Ликованию не было конца. Женщины ощупывали подружек, терлись щекой об их щеки, легонько похлопывали их. Подошел Парсел, дружелюбно погладил им плечи, приблизил лицо к их шеям, сделав вид, будто принюхивается. Все захохотали. Так таитянские матери ласкают своих младенцев. А Парселу нравилась кожа таитянок, нежная, благоуханная, словно тающая под пальцами.
Омаата произнесла речь. В конце концов все уладилось. Женщины сами выбрали себе танэ, а не наоборот. Когда она замолчала, все стали осыпать беглянок вопросами: как это они не мокли во время дождей? Где отсиживались? Чем питались? Но те упорно отказывались отвечать и только посмеивались, опустив ресницы, жались друг к другу и хранили про себя свою тайну.
Вечером при свете доэ — доэ на рыночной площади начались пляски и песни, столь бурные и сладострастные, что даже Парсел ничего подобного никогда не видел. Уилли и Ропати не отставали от таитян. А когда Омаата вывела в круг Жоно и он начал топтаться на месте, как медведь, раздались восторженные вопли. Потом отрядили делегацию за Желтолицым. Никто на него не сердился. Он такой кроткий, такой вежливый. Итиа потерлась щекой об его щеку, а кое–кто из женщин, желая утешить метиса, потерявшего выбранную им ваине, стали заигрывать с ним, что не оставило его равнодушным.
На следующий день зюйд–вест сменился пассатом, а вместе с пассатом вернулись солнечные дни и ясные ночи, все в лунном сиянии. Таитяне, обычно считающие не дни, а ночи, установили, что рождество перитани придется по их исчислению на девятую ночь одиннадцатой луны. Эта ночь, как и все прочие в любом месяце, имела свое особое название. Звалась она Таматеа, что означает «луна, на закате освещающая рыб».
Это было счастливое предзнаменование. И в самом деле Меани удалось к вечеру с одного выстрела уложить дикую свинью. Он отнес ее к Омаате, которая тут же принялась разделывать тушу, а женщины тем временем уже растапливали печь. Парсел решил направить Уайта к Мэсону и к представителям «большинства» с предложением отужинать сообща вечером на Блоссомсквере при свете луны, дабы отпраздновать всей колонией сочельник и вспомнить далекую родину. А через Меани он попросил таитян принять участие и празднестве перитани.
Но уже меньше чем через час Парсел понял, что напрасно питает несбыточные надежды и что существующее на острове положение не переделаешь. Все приглашенные ответили отказом. Маклеод передал через Уайта свои сожаления. Как раз сегодня он празднует сочельник в кругу друзей. Представители «большинства» весьма огорчены, но они ужинают у Маклеода. Парсел заподозрил, что хитроумный Маклеод воспользовался услугами все того же Уайта, чтобы пригласить к себе гостей.
Мэсон повел себя более грубо. Велел передать, что «ответа не будет», смущенно пробормотал Уайт, передавая Парселу этот дерзкий отказ.
— А секстант?
— Я отдал его Масону от вашего имени.
— И что он сказал?
— Сказал: «Ладно».
Парсел удивленно поднял брови.
— И все?
— Да.
— Вы хоть объяснили ему, как секстант попал ко мне?
— Да.
— Что же он сказал?
— Ничего.
— И ничего не поручил мне передать?
— Нет.
Парсел испытующе поглядел на Уайта. Да нет, метис никогда не солжет. Человек он до того добросовестный, что не только передает слово в слово те, что ему поручают, но старается даже воспроизвести интонацию, разыгрывает целые мимические сценки. Вот, например, когда он сказал: «Ладно», тут уж нельзя было обмануться: настоящее мэсоновское «ладно» — хмурое и краткое.
Ответы таитян внешне были более чем учтивы. Они благодарят Адамо тысячу и тысячу раз. Они польщены, что всех мужчин и их «трех женщин» пригласили отужинать с перитани. И они в отчаянии, что вынуждены отклонить приглашение по непредвиденным обстоятельствам.
Парсел возился в своем садике, когда Меани принес ему этот ответ.
— Они так и сказали «наши три женщины»? — спросил он, подымая голову.
— Да.
— А кто сказал? Тетаити?
— Да.
— Он говорил от имени всех?
Меани потупился. Помолчав немного, Парсел спросил:
— Почему он стал здесь вождем? Ведь на Таити твой отец более великий вождь, чем его.
— Тетаити старый, ему уже тридцать лет.
— А если — я приглашу его на ужин к себе домой?
— Он откажется.
И так как Парсел молчал, Меани поспешил добавить:
— Он говорит, что ты вовсе не моа.
«Значит, я солгал зря, — печально подумал Парсел, — но раз уж начал, придется продолжать. Лгать Ивоа, лгать Меани…» — А знаешь, я тоже не верю, — вдруг произнес Меани.
Парсел взглянул на него с таким ошеломленным видом, что Меани расхохотался.
— Надеюсь, и ты тоже не веришь, Адамо?
Парсел молчал, не зная, что ответить. Но тут Меани хлопнул его по плечу и произнес серьезным тоном, без тени улыбки:
— Они не верят, что ты моа, но верят, что я верю. Поэтому я всегда буду говорить, что ты моа.
Воцарилось молчание, затем Парсел сказал:
— К чему вся эта комедия?
— Если бы я так не говорил, — Меани отвернулся, — бы прийти к тебе сегодня вечером.
