнул: его жена никогда не умела скрывать свои мысли.
Вскоре после приезда на остров Элени поняла, что школа мало что может дать Димитрию. В первый же день он вернулся домой молчаливый и надутый, а когда Элени спросила, чем он занимался в классе, мальчик ответил:
– Ничем.
– Как это «ничем»? Вы должны были чем-то заниматься.
– Учительница писала на доске буквы и цифры, а когда я сказал, что уже знаю все это, меня пересадили на заднюю парту. Потом старшие мальчики начали решать простые арифметические задачки, и когда я громко сказал ответ, то меня до конца дня выгнали из класса.
Элени стала учить Димитрия сама. Вскоре эти уроки начали посещать и его друзья. Прошло несколько месяцев, и дети, которые до того едва знали буквы и цифры, уже бегло читали и выполняли в уме основные арифметические действия. Теперь их маленький дом был пять дней в неделю полон учеников в возрасте от шести до шестнадцати лет. За исключением одного мальчика, который родился на Спиналонге, все они были посланы сюда с Крита после того, как у них обнаружили проказу. Почти все эти дети уже посещали школу до приезда на Спиналонгу, но за то время, пока они учились у Кристины Крусталакис, их обучение практически не продвинулось вперед. Она относилась к ним как к слабоумным, и ни о каком прогрессе не могло быть и речи.
Напряжение в отношениях Кристины Крусталакис и Элени начало нарастать. Все вокруг понимали, что будет лучше, если Элени сменит Кристину на должности учительницы, а значит, и начнет получать за это зарплату. Кристина зубами вцепилась в свое место, отказываясь даже думать о том, что на острове может быть две учительницы, и тем более не желая уступить дорогу своей сопернице, но Элени было не занимать настойчивости. Она продолжала добиваться своего – не для себя, а для блага семнадцати детей острова, которые заслуживали намного лучшего обращения к себе, чем они получали от ограниченной госпожи Крусталакис. Педагогика, по существу, была вложениями в будущее, а Кристина Крусталакис не видела смысла в том, чтобы тратить усилия на детей, которые могли умереть через несколько лет.