Тетаити искал его.
— Адамо!
Быть может, он не слышал всплеска, когда Парсел соскочил в воду на мели.
— Тетаити, — сказал Парсел слабым голосом. Он поднялся и ждал ответа Тетаити, чтобы пойти на его голос.
— Адамо!
Парсел двинулся к нему, вытянув руки. Он не видел даже своих пальцев. Все было белым, ватным.
— Адамо!
Он был удивлен, услышав голос позади себя. Но может быть, звук отражался от береговых скал? Или все спутал туман?
— Тетаити!
Шли долгие минуты. Они никак не могли найти друг друга. Должно быть, они кружили в нескольких метрах один от другого. Им не следовало кричать. Эхо путало их. Он сказал вполголоса:
— Тетаити!
И вдруг совсем рядом, так близко, что он подскочил, послышалось:
— Не двигайся.
Он обернулся, но ничего не увидел. Он замер на месте, и снова послышался низкий, серьезный голос Тетаити:
— Говори.
— Тетаити…
— Еще.
— Тетаити… Голос слышался справа, но Парсел не поддался искушению броситься в эту сторону.
— Тетаити…
Рука опустилась ему на плечо. Он повернулся. Высокая атлетическая фигура Тетаити вырисовывалась серой тенью в тумане. Парсел довольно ясно видел руку у себя на плече, но, начиная от локтя, ее очертания расплывались, а выше голова казалась лишь темным пятном в молочно — белой дымке.
— О Адамо! — сказал Тетаити. — Я нашел тебя!
Уик–энд на берегу океана
Суббота. Утро
Лучи солнца все так же играли на кузовах брошенных машин, стоявших двумя бесконечными рядами у обочины тротуаров. Проходя, Майа заметил шикарный «меркурий» защитного цвета. Очевидно, генеральская машина: на радиаторе еще торчал флажок. Теперь в ней спали двое солдат. Спинку переднего сиденья они отбросили назад и, растянувшись во весь рост на подушках, спали рядышком, раскинув руки с видом глубочайшего удовлетворения. Позади себя Майа услышал скрип колес по мостовой, и тут же его догнала тележка, которую вез какой–то пехотинец. На тележке ногами вперед лежала женщина. Платье, задравшееся чуть ли не до живота, открывало две розовые пухлые ляжки, и при каждом толчке они подрагивали, будто в каком–то непристойном танце.
Тележка, скрипя колесами по неровным плитам мостовой, свернула в тот самый переулок, по которому шагал Майа, и поравнялась с ним. Женщина глядела прямо перед собой широко открытыми глазами, а на ее виске зияла черная дырка. И по–прежнему подрагивали при каждом толчке ляжки.
Солдат приостановился и, придерживая ручку тележки, утер мокрый лоб. Коренастый, огромные ручищи, а на лице боксера голубые наивные глаза. Он взглянул на Майа, покачал головой.
— Здорово мне не повезло, а?
Опустив на землю вторую ручку, он установил тележку на упоре и вытер потную шею.
— Курева нету?
Майа протянул ему пачку сигарет.
— Возьми парочку.
— А ты, видать, свой парень, — сказал солдат. Он взял три сигареты и аккуратно засунул их во внутренний карман куртки.
— Я‑то не шибко курильщик, — сказал он, — но запашок, друг, донимает.
Он поплевал себе на ладони, впрягся в тележку и с силой толкнул ее.
— Эта, правда, еще ничего, — добавил он, — совсем еще свеженькая.
И снова по мостовой загрохотали металлические ободья колес, снова заплясали ляжки. Майа молча зашагал рядом.
— Где квартируешь? — спросил солдат, первым нарушив молчание.
— В санатории.
— Тогда тебе другим путем идти.
— Ничего, сделаю крюк, пройду через дюны.
— Ну–ну! — сказал солдат.
При каждом толчке руки его вздрагивали.
— Вот сволочи, — проговорил он. — Здорово обдурили. Десятого жмурика с утра волоку на себе, и конца–краю не видно. Как мальчишку обдурили!
Майа пригляделся к покойнице. Лет двадцать пять, от силы тридцать. Под платьем у нее ничего не было, а платьице летнее, из набивной ткани. Вчера стоял знойный день.
— Вот сволочи! — повторил солдат. — Спросили, кто умеет водить. Мне бы, дурачку, промолчать, а я влип, как последний болван. «Значит, водите, — говорит капитан, — чудесно!» — и, хлоп, сразу же впрягли меня в оглобли, умеешь, так вози жмуриков. Я даже побелел. «Ниттель, — это капитан мне говорит, — никак, вы сдрейфили». Это я‑то сдрейфил! Да разве в том дело. Плевал я лично на жмуриков! Ничего–то капитан не понял! Не в жмуриках дело, а в этих хреновых оглоблях. Нашли осла!
Он снова взглянул на Майа.
— Понимаешь, до войны я был шофером такси в Париже. Ночным шофером, — добавил он, скромно потупив глаза.
— Тогда, конечно, дело другое.
— Еще бы! — подхватил Ниттель. — Я ему, капитану то есть, говорю: «А почему бы грузовик не приспособить. Грузовиков навал. Я лично приведу вам грузовик, а то и парочку». Куда там: «У нас задание, говорит, и мы обязаны выполнять его нашим ротным транспортом». Возьми их за рупь за двадцать!
