ыни, — отдохновение для мужских взглядов. В эти дни Гортензия Гизо меняла платья каждые два или три часа и была весела, поскольку на этом празднике воспоминания о женихе ее не преследовали. Она завладела пианино, пела красивым сопрано и отплясывала до рассвета, доведя до изнеможения всех своих партнеров, за исключением Санчо. Не родилась еще та женщина, что сможет его срезать, как он говаривал, хотя и не мог не признать, что Гортензия оказалась достойным противником.
На третий день, когда баркасы уже отплыли, нагрузившись усталыми гостями, музыкантами, слугами и ручными собачонками, а рабы собирали горы оставленного мусора, пришел Оуэн Мерфи с известием, что банда восставших рабов приближается к ним по реке, убивая белых и подстрекая негров к мятежу. О беглых рабах, оседавших в индейских племенах, было известно, но здесь речь шла о других — тех, что жили на болотах, превратившихся в существ из грязи, воды и водорослей, невосприимчивых к укусам москитов и яду змей, невидимых для глаз их преследователей, вооруженных ножами, ржавыми мачете и остро заточенными камнями, обезумевших от голода и свободы. Сначала пришла весть, что в банде человек тридцать, но уже через пару часов говорили о полутора сотнях.
— Досюда они дойдут, Мерфи? И как полагаете, наши негры могут подняться? — спросил его Вальморен.
— Этого я не знаю, месье. Они близко и вполне могут оказаться здесь. Что касается наших людей, никто не сможет предсказать их реакцию.
— Как это нельзя предсказать? Здесь мы с ними возимся, нигде им не было бы лучше. Поговорите с ними! — воскликнул Вальморен, в сильном волнении расхаживая по гостиной.
— Такие дела разговорами не решаются, месье, — пояснил Мерфи.
— Этот кошмар просто преследует меня! Бесполезно хорошо с ними обращаться! Все эти негры неисправимы!..
— Успокойся, свояк, — прервал его Санчо. — Еще ничего не случилось. И мы ведь в Луизиане, не в Сан-Доминго, где на полмиллиона разъяренных негров приходилась горстка не знавших жалости белых.
— Я должен обеспечить безопасность Мориса. Приготовьте лодку, Мерфи, я сейчас же отправляюсь в город, — приказал Вальморен.
— Вот уж нет! — закричал Санчо. — Отсюда никто не сдвинется. Мы не побежим, как крысы. К тому же река ненадежна: у мятежников тоже есть лодки. Господин Мерфи, мы будем защищать плантацию. Несите сюда все наличное огнестрельное оружие.
На столе в столовой разложили оружие, два старших сына Мерфи, тринадцати и одиннадцати лет, зарядили стволы и после этого распределили их между четырьмя белыми мужчинами, включая Гаспара Северена, которому в жизни не приходилось спускать курок, да и прицелиться толком своими дрожащими руками он не мог. Мерфи распорядился рабами: мужчин заперли в конюшне, а детей — в господском доме; женщины же из хижин без своих ребятишек не выйдут. Мажордом и Тете взяли на себя домашнюю прислугу, возбужденную полученной новостью. Все рабы Луизианы слышали, как белые упоминали об опасности мятежа, но полагали, что такие вещи случаются только в далеких экзотических местах, и не могли себе даже и вообразить мятеж. Тете отправила женщин позаботиться о детях, а потом помогла мажордому запереть на засовы окна и двери.
Целестина отреагировала лучше, чем можно было ожидать, имея в виду ее характер. Она в шесть рук работала весь праздник, хмурая и деспотичная, состязаясь с привезенными чужими поварами, парой наглых слабаков, получавших деньги за то, что сама она должна была делать даром, как ворчала она себе под нос. Когда Тете пришла рассказать, что происходит, она принимала ножную ванну. «Никто не останется голодным», — коротко заявила она и тут же вместе со своими помощниками взялась за дело, чтобы всех накормить.
Они провели в ожидании целый день: Вальморен, Санчо и перепуганный Гаспар Северен с пистолетами в руках, в то время как Мерфи караулил конюшню, а его сыновья следили за рекой, готовые поднять тревогу в случае необходимости. Линн Мерфи успокоила женщин, заверив их, что дети сейчас в полной безопасности в большом доме, где им раздают чашки с горячим шоколадом. В десять вечера, когда уже никто на ногах не стоял от усталости, прискакал верхом Брендан, старший сын Мерфи, — факел в руке и пистолет за поясом — с известием, что приближается патруль. Через десять минут напротив дома уже спешивались всадники. Вальморен, который в эти часы заново пережил ужасы Сен-Лазара и Ле-Капа, принял их с таким видимым облегчением, что Санчо сделалось за него стыдно. Он выслушал доклад командира патруля и приказал раскупорить бутылки со своим лучшим ликером, чтобы отпраздновать. Кризис миновал: девятнадцать мятежных негров были арестованы, одиннадцать были мертвы, а остальных вздернут завтра на рассвете. Остатки банды разбежались и, по-видимому, направляются к своим убежищам на болотах. Один из патрульных, рыжий восемнадцатилетний парень, возбужденный ночными приключениями и выпитым алкоголем, уверял Гаспара Северена, что сам видел, что у повешенных от долгой жизни на болоте выросли жабьи лапы, рыбьи плавники и зубы как у крокодила. Некоторые местные плантаторы с энтузиазмом присоединились к патрулю, предвкушая охоту на людей — вид спорта, который довольно редко удавалось практиковать в подобных масштабах. Они поклялись изничтожить всех восставших негров до последнего. Потери белых оказались минимальными: один убитый надсмотрщик, один плантатор и трое патрульных ранены, и еще одна лошадь подломила ногу. Мятеж смогли задушить так быстро, потому что один из домашних рабов поднял тревогу. «Завтра, когда мятежники будут раскачиваться на виселицах, этот человек станет свободным», — подумала Тете.
