— Что вы говорите? — удивился Руммо. — Это любопытно, весьма любопытно, знаете…
— Отец небесный!.. — простонал кто-то. В комнате воцарилась мертвая тишина.
— Ох, Мари, не рассказывайте нам таких страстей! — пролепетала старушка учительница, поправляя дрожащими пальцами пенсне. — Накличете на нас беду!
— Сегодня у моего дома нашли листовку Курта, — хмуро объявила Мари. — Я сама видела печать — летящий на крыльях череп.
— Вздор! — сказала Ребане. — По-моему, любезная тетушка любит пофантазировать.
Уязвленная Мари вспылила:
— Хо! Много вы знаете о Курте, проуа Ребане! Ровно ничего. Вы только послушайте, что произошло…
Едва Мари успела произнести эти слова, как дверь гостиной отворилась и взору потрясенных гостей предстал Эльдур Кукк, истерзанный, с разбитой головой. Печать страданий и мученичества лежала на его похудевшем, запачканном кровью лице. Весь вид его, казалось, говорил: «Что ж, веселитесь, ради вас я перенес неслыханные муки, которых не пожелал бы даже злейшему врагу».
После того как изумленные гости немного успокоились, Эльдур Кукк поведал, с каким мужеством он отстаивал свою жизнь от своры «лесных волков» и как счастливый случай и страх бандитов перед пограничниками спасли его от виселицы.
— Господа! — дрожащим голосом обратился он к гостям, которые, понимая, в каком состоянии находится рассказчик, простили ему это несколько старомодное обращение. — Господа! Имею сообщить вам, что бандиты ловили инспектора из Таллина, который должен был направляться в нашу школу. Его имя Ояранд.
При этих словах доктор Руммо и выглянувший из кабинета Альберт одновременно вздрогнули. Видимо, и доктор и почтенный юбиляр имели на то свои особые причины…
Глава 12
ЧЕЛОВЕК, ПОТЕРЯВШИЙ РОДИНУ
Они сидели в желтом полумраке за изящным, тускло поблескивающим старинной полировкой столиком. Лампа с желтым абажуром выхватывала из темноты кресло на шинах, в котором полулежало тучное тело Ребане, и колдующего над вином Филимова. Старый моряк составлял какой-то замысловатый коктейль.
Был двенадцатый час ночи. Гости разошлись. Остались только самые близкие друзья Ребане.
Поглядывая на широкую, грузную фигуру порядком подвыпившего Филимова, паралитик о чем-то сосредоточенно раздумывал. Вид моряка был ему неприятен. Впрочем, и Филимов с отвращением смотрел на Альберта. В какой бы стадии опьянения старый моряк ни находился, его коробил тусклый взгляд этого человека — зияющие зрачки глаз, постоянно суживающиеся и снова расплывающиеся, как капельки нефти в мутной луже.
Альберт и Филимов давно были знакомы друг с другом и даже называли себя друзьями. Дружба эта скорее походила на плохо скрытую вражду.
Две чрезвычайно неприятные для обоих встречи надолго связали их и определили их отношения. Первая произошла в сентябре 1944 года в приемной генерала Отто Лорингера. Тогда тайно отозванный с фронта по заданию «Национального комитета» офицер легиона Альберт Ребане случайно увидел выходившего из генеральского кабинета в сопровождении конвоя приговоренного к расстрелу Максима Филимова. Вторично они встретились в концлагере. И Альберт и Филимов, теперь уже оба заключенные, постарались не узнать друг друга. А в конце ноября они вместе были освобождены из лагеря высадившимся на острове советским морским десантом. Впоследствии они никогда не упоминали о своих первых встречах, да и вообще избегали говорить о том времени.
Филимов попал в концлагерь при странных обстоятельствах.
Война застала его в Италии. Далекий ветер с севера донес к старому моряку терпкие запахи родной земли, волнующие воспоминания молодости и страшную весть: отечество в опасности!
Застарелая, измотавшая душу боль, горечь тоски по отчизне, которую он покинул двадцать с лишним лет назад и сам себе отрезал все пути к возвращению, мысль о том, что ему никогда не простят и ничем нельзя искупить свою вину, — весь этот хаос переживаний разом смяло возвышенное неодолимое чувство любви к родине. Страхи и сомнения полетели к черту!
Жалкий скиталец, влачивший полунищенское существование шкипера на грязном французском буксире, вдруг почувствовал себя гражданином и патриотом.
Филимов отправился защищать Россию!
Потребовалось три месяца нечеловеческих страданий, прежде чем он добрался до Швеции и дальше, на скверном рыбацком суденышке сквозь штормы и пули немецких патрулей, в Эстонию. Республика была уже под властью оккупантов.
Разбитый, подавленный, без гроша в кармане, бродил Филимов по пасмурным улицам Таллина, не зная, куда себя деть.
Все перевернула случайная встреча с белогвардейским офицером Градинским, бывшим однополчанином по юденической армии, с которым Филимов когда-то вместе вступал в «Союз освобождения России». Градинский оказался агентом гестапо. Вспоминая былое, он без церемоний предложил Филимову перебраться в осажденный Ленинград и собрать там несколько адресов видных членов «Союза освобождения». Разговор происходил в ресторане ночного клуба. Подвыпивший Градинский, разыгрывая из себя бескорыстного благодетеля, предложил старому моряку огромную сумму денег.