— А если ты не будешь так говорить и все–таки придешь, что тогда будет?
— Они сочтут меня предателем.
Парсел вздрогнул.
— Вот уже до чего дошло! — медленно проговорил он.
И добавил, с трудом переводя дыхание:
— Кто же я тогда для них, если не моа? Сообщник Маклеода?
Меани ничего не ответил. Потом взял руку Парсела, поднес ее к своему лицу и прижал к щеке.
— Придешь? — спросил Парсел.
— Приду, брат мой! — ответил Меани.
В его глазах, устремленных на Парсела, сияла нежность.
— Приду с Итией, — добавил он.
— Как так? Они отпустят Итию?
— Знай, Адамо, что никто не смеет командовать Итией.
— Даже ты?
— Даже я, — расхохотался Меани.
В первый день рождества островитяне отведали дикой свиньи, запеченной в одной печи, приготовленной одними руками, но каждый лакомился жарким порознь: таитяне в своем доме, «большинство» у Маклеода, «меньшинство» вместе с Итией и Меани — у Парсела, Мэсон у себя. Дня через три, когда часы только что пробили полдень, в дверь Парсела постучали. Это оказался Уайт. Он не вошел в комнату, а остался стоять на пороге.
— Маклеод прислал меня узнать, есть ли у вас рыба.
Стол находился всего в трех шагах от двери, а там на банановых листьях лежала рыба, белая, с перламутровым отливом. Но Уайт ничего не видел. Из деликатности он не поднимал глаз. И Парселу вдруг почудилось, что, если он сейчас скажет «нет», Уайт, вернувшись к Маклеоду, скажет «нет», не добавив от себя
— Вы же видите, — произнес Парсел. ни слова.
Метис поднял глаза, оглядел стол, сказал: «Спасибо» — и собрался уходить.
— Уайт, — живо окликнул его Парсел. — В чем дело? У вас нет рыбы?
Уайт повернулся — и сказал равнодушным тоном:
— Ни у кого из нас нет рыбы.
Парсел спросил по — таитянски Ивоа:
— Откуда эта рыба?
— Меани принес.
— Они ездили утром на рыбную ловлю?
— Да, — кратко бросила Ивоа, отведя глаза.
— И вернувшись, не ударили в колокол?
— Нет.
— А кому, кроме меня, они дали рыбу?
— Никому не дали. Ловил Меани. Меани наловил рыбы для нас, для Уилли и Ропати.
Наступило молчание, затем Парсел сказал:
— Они больше не хотят ловить рыбу для перитани?
— Нет, не хотят.
Вздохнув, Парсел обернулся к Уайту.
— Она сказала…
Уайт тряхнул головой.
— Я понял, что она сказала. Спасибо.
— Уайт!
Уайт замер на пороге хижины.
— Скажите, пожалуйста, Маклеоду, что я ничего не знал.
— Хорошо, скажу.
Через два дня под вечер к Парселу зашел Джонс. Как обычно, на нем было только парео.
— Я вам не помешал?
Парсел захлопнул книгу и улыбнулся гостю.
— Знаете, сколько в корабельной библиотеке было книг?
— Нет, не знаю.
— Сорок восемь. А читать мне всю мою жизнь. Садитесь кресло.
— Я лучше вынесу его на солнышко, — сказал Джонс.
Нагнувшись, он схватил тяжелое дубовое кресло за одну ножку, выпрямился, держа свою ношу на вытянутой руке, и под кожей от запястья до плеча выступила упругая сетка мускулов. Джонс сделал несколько шагов и, согнув колени, поставил кресло таким ловким и легким движением, что оно коснулось земли одновременно всеми четырьмя ножками без всякого стука.
— Браво! — улыбнулся Парсел.
Совершив свой подвиг, Джонс уселся, с достоинством потупив глаза.
В комнату вошла Ивоа.
— Э, Ропати, э! — крикнула она, подняв правую руку, и помахала ею в воздухе, приветствуя гостя.
Подойдя к юноше, она матерински нежным движением положила ладонь на его коротко остриженные волосы и улыбнулась.
Джонс подставил ей щеку, устремив вдаль синие фарфоровые глаза. Вид у него был ласковый, но нетерпеливый, как у ребенка, который ждет, чтобы взрослые окончили свои излияния и отпустили его играть.
— Волосы у тебя как свежескошенная трава, — заметила Ивоа.
Парсел перевел.
— Вот еще, у меня волосы вовсе не зеленые, — возразил Джонс.
И захохотал. Потом снова нахмурил брови, наморщил короткий нос, сцепил на груди руки и с грозным видом стал щупать свои мускулы.
— Маклеод и его клика ходили нынче утром ловить рыбу, — произнес он чуть ли не трагическим тоном. — Я видел, как они возвращались. Они несли кучу рыбы!
Голос у него ломался, и последние два слова он выговорил фальцетом. Джонс покраснел. Он ужасно не любил, когда голос подводил его.
— Что ж тут такого? — заметил Парсел.
— Да, но они не позвонили в колокол, — с негодованием крикнул Джонс, — они лучше сгноят рыбу, чем с нами поделятся.
— Плохо, — проговорил Парсел и умолк.
— На худой конец они могли бы не давать рыбу таитянам… Отплатили бы им той же монетой… Но нам! Что мы им сделали? Парсел пожал плечами.
— Знаете что? — сказал Джонс, кладя ладони на колени и воинственно выпятив грудь. — Давайте пойдем завтра ловить рыбу: Уилли, вы и я…