Он предложил высадить экипаж на одном из островков, а корабль пробуксировать в бухту. По окончанию же наших работ отдать им, в крайнем случае, одну из лодок, поставив на ней электромотор, и отправить их на материк.
С этими решениями под командой Лазарева мы выехали к неизвестному кораблю.
VI
Наша двойная лодка энергично резала волны, а небольшая паровая яхта, казалось, летит нам навстречу. Теперь уже ясно было видно, что судно цело, а его крен вызван тем, что оно боком вмерзло в льдину, которая накреняла его своей тяжестью. Поломанные мачты и плохо убранные паруса, болтающиеся концы веревок и перепутанные снасти указывали, что корабль без всякого призора.
— Это такой же пловучий гроб, — сказал Лазарев, — как и китобойное судно.
Мы заехали со стороны крена и прицепились баграми за льдину. Корабль не проявлял никаких признаков жизни. На носу мы прочли французскую надпись: «Liberté».
— «Свобода», — перевел Лазарев, говоривший, как и все старшие, по-французски, — во всяком случае это не русское судно.
Мы стали кричать, но никто не отзывался. С борта яхты на примерзшую льдину был спущен деревянный трап. Оставив Алексея в лодке, мы с Лазаревым вскарабкались на льдину и поднялись по трапу. Мы осторожно обошли всю палубу и увидели, что все четыре шлюпки сняты. Словом, здесь была та же картина, какую мы видели на китобойном судне. Только было непонятно, почему брошено совершенно целое судно, пригодное для плавания.
Отбросив всякую предосторожность, мы спустились в каюты и прошли в машинное отделение. Машины оказались в полной исправности, в каютах полный порядок, как будто их покинули только вчера; они были прекрасно обставлены специально для пассажирского плавания. В рубке оказался рояль и два шкафчика с нотами. Я очень обрадовался роялю и нотам, так как мама, будучи пианисткой, очень скучала без музыки, а Анна Ивановна пела.
— Это яхта богатого человека, — говорил Лазарев, — и попала в океан случайно.
Мы оглядели все каюты, с удовольствием посмотрелись в большие зеркала и собирались уже подняться наверх, как заметили в конце коридора запертую дверь. Мы попытались отворить ее, но она не поддавалась нашим усилиям.
Лазарев ударил около ручки ружейной ложей и замахнулся было во второй раз, как из-за двери слабо прозвучал испуганный женский голос:
— Qui est là? (Кто там?).
— Мы пришли к вам на помощь, — ответил Лазарев по-французски.
За дверью раздались истерические рыдания.
Мы с Лазаревым молча переглянулись, недоумевая, что все это значит.
— Пустая яхта среди льдов, запертая женщина, — странная дикая история, достойная людей…
— Отоприте дверь, — снова крикнул Лазарев, — мы окажем вам помощь.
— У нас нет ключа, нас заперли, — послышался ответ.
— Их заперли снаружи, — перевел мне Лазарев, — давай в приклады.
Мы принялись изо всех сил колотить в дверь, но замок не поддавался. Мы стали бить около замочной скважины по очереди, как молотобойцы. Это длилось минут десять, как вдруг дверь распахнулась — мы сорвали часть дверного косяка.
Перед нами было большое помещение из двух комнат. В первой среди жестянок из-под бисквитов и бутылок вина стояла красивая молодая девушка, почти сумасшедшая по виду. Она была одета в меховые шаровары и меховую куртку. Пальцы ее были судорожно сцеплены и прижаты к груди.
Остро вглядевшись в нас, она быстро заговорила что-то, указывая на соседнюю комнату. Успокаивая ее, Лазарев, а за ним и я прошли туда.
При свете, врывавшемся широкой полосой в иллюминатор, мы увидели старика, лежащего на постели. Он был, видимо, сильно болен. Медленно обводя нас глазами, он спросил:
— Кто вы такие? Что вы хотите с нами делать?
— Мы хотим только помочь вам, — сказал Лазарев.
— Мы съели и выпили все, что нам оставлено, — тихо проговорил старик, — три дня, как мы ничего не ели.
В этот момент молодая девушка покачнулась. Я едва успел подхватить ее и положил рядом со стариком.
Тут только мы заметили тяжелый запах, наполнявший комнаты, несмотря на довольно низкую температуру, и нам ясно представилось, что испытывали они здесь, запертые в пловучую скорлупку среди льдов, питаясь галетами, бисквитами и вином и тут же отправляя все естественные потребности.
— На свежий воздух, — крикнул Лазарев и велел мне перенести девушку в рубку.
Я и сейчас испытываю это ощущение от худенького и легкого тела, которое покоилось на моих руках. Осторожно я уложил ее в рубке на диван и побежал к Лазареву.
Мы перенесли старика и положили его рядом с девушкой на другой диванчик. Пока мы его укладывали, девушка очнулась, открыла глаза, долго осматривалась кругом и потом, поняв, в чем дело, ласково улыбнулась и произнесла вполголоса:
— Мерси…
— Я думаю, — сказал мне Лазарев, — оставить их здесь и вместе с судном прибуксировать в нашу гавань.
