подмоченные, хрустящие от песка, грудами валялись на берегу. А рядом, накрытые парусиной, лежали спасенные инструменты и приборы. На рифе покоились останки «Василиска». Мы сняли с него паруса, бегучий такелаж и вообще все, что можно было снять. Прибой уже сильно потрепал судно и проделал в борту большую дыру. Удивительно, как далеко разбросали волны обломки. Лоскуты бумаги, куски дерева, разные жестянки были раскиданы по всему берегу, миль на десять в обе стороны от места крушения. Мы собрали все более или менее ценное и тоже сложили у лагуны. Потом погрузили весь скарб в ветхие лодки островитян — консервы на дно, более хрупкие вещи сверху. Судовые документы и секстан я тщательно завернул в парусину и спрятал на полку под один из бимсов. К концу погрузки планширы лодок возвышались над водой всего на несколько дюймов, и нас взяло сомнение, доплывем ли мы хотя бы до «фермы».
При попутном ветре мы вышли из лагуны и повернули на запад. В миле перед нами белело платье Офелии, которая, как коза, бежала по берегу, прыгая с камня на камень. Хотя ветер дул довольно сильно, нам так и не удалось догнать ее, настолько нагружены были лодки. У «фермы» мы остановились на несколько часов, и негры вернулись к прерванной охоте на свиней. Пока они прочесывали заросли, мы с Колманом решили осмотреть поселок. Он состоял из шести маленьких домиков, сбившихся в кучу в нескольких ярдах от берега. Их стены были сложены из кусков коралла и побелены известью. Известь, как мы узнали, здесь получают из коралла путем обжига. Четыре дома были крыты пальмовыми листьями, просто, но остроумно привязанными при помощи волокон к решетчатой раме, остальные два — травой и тростником. Двери и окна были сделаны из досок, выброшенных на берег прибоем (на некоторых еще оставались явственные следы морских желудей[14]), и навешены при помощи самодельных деревянных петель. Одним словом, строительный материал не стоил ничего. Мебели не было, если не считать одного или двух рахитичных столов, сделанных тоже из даров моря. Жители Инагуа, как и большинство крестьян на островах, мало затронутых цивилизацией, спят прямо на полу, на травяных циновках, которые утром сворачивают и убирают. Жизнь здесь не отличается чрезмерным комфортом.
Через некоторое время, сочтя, что свиньям внушено достаточное уважение к человеку, вся ватага вернулась. Мы снова подняли изодранные паруса и поплыли вдоль берега. Я сидел на палубе и размышлял. Все наши планы пошли прахом. Сначала я даже подумал о том, не продолжить ли нам плавание на одной из этих лоханок, но, увидев, что каждые двадцать — тридцать минут из них надо вычерпывать воду, чтобы не пойти ко дну, понял всю безнадежность такой затеи. Придется сидеть на этом острове — другого выхода нет. Тогда я стал следить за берегом более внимательно.
Он тянулся миля за милей — узенькая полоска зелени, тающая на горизонте. В глубине острова возвышалось несколько небольших холмов. Изредка появлялись купы пальм, торчавшие над берегом, словно повисшие в воздухе зеленые ракеты. Позади них лениво дремали на солнце непроходимые джунгли. В общем, пейзаж довольно приятный. Морские валы налетали на бурые скалы, подымая целые фонтаны брызг, и откатывались обратно, одетые белой пеной. Домов на берегу не было видно. Дэвид Дэксон сказал нам, что их не будет до самого «города», то есть до Метьютауна.
В полдень Дэксон объявил, что собирается жарить кукурузу. Из рухляди, загромождавшей лодку, он извлек несколько обломков дерева и ящик с песком. В нем он развел громадный костер, от которого мы едва не попрыгали в воду. Перхая, со слезящимися от дыма глазами, мы следили за его действиями. Когда початок слегка обуглился, Дэксон набросился на еду, причмокивая губами от удовольствия. Мы тоже отведали жареной кукурузы, но, по-видимому, цивилизация нас слишком испортила: кукуруза показалась нам сухой и безвкусной, как опилки, и глоталась с трудом. Колман нашел банку консервов без этикетки. В банке оказались груши, которые гораздо больше отвечали нашему вкусу.
Дэксон сказал, что мы прибудем в Метьютаун часов через восемь, но вот уже близился вечер, а берег был по-прежнему пуст. Перед закатом на горизонте стали собираться черные тучи. Они громоздились все выше и выше, в надвигающемся мраке засверкали молнии. Я спросил Дэксона, не лучше ли подойти к берегу и переждать ночь, чтобы не попасть в шторм. Вместо ответа он степенно указал на едва заметную полоску барьерного рифа, о который разбивался и мерно грохотал прибой. Сплошной извилистой линией, без единого просвета, риф тянулся к западу. Ближайший проход, сказал Дэксон, находится в трех милях отсюда, возле островка Шип-Кей. И если прилив стоит достаточно высоко, там можно будет найти безопасное место для стоянки.
Мы с беспокойством поглядывали на небо; тучи все росли и росли, застилая горизонт. Вскоре раздался гром, его раскаты, то затихающие, то нарастающие, пронеслись над самой водой. Наконец при вспышке молнии мы разглядели невысокие очертания Шип-Кея, маленького островка, лежащего рядом с Инагуа. Барьерный риф заканчивался у самого острова и возобновлялся с другой его стороны. Сколько мы ни напрягали зрение, мы не могли обнаружить ни малейших признаков прохода, но Дэксон, по-видимому, зная, что к чему, правил прямо на риф. Мы долго плыли в темноте, затем при вспышке молнии перед нами мелькнул риф. Волны набегали на него и разбивались в мельчайшую водяную пыль.
