Еще три ружья направились на разбойников. Я впился пальцами в ложу и чувствовал, как стучит мое сердце, отдаваясь даже в плече, к которому прижимал я ружье.
— Руки вверх! — снова крикнул Лазарев.
Лица разбойников исказились. Они поколебались несколько минут и подняли руки, блеснув ножами. Делая это движение, они каким-то особым маневром приблизились шага на два к нам.
Особым обостренным зрением я заметил, что один из них как-то изогнулся и приготовился прыгнуть на Зотова, стоявшего к нему боком, и не отдавая себе отчета, я спустил курок.
В этот самый момент разбойник сделал прыжок. Нож блеснул над самой головой Зотова, но грянул выстрел, и нож выпал из рук негодяя, а сам он мешком опустился на землю.
Зотов быстро обернулся к нему и ударил прикладом по голове. Тот громко охнул и растянулся.
Другой, взглянув в нашу сторону, швырнул свой нож к ногам Лазарева и хрипло крикнул:
— Ваша взяла!
— Держи руки вверх!
— Чего бояться? — нагло ответил разбойник, — вас вон сколько сволочей, а я один…
— Веревок, — продолжал спокойно Лазарев, — вяжите его!
Разбойнику скрутили ноги и руки и подтащили к дверям дома. В это время зашевелился другой и стал подыматься. Его тоже связали.
Туса внесли в мастерскую, а Лазарев, Зотов и я остались около пленных разбойников.
— Кто вы? — спросил Лазарев.
— А тебе какое дело? — дерзко ответил сдавшийся рыжебородый, которого связали первым.
Лазарев впился в разбойника таким стальным взглядом, какого я никогда раньше не знал у него. Разбойник нагло улыбался, но потом стал ежиться и отвел глаза. Лазарев молчал. Рыжебородый опять взглянул на него и опять встретил тот же стальной и острый взгляд.
— Что смотришь? — злобно спросил он.
— Жду, — тихо проговорил Лазарев.
Эти тихие слова прозвучали так жутко, что рыжебородый побледнел и задергал губами. Опять мертвое молчание. Я чувствовал, что меня трясет нервная, лихорадка.
— Ну? — произнес Лазарев.
— Что тебе надо? — зашипел рыжебородый, но в этом шипеньи не было прежней дерзости.
— Кто вы оба?
— Поселенцы с каторги, — отрезал рыжебородый и усмехнулся кривой отвратительной улыбкой. — Верно, и ты нашего поля ягода…
— Зачем пришли к нам? — так же тихо и жутко спросил Лазарев.
— Чудес наслышались, а главное — узнали, что живете богато и баб много. Не знали, что не спите, язви вас, а то бы всех, как кур, перерезали да сами ладно бы здесь зиму скоротали…
Он захохотал, но, когда на окаменевшем лице Лазарева дрогнули скулы, сразу осекся и зашнырял по сторонам острыми, злыми глазами.
Лазарев молчал, но разбойник, видимо, терял самообладание.
— Черти паршивые, — рычал он, — сорвалось. Надоело самоедишек крошить да с косоглазыми бабами возиться… Что бельмы вытаращил?.. Шаман! Ишь ведь вся тундра гудит: солнце в избе сделал, на волшебных санях ездит, в небо летает… Ха-ха! Ну, и захотелось попробовать, какова кровь у таких чудотворцев, ха-ха!..
— А в России-то много крови пробовали? — опять спросил Лазарев.
— С нас хватит. По колена в крови погуляли! Ну, что опять уставился? Больше не испугаешь. Ничего нам не сделаешь, за нас князья самоедские будут в ответе.
— Сколько вас? — продолжал спокойно Лазарев, — вдвоем то, чай, не посмели бы к нам итти.
Рыжебородый презрительно расхохотался:
— Мы вдвоем целые деревни в страхе держали! В одной избе двое с ружьями были, так пальнуть не успели, как уложили…
— Врешь! — сказал Лазарев.
Другой разбойник в это время пришел в себя и слушал:
— Эка, невидаль, — прохрипел он, — мне вот грудь прострелили, а как бы не веревки, так я и один вам всем шеи свертел… Погоди, — добавил он злобно, — доставишь нас теперь в стан… Еще поквитаемся, язви вас!..
Они оба расхохотались.
— Почему же это мы вас в стан должны доставить? — спросил Лазарев.
Разбойники смолкли, но рыжебородый нагло усмехнулся.
— Потому закон такой, — сказал он, — а ты и не знаешь? Ты поймал, ты и в стан отведешь. Тебе награду, а мы значит на каторгу снова. Так-то голова садовая!..
— Съел? — прохрипел другой, — а за вред нам самого на каторгу закатают, ха-ха!
Настало молчание.
— Вы здесь останьтесь, — сказал нам Лазарев, — а я пойду к Льву Сергеичу. Следите зорче, чуть что — пулю в лоб.
Он ушел, а мы впились в разбойников, следя за движением их рук. Они стали шептаться.
— Зубы заговаривают, — злобно прохрипел раненый, — больно говорлив атаман-то их.
— Эй, ты, щенок, — обратился ко мне рыжебородый, — скажи там своим дуракам, что за нас в ответе будете. Мы все одно, что казенная вещь под нумером, ха-ха! За находку награду получите, а за пропажу ответите. Хуже будет!..
Это было сказано в то время, когда Лазарев и отец подходили к нам.
— Слышал? — сказал Лазарев отцу.
Тот пожал плечами, как это бывало у него при сильном волнении.
— Придется оставить здесь до весны, — сказал он, — ничего не поделаешь. Заковать можно.