Испанский идальго
Санчо Гарсиа дель Солар ездил между плантацией и городом взад и вперед, проводя в лодке или седле куда больше времени, чем в любом из этих двух пунктов назначения. Тете никогда не знала, когда он появится в городском доме — днем или же ночью, на загнанном коне, со своей неизменной улыбкой, шумный, голодный. Однажды в понедельник, на рассвете, он бился на дуэли с другим испанцем, правительственным чиновником, в садах Сен-Антуана, традиционном для кабальеро месте, где можно было убить друг друга или хотя бы поранить — единственный способ очистить запятнанную честь. Это было любимым времяпрепровождением, и сады с их пышными кустами благоприятствовали столь необходимой приватности. В доме об этом ничего не знали — до завтрака, когда объявился Санчо в окровавленной сорочке, требуя кофе и коньяка. С хохотом он заявил Тете, что получил всего лишь царапину на ребрах, его же противник — совсем другое дело — остался с меченой физиономией. «Из-за чего же вы дрались?» — поинтересовалась она, пока промывала ему резаную рану, столь близкую к сердцу, что, если бы шпага вошла чуть поглубже, ей пришлось бы снаряжать его на кладбище. «Он на меня косо посмотрел» — таково было объяснение. Он был счастлив оттого, что на его совести не оказался покойник. Позже Тете узнала, что причиной дуэли явилась Ади Супир, молоденькая квартеронка, обладательница сводящих с ума округлостей, на которую положили глаз оба соперника.
Санчо ничего не стоило разбудить среди ночи детей, чтобы показывать им карточные фокусы, а если Тете возражала, то он хватал ее за талию, пару раз переворачивал в воздухе и принимался внушать ей, что невозможно выжить в этом мире, не умея ставить ловушки, и что чем раньше дети познакомятся с ними, тем лучше. Вдруг в шесть часов утра у него появлялось желание съесть жареного поросенка, и нужно было лететь на рынок искать поросенка. Или же он объявлял, что направляется к портному, пропадал целых два дня и возвращался сам не свой от принятого алкоголя и в компании нескольких собутыльников, которым уже успел предложить и кров и стол. Одевался он хотя и в весьма строгом стиле, но с большой тщательностью: каждая деталь костюма внимательно изучалась в зеркале. Своего четырнадцатилетнего раба, мальчика на посылках, он выучил придавать форму его усам и брить ему щеки испанской навахой с золотой рукояткой, служившей семье Гарсиа дель Солар на протяжении уже трех поколений. «Ты ведь женишься на мне, когда я вырасту, дядя Санчо?» — спрашивала его Розетта. «Завтра же, если захочешь, золотко», — и звучно чмокал ее в обе щечки. С Тете же он обращался как с бедной родственницей — со смесью фамильярности и уважения, осыпая шуточками. Иногда, когда чувствовал, что дошел до края ее терпения, он приносил ей подарок и вручал его, сопровождая комплиментом и целованием ручки, в связи с чем она сильно смущалась. «Быстрее подрастай, Розетта, а то как бы я не женился на твоей маме», — шутил он.
По утрам Санчо появлялся в «Кафе эмигрантов», где подсаживался к игрокам в домино. Его забавные фанфаронские выходки идальго и неизменный оптимизм составляли резкий контраст с манерой держаться французских эмигрантов, униженных и обедневших в изгнании, которые проживали жизнь, оплакивая утрату своих состояний, реальных или мнимых, и споря о политике. К разряду плохих новостей относилось то, что Сан-Доминго все еще был погружен в бездну насилия и что англичане захватили несколько прибрежных городов, но им, однако, не удалось занять центр страны, и по этой причине перспектива объявления независимости колонии несколько отдалилась. Туссен — а как теперь зовут этого проходимца? Лувертюр? Ну и имечко себе выдумал![19] Ладно, так вот, этот Туссен, который раньше был с испанцами, теперь сменил знамена и воюет на стороне французских республиканцев, которым без его помощи давно пришел бы конец. А перед этой перебежкой Туссен уничтожил все испанские войска, что были под его командованием. Вот и судите теперь, можно ли доверять этим людишкам! Генерал Лаво дал ему звание генерала и командора Западного Кордона, и вот теперь эта макака разгуливает в шляпе с пером, со смеху помереть! «До чего мы дожили, земляки! Франция в союзе с неграми! Какое историческое унижение!» — восклицали эмигранты в паузах между двумя партиями домино.
Но было и некоторое количество оптимистичных для беженцев новостей: например, о том, что во Франции влияние колонистов-монархистов усиливалось, и люди больше ни слова не желали слышать о правах негров. Если колонисты наберут необходимое количество голосов, Национальное собрание вынуждено будет послать войска в Сан-Доминго и покончить с мятежом. Остров на карте — просто муха, говорили они, он никогда не сможет противостоять мощи регулярной армии. А после победы эмигранты смогут вернуться, и все снова будет как раньше. И не будет снисхождения к неграм: их всех уничтожат, а потом привезут из Африки свежее «мясо».