Едва ли не больше всего на свете больные лепрой ценили возможность уединения. Одна молодая женщина, нос которой был почти полностью разрушен болезнью, а глаза не закрывались из-за лицевого паралича, очень тяжело переносила взгляды других колонистов. Она старалась выходить из дому только после наступления темноты, в основном посещая церковь с ее темными иконами и запахами топленого свечного воска и, конечно же, больницу, где доктор Лапакис раз в несколько недель проверял, не изменился ли рисунок пятен и бугров на ее коже, и выписывал медикаменты, которые на короткое время погружали ее тело и разум в сон. У другой больной, на несколько лет старше, была ампутирована рука. Столь высокую цену она заплатила за то, что сильно обожглась, когда за несколько месяцев до переезда на Спиналонгу готовила еду для семьи. Доктор Лапакис сделал все возможное, чтобы залечить открывшиеся язвы, но инфекция оказалась сильнее, и ему оставалось только отрезать руку. Вторая рука женщины походила на клешню: вилку она еще могла держать, но вскрыть консервную банку или застегнуть пуговицу была не в состоянии.
Кожные покровы этих несчастных были почти сплошь покрыты рубцами. Многие из них приехали на Спиналонгу, когда болезнь уже перешла в реактивную стадию, и несмотря на усилия врачей остановить ее развитие, сделать это удавалось далеко не всегда. Внешность таких колонистов в точности соответствовала библейскому образу прокаженного: узнать в них человеческое существо было уже непросто.
Вскоре после своего переезда Мария вызвалась помогать этим больным: готовила пищу, ходила за покупками, помогала им есть… Некоторое время спустя она уже не обращала внимания на их внешний вид. Решимость сделать для несчастных все, что в ее силах, подогревалась мыслью о том, что примерно в таком же состоянии находилась ее мать в последний год жизни. Мария не могла знать этого наверняка, но, поднося к изуродованным губам ложку с рисовой кашей, говорила себе: «Надеюсь, Элени удалось избежать всего этого». По сравнению с этими людьми ей грех было жаловаться на судьбу – ведь вернуть здоровье им не помогли бы даже самые расчудесные лекарства.
Большинство обитателей внешнего мира были убеждены, что в подобном состоянии находятся все больные лепрой, и при мысли о том, что прокаженные могут быть где-то поблизости, их охватывало отвращение. Жители близлежащих частей Крита были охвачены страхом за себя и своих детей и не сомневались, что бациллы, заразившие обитателей лепрозория, могут по воздуху достичь их домов. Даже в Плаке было немало людей, разделявших эти предрассудки. В последние годы распространилась и другая причина неприязненного отношения к колонии: многих бедных крестьян, особенно жителей таких горных городишек, как Селлес и Врухас, лишенных возможности получать стабильный доход от рыбной ловли, будоражили изрядно преувеличенные рассказы о богатстве афинян. Страх при мысли о том, что они и сами могут оказаться на Спиналонге, сменялся в умах этих людей завистью к колонистам, которые жили в более комфортных условиях, чем они сами. И сколько бы власти ни убеждали местных жителей в необоснованности таких страхов, корни фобии были слишком глубокими.
Как-то в феврале в окрестностях Элунды возник и распространился со скоростью лесного пожара странный слух, порожденный невзначай брошенным замечанием какого-то человека. Вскоре на всем побережье от Элунды на юге до Вилхадии на севере только и говорили о том, что мэр городка Селлес повез в больницу Ираклиона своего десятилетнего сына: кто-то решил, что у мальчика может быть лепра. В течение дня над побережьем собрались штормовые тучи народного гнева. Долго сдерживаемые чувства страха и ненависти вырвались наружу, и люди толпами двинулись к Плаке с намерением сравнять колонию с землей. Почему-то все решили, что если они блокируют Спиналонгу и правительство не сможет присылать сюда новых больных, то будет вынуждено подыскать для колонии другое место. Кроме того, распространилось мнение, что если влиятельные афиняне почувствуют угрозу, то захотят перебраться в более безопасное место. В любом случае Восточный Крит избавился бы от нарыва на своем теле.
Толпа решила, что надо захватить все лодки, которые можно найти, и под покровом темноты высадиться на остров. К пяти часам среды на пристани Плаки собралось около двухсот человек, в основном мужчины. Когда подъехали первые машины и из них стали выскакивать возбужденные люди, которые затем бросились к берегу, Гиоргис встревожился – впрочем, как и многие другие жители Плаки. Ему пора было ехать за Кирицисом, но для этого нужно было пробиться сквозь толпу к лодке. Пробираясь между плотными группами чужаков, он слышал обрывки их разговоров:
– Сколько человек поместится в лодке?
– У кого есть бензин?
– Позаботьтесь, чтобы нам его хватило!
Один из главарей собравшейся толпы заметил, что Гиоргис сел в лодку, и грубо спросил:
– И куда ты собрался?
– Я еду за доктором, – ответил пожилой рыбак.
– Каким еще доктором?
– За одним из докторов, которые работают на острове, – пояснил Гиоргис.
– И чем же доктора могут помочь прокаженным? – с издевкой спросил мужчина, повернувшись к толпе.
Все захохотали, а Гиоргис тем временем оттолкнул лодку от пристани. Его тело сковал страх, а руки, державшие руль, дрожали. Маленькая лодка двинулась навстречу высоким волнам. Никогда еще плавание не казалось Гиоргису таким долгим. Он издалека заметил темный силуэт Кирициса: доктор уже ждал его под крепостной стеной.