— Глупо, Лев, — возразил Лазарев, — где мы возьмем для них стражу? Это опасные звери…
— Правильно, — засмеялся рыжебородый, подмигивая своему товарищу, — оставите, не обрадуетесь. Ну, мир. Развязывай, атаман, мы сами уйдем… Не то хуже будет!..
Мы молчали, но разбойники, принимая молчание за страх, стали нагло издеваться над нами и требовать, чтобы мы их немедленно отпустили или отвезли в стан. Несколько раз они делали попытки сбросить веревки, но это никак не удавалось.
— Подумай, — обратился Лазарев к отцу, — они наделают нам много хлопот. Весна не скоро. Держать здесь, — ты сам видишь, что будет. Отпустить, конечно, нельзя…
— Как это нельзя? — крикнул один из разбойников. — Ну, тогда вези в стан, баранья голова!..
— Ведь это не люди, а звери, — продолжал Лазарев, — из-за них ставить на карту дело революции? Самим приставлять к себе шпионов?
Отец опять нервно пожал плечами и быстро пошел в дом, крикнув Лазареву:
— Ты — комендант «Крылатой фаланги»!
Я почувствовал, как сердце сжалось у меня в груди, угадывая смысл ответа отца. Было ясно, что для нас выхода нет.
— Аэросани! — бросил мне Лазарев.
Я быстро пошел в конец двора, где были сани, и, вскочив на сиденье, перевел рычаг. Закрутился винт, и я беззвучно приблизился вплотную к связанным. Глаза их закруглились от удивления, ругательства смолкли. Они смотрели, как я выскочил из саней, повернув их боком, а воздушный винт продолжал описывать медленные круги.
— Ловкачи! — крикнул рыжебородый. — Ну, на этих санях и доставите.
В это время из дома выскочила Дарья Иннокентьевна и вынесла мужу оленью малицу.
— Хороша бабочка! — крикнул рыжебородый, подымаясь на локтях. — Сорвалось, язви вас, ну, да по весне придем…
— А много волков в тундре? — снова весь каменея, перебил его Лазарев.
Разбойник нахмурился.
— А ты не шути, атаман, — сказал он с кривой усмешкой, — до стана рукой подать… Гольчиха-то рядом…
— Уходи, — сказал Зотов жене.
Та испуганно убежала в дом.
— Ну, а кроме вас двуногих волков, четвероногих-то много? — повторил Лазарев.
— Будя! Не валяй дурака! Вези по начальству! — крикнул разбойник.
— Да, будет, — твердо стал чеканить слова Лазарев, — предлагаю вам на выбор: или сейчас пуля в лоб или волчья стая, которой мы вас выбросим из саней?
— Не смеешь! — крикнул шопотом рыжебородый.
Лазарев сурово молчал. Разбойники переглянулись и побледнели. Они поняли, что судьба их решена, бешено рванули веревки и покорились своей участи.
— Пуля, — хрипло проговорил раненый.
— Хорошо, — сказал Лазарев, — у нас есть друзья в Гольчихе. Я пошлю узнать, кто подослал вас. Через час будет ответ.
— Самоеды послали, — злобно сказал рыжебородый, — идите мол, хайлаки, к русскому шаману, там все есть, а кроме того спирт есть и бабы…
— Игорь, уйди, — сказал мне Лазарев.
Я быстро пошел к дому. Я был взволнован, ничего не понимал, и перед глазами мелькали темные круги. Когда я затворял за собой дверь, раздалось два резких выстрела. В комнатах не слыхали их — там шумела машина, скрежетали токарные станки и стучали молотки.
Я, шатаясь, прошел в темный угол и сел на табурет. Никто не обратил внимания на мой приход, так как все были заняты работой, а женщины ухаживали за раненым Тусом.
Никогда я не чувствовал такого отвращения к людям, как в эту ночь. Мне вспомнился рассказ об одном главном враче военного госпиталя, который учился на солдатах делать операции. Если больной умирал под ножом, то он заканчивал все-таки операцию на мертвом. Этот же врач велел собрать в мешок всех кошек и собак, живших при лазарете, и закопать живыми в землю. Несколько часов из-под неглубокого слоя земли слышались вопли и визг, а врач сидел у окна и слушал. Вспоминались и другие, более ужасные зверства, которые проделывали там, в России, над бесправным народом…
Делалось жутко и страстно хотелось одного — уйти дальше от людей, от их жестокостей и злодейств. Но я мечтал не о крылатой фаланге мстителей, а о новой породе людей, которые построят новый мир и будут защищать его от двуногих и четвероногих зверей.
XIV
Это была наша последняя зима на материке.
Никогда мы не ждали так весны, как теперь. Когда же затрещали и тронулись льды, мы не находили себе места от нетерпения. Бедняга Тус, хотя и оправился от ран, но до весны не дожил. Мы похоронили его накануне самого ледохода.
Все хозяйство перешло к Зотовым, и под их руководством работали мы по заготовкам. Делали вязанки мха, насыпали мешки сушеными ягодами и порсой из рыбы; укладывали и увязывали сушеную и копченую рыбу; забивали в ящики мешки с мукой, а чтоб не попортило их водой, зашивали в оленьи шкуры. Однако больше всего возни было с гусями. Для них мы делали большую деревянную клетку, но и там они должны были тесниться, как сельди в бочонке.
Лаборатория и мастерская были уже упакованы, оставлено было только самое необходимое для постройки плотов. Но все это, впрочем, было делом второстепенным. Важнее всего было успеть разобрать жилье, построить плоты и применить к ним новую систему передвижения, придуманную отцом.