— Не кривись, Максим, — хвастливо разглагольствовал он, — ты беседуешь с будущим министром России. Дело, начатое в девятнадцатом году с Юденичем, мы закончим в сорок первом с Гитлером.
Из клуба «министра» вынесли с проломленным черепом. Филимов был приговорен к расстрелу.
Однако немцы почему-то не торопились привести приговор в исполнение. Почти три года просидел он в тюрьмах.
А затем случилось совсем непонятное.
Под усиленным конвоем его доставили в мустамяэскую резиденцию немецкого генерала, где старый моряк удостоился чести беседовать с самим Отто фон Лорингером. К великому удивлению Филимова, генерал прекрасно знал, как он выразился, его героическое прошлое, позорное настоящее и даже предсказал моряку бесславное будущее, если он откажется от предложения германской разведки. Тогда-то и появилась на столе генерала Лорингера замшевая папка с черной свастикой.
— Нам нужно оставить на острове своих людей. Ваша кандидатура меня устраивает, — сухо сказал ему генерал. — В этой папке находятся подлинники документов из «Союза освобождения» о вашей деятельности против Советской России с февраля девятнадцатого по февраль двадцатого года. Памятуя ваше доблестное прошлое, мы решили сохранить вам жизнь. Постарайтесь завоевать доверие русских властей. Сделать это вам будет нетрудно. Три года тюрьмы, надеюсь, в будущем вам зачтутся. В чем будут заключаться ваши обязанности, вы узнаете позднее. Помните: за каждым вашим шагом будут следить наши агенты.
Генерал с подчеркнутой деловитостью показал Филимову именно те документы, о которых говорил, и дал понять, что в случае измены бумаги будут переданы в советские органы госбезопасности.
Шло время. Филимов старался не вспоминать о встрече с генералом Лорингером. Он надеялся, что бежавший с острова генерал убит, а секретный архив его — уничтожен.
О прошлом Филимову напоминал лишь Альберт Ребане. Об истинном лице Альберта он мог только догадываться. Филимов чувствовал, что ночью замок живет иной, незримой, непонятной жизнью. Мрачные подземные коридоры, бесчисленные ходы и застенки хранили какую-то тайну. Встреча с Альбертом в приемной генерала, слова Лорингера об агентах, подозрительное заключение Альберта в концлагерь и, наконец, 4 ноября 1944 года, когда заключенных пригнали в Тормикюла для погрузки на немецкий корабль какого-то ценного груза, который из-за взрыва немцы не смогли вывезти с острова, — все эти случайно узнанные факты наводили Филимова на тяжелые размышления. Он знал, что Альберт с кем-то встречается по ночам. Филимов дважды видел ночью в мустамяэском парке неизвестного в военной форме и оба раза — у стен замка, где находилась, как думал моряк, потайная дверь на лестницу, по которой можно было проникнуть в кабинет Альберта.
Филимов решил наблюдать за паралитиком.
Но случилось неожиданное.
Пригласив во время юбилейного вечера Филимова в свой кабинет, Альберт Ребане сам назвал имя генерала Лорингера.
— Слушайте, Филимов… — он закашлялся, отхлебывая из своего бокала крепчайший коктейль, — вы не находите, что мы крепко связаны с вами одной веревочкой?
— Связаны, — усмехнулся моряк, — как два мешка с балластом, которые давно пора за борт.
— Э-э, нет, милейший капитан, не так-то скоро! Мы еще тряхнем стариной. Благословенные времена Пятса и Лайдонера еще вернутся.
Филимов насторожился. Паралитик внимательно посмотрел на него и вкрадчиво продолжал:
— Видите ли, я говорю с вами откровенно, поскольку вы человек из нашего лагеря. Да-да, вы целиком наш. Об этом красноречиво свидетельствует ваша встреча с генералом Лорингером. Оставьте бредни о России. Здесь вы нужнее. Эстония оценит ваши заслуги, дорогой Макс!
Брезгливым жестом Филимов остановил паралитика. Думая о своем, он, не поднимая головы, медленно заговорил:
— Я знаю моря, как морщины своей ладони, я тонул столько раз, сколько трещин на этом старом столе, но умереть я хочу только в России… Свою вину я искупил страданиями. Я перенес неслыханные муки, сидел в тюрьмах, гестапо собирались меня расстрелять, но я остался жить… жить только для того, чтобы последний раз взглянуть на те места, где родился и начинал жизнь честным человеком. — Залпом осушив бокал, Филимов устало прикрыл глаза.
— Хе-хе, старина, такие вещи не прощаются, — зло усмехнулся Альберт. — Я еще не знаю, чем кончится для _ вас история с найденными бумагами генерала Лорингера. Хочу предупредить вас об одной вещи, строго добавил Ребане: — эти бумаги могут принести вам серьезные неприятности. Дело в том, что о них уже известно пограничникам. Не далее как завтра за ними явятся, и я не знаю, что вы будете отвечать, если вдруг папка окажется пустой или, предположим, там будет недоставать некоторых документов, о которых, будьте спокойны, им станет известно… Но я могу помочь. — Взг