Кирицис даже не стал привязывать конец, а просто прыгнул в лодку. В этот день ему пришлось немало потрудиться и хотелось побыстрее попасть домой. В сгущающихся сумерках он не мог разглядеть лицо Гиоргиса под полами шляпы, но в голосе пожилого рыбака явственно слышалось беспокойство.
– Доктор Кирицис, – сказал он, – на берегу в Плаке собралась толпа. Мне кажется, что они хотят напасть на Спиналонгу!
– Вы о чем?
– Их там несколько сотен. Я не знаю, где они взяли столько лодок, и у них несколько канистр с бензином. Они могут в любую минуту двинуться сюда.
От страха за колонистов и от изумления перед подобной глупостью критян Кирицис буквально окаменел. Но времени не оставалось: надо было принимать решение. Если бы он отправился в поселок, чтобы предупредить жителей об опасности, то в любом случае потерял бы несколько драгоценных минут на то, чтобы пройти туннель под массивной каменной стеной. У доктора оставался только один выход: поспешить в Плаку и попытаться отговорить безумцев от их замысла.
– Давай в Плаку, и побыстрее! – крикнул он Гиоргису.
Тот сразу же развернул лодку. В этот раз ветер был попутным, и утлое суденышко пересекло пролив быстрее, чем обычно. Люди на пристани уже зажгли факелы, а когда лодка Гиоргиса приближалась к берегу, подъехал очередной грузовик с сурового вида мужчинами. При виде Гиоргиса и Кирициса по толпе пронесся возбужденный говор. Когда Кирицис вышел на берег, люди расступились, чтобы пропустить высокого широкоплечего мужчину – по всей видимости, главаря.
– И кто ты такой? – насмешливо протянул он. – Значит, мы ездим к прокаженным, когда нам заблагорассудится?
Толпа притихла: всем хотелось услышать разговор.
– Меня зовут доктор Кирицис, и в настоящее время я лечу нескольких пациентов с острова с помощью нового средства. Похоже, оно способно полностью излечить лепру.
– Да ты что!? – с ухмылкой воскликнул главарь. – Вы слышите, что он говорит? Прокаженные излечатся!
– Все указывает на это.
– А если мы тебе не верим?
– Какая разница, верите вы мне или нет? – сверкнул глазами Кирицис.
Он знал, что в таких ситуациях лучше попытаться установить контакт с главарем толпы. Тем временем тот окинул своих сторонников вопросительным взглядом и спросил:
– И почему же?
Мужчины затихли в ожидании, лишь их глаза поблескивали в свете факелов. Главарь понял, что теряет контроль над толпой: слова и манера держаться этого худощавого врача действовали на нее сильнее, чем можно было ожидать в такую минуту.
– Если вы хоть пальцем тронете пусть даже одного больного на острове, – громко заявил Кирицис, – то окажетесь в тюрьме, темной и сырой, как ваши самые жуткие кошмары. Если хотя бы один из колонистов погибнет, вас будут судить за убийство – и осудят, уж поверьте мне!
По толпе прошел какой-то шелест, сменившийся полной тишиной. Главарь понял, что его никто уже не послушает. Кирицис тем временем закреплял свой успех:
– Так что вы планируете делать? Мирно разойтись или обречь себя и других на большие беды?
Толпа разбилась на отдельные кучки, которые принялись тихо обсуждать создавшееся положение. Факелы один за другим гасли, и постепенно пристань погрузилась в темноту. Люди двинулись к машинам – их решимость уничтожить колонию развеялась как дым.
Главарь в одиночестве побрел в сторону центральной улицы, потом обернулся и обвел Кирициса злобным взглядом.
– Мы еще посмотрим, что это за лекарство! – громко сказал он. – И если оно не сработает, мы вернемся. Запомни мои слова!
Все это время Гиоргис Петракис оставался в лодке, наблюдая за действиями доктора Кирициса сначала со страхом, а потом с восхищением. Казалось невероятным, что один человек способен силой слова остановить толпу, лишь пять минут назад полную решимости сровнять островную колонию с землей.
Со стороны казалось, что Кирицис спокоен и уверен в себе, хотя на самом деле он был охвачен страхом и за свою жизнь, и за жизнь обитателей Спиналонги. А когда сердце в его груди стало биться ровнее, он понял, что силы, необходимые для того, чтобы противостоять толпе, ему придало вполне конкретное обстоятельство: мысль о том, что женщина, которую он любит, может пострадать. Отныне ему не было смысла скрывать от себя собственные чувства: то, что он сделал, он сделал лишь потому, что испугался за Марию и хотел спасти ей жизнь.
Глава двадцатая
Весть о том, что на остров готовилось нападение, быстро разлетелась по Спиналонге. Вскоре каждому колонисту уже было известно, что героический доктор Кирицис в одиночку развеял озлобленную толпу. Однако Кирицис ничего об этом не знал. В следующую среду он приехал на остров в то же время, что и всегда, хотя его желание увидеть Марию за прошедшую неделю намного возросло. Осознание того, что у него в душе зародилось и окрепло чувство к этой девушке, захватило доктора врасплох, и всю неделю он только об этом и думал. Мария как обычно ждала на берегу – хорошо ему знакомая фигурка в зеленом пальто. Сегодня с ее лица не сходила широкая улыбка.