Я согласился, что это будет самое лучшее, и, уходя, посмотрел на девушку. Наши взгляды встретились, и она опять улыбнулась. Мне стало вдруг радостно, как тогда при встрече с Саррой. Я не помню, как мы вышли на палубу, захватив свои ружья.
Наше появление приветствовал Алексей, начавший уже беспокоиться.
Лазарев внимательно осмотрел примерзшую льдину и велел Алексею подъехать к носовой части яхты, откуда мы спустили канат. Алексей поймал его конец и прикрепил к стальной перекладине между лодок.
— Теперь мы попробуем встряхнуть яхту, — сказал Лазарев, — авось, от нее оторвется часть льда, льдина сильно подтаяла.
Мы снова пересели в лодки и дали полный ход вперед, винты запенили воду и помчали нас по глади моря. Держа руль, я не спускал глаз с яхты.
Вдруг сильный толчок сбросил меня с места, и я удержался только потому, что крепко вцепился в колесо штурвала. Алексей и Лазарев упали на палубу.
Со стороны яхты послышался шуршащий шум, и мы, оправившись от толчка, увидели, как большая часть льдины стала отставать от яхты, а ее нос с легкой пеной стал резать воду. Мы еще прибавили ход, пустив воздушный винт.
Через час мы уже входили в нашу бухту.
VII
Вся наша колония толпилась у берега, когда мы крепили буксирный канат с яхты у пристани. Лазарев в кратких словах рассказал обо всем виденном, и мы тотчас же отвалили от берега и направились к яхте. Теперь трап висел уже прямо над водой, а остаток оторвавшейся льдины начинался позади него и шел к корме.
Мы с Лазаревым снова взобрались на судно и вынесли на руках старика, положив на палубу лодки. Потом я один бросился вверх по трапу за девушкой, словно боясь, чтобы ее не понес Лазарев. Она встретила меня улыбкой и доверчиво обвила руками мою шею, когда я поднял ее с диванчика и понес на палубу.
Спускаясь по трапу, я заметил, что лицо девушки озарилось радостью при виде нашей колонии. Она тихо шепнула мне что-то по-французски.
Я не понял слов чужого языка, но сердце мое забилось от этого шопота.
— Милая, прекрасная, — шевелил я одними губами, и мне было жаль отдавать ее в руки Лазарева.
Он принял ее с палубы и весело спросил:
— Eh bien, mademoiselle, comment vous trouvez vous? (Ну, как мы себя чувствуем?)
— Un peu mieux, monsieur, je vous remercie. (Немного лучше, благодарю вас.)
Когда мы подъезжали к берегу, я старался держаться ближе к ней. Она часто взглядывала на меня и вдруг, указав на себя пальцем, сказала:
— Люси!
Я радостно догадался и, повторив ее жест, произнес:
— Игорь!
Она улыбнулась и проговорила с акцентом:
— Игор…
Когда мы пристали к мосткам, она повернулась ко мне и, протянув руки, сказала с улыбкой:
— Игор!
Я поднял ее, как ребенка, и вынес на руках прямо к маме.
— Мама, — воскликнул я, — она удивительная девушка!
Мама улыбнулась, потом, взяв Люси за виски, повернула к себе ее улыбающееся личико и поцеловала.
— Мы будем любить тебя, моя крошка, — сказала она по-французски.
Девушка порывисто обняла маму, слезы хлынули у нее, и она прошептала:
— Неужели все кончилось, и это не сон?
Мама ласкала ее и успокаивала. Я слушал, как они разговаривали, не понимая слов. Два раза я слышал, как Люси произнесла мое имя, а мама, обернувшись ко мне, сказала:
— Люси благодарит тебя. Она хочет учиться по-русски, так как ты не знаешь французского языка.
— Скажи ей, — проговорил я, краснея, — что она чудная, прекрасная девушка…
Я оставил Люси в маминой комнате и отправился на работу, так как я не кончил своего урока. Три часа до своей смены я работал с утроенной энергией, напевая все песенки, какие знал, и никогда не казался мне мир таким прекрасным, как теперь.
Снова мне хочется повторить в памяти все те непередаваемые в словах мелочи, из которых выросло большое глубокое чувство, озарившее утро моей жизни. У меня звучат в ушах первые фразы Люси на русском языке. Она коверкала слова и смешила всех, а для меня эти неправильные и забавные фразы были полны смысла.
И неохотно я отрываюсь от воспоминаний личного счастья, чтобы продолжать летопись нашей жизни, жизни Тасмира.
VIII
Когда я вернулся с работы, наши гости, напившись оленьего молока, спали в отведенной им комнате. В общей столовой я застал маму, отца, Зотовых и девочек. От них мы узнали, что случилось с Люси и ее отцом, Антуаном Барни.
18 марта 1871 года, после позорной войны с Пруссией, после пленения французского императора и подписания мира, парижские рабочие и ремесленники были доведены до отчаяния.
Буржуазия тогда образовала в городе Бордо свое правительство, но не менее жестокое и хищное, чем императорское. Париж восстал, и французский пролетариат с оружием в руках впервые поднял красное знамя.
Антуану Барни было тогда сорок лет, и он, оставив свой ткацкий станок, взял ружье и стал в ряды федералистов. Его сын, Арман, слесарь с машиностроительного завода, участвовал рядом с ним в боях за форты Исл