— Надеюсь, малый знает, что делает, — прошептал Колман. — Хватит с меня рифов на ближайшее время.
Подпрыгивал на волнах, лодки подходили все ближе и ближе к берегу. По воде зашлепал дождь; налетел порыв холодного ветра и тут же стих. Новая вспышка молнии осветила риф — он был не более чем в пятидесяти футах от нас, и по-прежнему никаких признаков прохода. Но Дэксон продолжал идти прямо на берег. Он немного переложил румпель, и при вспышке молнии мы увидели, что нос лодки направлен на небольшую пальмовую рощицу на берегу. Теперь мы плыли очень медленно, так как ветер стих совершенно. При следующей вспышке молнии мы увидели, что между нами и рифом три гребня волн, потом осталось два, и только в последнюю минуту, когда казалось, мы вот-вот разобьемся о рифы, открылся крошечный просвет, в который бурным потоком хлестала пена. Волны ходили тут вовсю, и при вспышках молнии мы могли разглядеть широкие ветви кораллов, торчащие из воды[15]. На мгновение лодка словно повисла над проходом, а затем вместе с клочьями пены плавно скользнула в лагуну.
— Ух! — вздохнул Колман. — Ну и ночь!
Мы ожидали, что шторм разразится с минуты на минуту, но, словно разочарованные тем, что нам удалось укрыться, тучи рассеялись. Выглянула луна. Однако приключения на этом не кончились — не успели мы поздравить друг друга с таким счастливым оборотом дела, как крепко сели на песчаную мель. Мы толкали лодку вперед и назад, ругались на чем свет стоит, но все без толку. Дэксон устало вздохнул, пробормотал что-то насчет прилива и уселся поудобнее. Вскоре он уже спал, мотая головой из стороны в сторону, в такт легкой качке. Родственники последовали его примеру, улегшись прямо на голых досках, и их дружный храп разнесся над покрытой рябью лагуной.
— Не поспать ли и нам? — сказал я Колману.
Однако вскоре наш сон был прерван. Еще не рассвело, над водой висел легкий туман, сквозь который доносился шум прибоя.
— Где мы? — спросил я у Дэксона.
— В заливе Мен-ов-Уор, — проворчал он. — На восходе будем в Метьютауне.
Слипающимися от сна глазами мы обвели смутно видневшийся берег и усеянное звездами небо.
Метрах в ста от берега виднелся высокий утес, у которого лениво, словно устав от ночного штиля, плескался прибой. Мы обогнули мыс и направились на юг. Над горизонтом криво висел Южный Крест. Дэксон кивнул в его сторону и пробурчал:
— Метьютаун.
Сначала не было видно ничего, но потом в серой мгле замаячила масса домов. У самого берега высился большой квадратный дом с красными ставнями, позади него — еще несколько строений с длинными флагштоками, похожими на мачты разбитого, потерявшего паруса корабля. Рядом виднелись какие-то высокие тощие деревья, в которых благодаря причудливым формам мы признали казуарину[16]. Между ними также теснились дома всевозможных размеров — самые маленькие из них представляли собой однокомнатные лачуги с крышей из пальмовых листьев.
Внезапно утреннюю тишину разорвал страшный грохот. С пустынных улиц донесся лязг металла, ужасающие звуки труб и звон колоколов. Грохот становился все громче, словно переходя с одной улицы на другую. Мы вскочили.
— Что за черт! — воскликнул Колман. — Что там происходит?
Меж тем шум усилился и перешел на ту улицу, где стоял дом с красными ставнями. Появилась пестрая группа людей, веселая темно-коричневая толпа, которая пела, махала флагами, била в барабаны и котелки, звенела огромными бубенцами, бренчала на каких-то струнных инструментах и орала во все горло. Она двинулась по набережной, прошла квартал, другой и повернула в глубь острова.
— Что, демонстрация? — спросили мы Дэксона.
— Нет, сэр, — ухмыльнулся он. — Встречают Рождество.
— Рождество! — ошеломленно повторил Колман. — Вот тебе и на! Про него-то я и забыл!
Я засмеялся, вспомнив о других Рождествах, о долгих пасмурных днях в северных странах, где выпадает много снега и сосны темнеют на его фоне, о теплых каминах, у которых собираются семьи. Я вспомнил о Святках в заброшенном городке на Гаити, где я и единственный во всем городе белый потащились высоко в горы, через зону пальм к холодным вершинам, чтобы принести сосну. Я улыбнулся, вспомнив, как на ней вместо игрушек висели раскрашенные тыквы, груши и блестки из фольги от папиросных коробок. И опять я улыбнулся, вспомнив, как удивились рожденные в тропиках дети, увидев странное дерево, которое растет на высоте больше километра. Отовсюду приходили крестьяне, чтобы посмотреть на это зрелище — сосну, украшенную красными, синими и золотыми блестками. Мне вспомнилось еще одно Рождество, когда, покинув семейный очаг, погрузив в байдарку топор, одеяло и палатку, я поплыл к центру Большого восточного болота. И хотя в тот день дул ветер, валил снег и земля была усыпана бурыми листьями, это было самое мирное Рождество в моей жизни. Я ощущал спокойное довольство оттого, что кругом меня леса и луга, что поет ветер, кружатся снежные хлопья и шелестит сухая болотная трава. А однажды Рождество застало меня в море, на грязном качающемся траулере; день был мрачный, и мы без конца тянули сети и сортировали мокрую колючую рыбу.