На противоположном конце улицы неожиданно появился «рено» защитного цвета. Машина резко затормозила и остановилась, чуть не упершись бампером в тележку. Разъехаться было невозможно из–за машин, стоявших вдоль обочин тротуаров. «Рено» и так с трудом пробирался между ними. Послышался нетерпеливый звук клаксона, затем другой. Ниттель побагровел.
— А куда мне прикажете деваться?
Он установил тележку на упоре, закурил одну из сигарет — подарок Майа, потом с невозмутимым видом уселся на оглобли.
Молоденький лейтенант выскочил из «рено», как чертик из ящика, и в два прыжка очутился возле тележки.
— Убирайтесь немедленно, — грубо скомандовал он, — я везу письмо к генералу, мы торопимся.
— А куда прикажете убираться? — осведомился Ниттель.
Эту фразу он произнес неожиданно сладким голосом. Лейтенант огляделся. Свернуть действительно было некуда. Машины стояли вплотную друг к дружке.
— Раз некуда, тащите обратно, до ближайшего перекрестка метров пятьсот.
— Извиняюсь, — все так же сладко пропел Ниттель, — извините великодушно! Если я при каждой встречной машине буду пятиться до ближайшего перекрестка, я, чего доброго, так и прокручусь до вечера со своим покойничком… Да вы сами осадите, ведь вы на машине.
Говорил он теперь почти не шевеля губами, тщательно выбирая выражения поизысканнее, прямо дама–патронесса.
Лейтенант задумался.
— Невозможно, задним ходом машина столько не пройдет. И, кроме того, — добавил он раздраженно, — потрудитесь не давать мне советов. Только этого еще не хватало! Я везу письмо генералу, срочное письмо, и приказываю вам очистить дорогу. Слышите, приказываю!
Ниттель не шелохнулся.
— Вы что, не понимаете, что ли? — заорал лейтенантик. — Назад!
— Господин лейтенант, — сказал Ниттель, — капитан Блари приказал мне доставить штатского в мэрию, и я доставлю.
— Назад! Плевал я на вашего капитана Блари!
— Дело ваше. — Ниттель говорил все так же сладко и изысканно. — У меня тоже есть приказ: отвезти тело штатского в мэрию, и я везу.
— Штатский? Какой штатский? Где у вас тут штатский?
— Вот, — сказал Ниттель, указывая на покойницу.
— Черт бы вас побрал! — завопил лейтенант. — Вы что, смеетесь надо мной, а? Отойдете вы назад или нет, я вас спрашиваю?
— Я выполняю приказ капитана Блари. И других приказов выполнять не намерен.
— Какого дьявола! — продолжал вопить лейтенант.
Он зашелся от гнева и с трудом выдавил из себя:
— Других приказов не намерены выполнять! Я вам сейчас покажу, как их не выполнять! Может, вы вообще от офицеров приказов не получали? Может, вы не знаете, что такое офицер? А нашивки мои, так–перетак… видите?
— И вам не стыдно ругаться при мертвой? — спросил Ниттель.
Тут лейтенант сделал нечто ни с чем не сообразное. Он выхватил из кобуры револьвер и навел его на Ниттеля. Кровь ударила ему в голову, и револьвер в руке заплясал.
— Я приказываю вам уступить дорогу, — сказал он беззвучным голосом.
Ниттель побледнел, но не тронулся с места. «Худо дело, — подумал Майа, — а главное, по моей вине. Не будь меня здесь, Ниттель не стал бы упрямиться. А этот молокосос вполне способен его укокошить. Пример, дисциплина, а ему, голубчику, всего двадцать, он, видите ли, Францию спасает…»
Ниттель и лейтенантик, не шевелясь, неотрывно глядели в глаза друг другу, будто завороженные тем, что должно было произойти.
— Стойте! — крикнул Майа.
Оба вздрогнули и повернулись к Майа, неохотно, с досадой, так, словно бы этот крик разрушил какой–то тайный сговор, вдруг связавший их.
— Подождите!
Теперь оба глядели на него в упор, и Майа смешался, не зная, что сказать дальше. У Ниттеля был угрюмый, сонный вид.
— Подождите–ка! — сказал Майа. — По–моему, все можно уладить. Видите малолитражку, это «остин»… Отгоним его на середину мостовой, тележку втащим на рельсы, а потом поставим «остин» на место — это уже пустяки, и ваш «рено» прекрасно пройдет.
Воцарилось молчание. Лейтенантик спрятал револьвер в кобуру.
— Ну что ж, пожалуй, — хмуро сказал Ниттель.
В сторону лейтенантика он не глядел. Не дожидаясь посторонней помощи, он схватил «остин» за бампер, приподнял передние колеса и повернул маленький автомобильчик, как игрушку.
— Пожалуйте! А на насыпь так не въедешь, — добавил он, обращаясь к Майа. — Придется тебе подсобить чуток.
Он все еще не глядел на лейтенанта.
— Охотно.
Ниттель впрягся в тележку, повернулся к железнодорожной насыпи и разбежался. Тянул он изо всех сил, но насыпь была крутая, грунт обваливался, и на полпути он застрял.
— Да толкай, черт, толкай! — крикнул Ниттель.
Майа толкал с остервенением, но стоять ему было неудобно. Тележка поднималась в наклонном положении, и Майа с трудом удерживал ее. Вдруг он чертыхнулся. Покойница стала сползать с тележки. Тело неотвратимо скользило прямо на него. Он едва успел ухватить ее ноги и водрузить на полок.
— Что там у тебя? — сказал Ниттель, оглянувшись.
— Покойница на меня падает.
— Видать, приглянулся ей! — сострил Ниттель.