Александрос и Элефтерия Вандулакисы наблюдали за тем, как их сын обхаживает эту женщину, но не одни они интересовались этой парой. Антонис, сидевший за столом вместе со своими друзьями, напился до бесчувствия, когда понял, что именно происходит прямо у него на глазах. Мужчина, на которого он работал, явно соблазнял его девушку. И чем больше Антонис пил, тем несчастнее становился. Он не был настолько удручен даже тогда, когда во время войны ему приходилось спать на склонах холмов прямо под открытым небом, выносить бешеные зимние ветра и проливные дожди. Разве мог он теперь удержать Анну, если придется соперничать с человеком, который наследовал чуть ли не половину Лассити?
В дальней стороне площади Гиоргис играл в триктрак с мужчинами постарше. Его взгляд то и дело отрывался от доски, устремляясь к площади, где Анна продолжала танцевать с самым желанным из всех женихов по эту сторону Айос-Николаоса.
Семейство Вандулакис собралось наконец уезжать. Мать Андреаса чувствовала, что сыну, конечно, не захочется сейчас возвращаться домой, но следовало подумать о репутации этой деревенской красавицы, к которой он проявил столь пылкий интерес, так что очень важно было увести его. Но ведь ее сын не дурак. Если он собирается нарушить все традиции и решил сам выбрать себе жену, вместо того чтобы согласиться с выбором родителей, ему необходимо добиться их поддержки и согласия.
– Послушай, – сказал он Анне, – мне пора уходить, но я хочу снова тебя увидеть. Завтра я отправлю тебе записку. И напишу, когда мы могли бы снова встретиться.
Он говорил тоном человека, привыкшего отдавать приказы, ожидая, что их беспрекословно выполнят. Но Анна ничего не имела против, поскольку уже видела, что это знакомство принесет ей пользу. В конце концов, это для нее единственный путь бегства из Плаки.
Глава 11
Эй! Антонис! На минутку! – Оклик прозвучал небрежно, это был приказ хозяина своему слуге.
Андреас остановил свой грузовик невдалеке от того места, где Антонис вырубал старые, уже бесплодные оливковые деревья, и помахал рукой. Антонис прекратил работу и опустил топор. Он пока еще не привык к небрежным окликам молодого хозяина. Блуждая в последние годы по горам, Антонис, хотя и испытывал немалые трудности, все же наслаждался свободой и независимостью, ему было трудно привыкнуть и к тяжелому повседневному труду, и к мысли о том, что он должен немедленно выполнять любой приказ хозяина. Кроме того, Антонис испытывал чувство негодования по отношению к этому мужчине, который сейчас стоял на ступеньке грузовика и махал ему рукой. Антонису хотелось опустить лезвие топора прямо на шею Андреасу Вандулакису.
Антонис весь блестел от пота. На лбу выступили капли, рубашка прилипла к спине. Стоял всего лишь конец мая, но жара уже была невыносимой. Антонис с независимым видом откупорил бутыль, сделанную из сухой тыквы, и глотнул воды.
Анна… До прошлой недели Антонис почти не замечал ее, совершенно о ней не думал, но в тот вечер, в праздник святого, эта девушка пробудила в нем такую страсть, что Антонис почти лишился сна. Он снова и снова мысленно повторял момент их объятия. Это длилось каких-то десять минут, а может, и меньше, но для Антониса каждая пролетевшая секунда была целым днем. А потом все закончилось. Прямо у него на глазах его лишили всякой надежды. Антонис наблюдал за Андреасом Вандулакисом с той минуты, как тот приехал в деревню, видел, как Андреас танцевал с Анной. Линия фронта еще не обозначилась, а он уже знал, что война проиграна. Обстоятельства были против него.
Антонис ленивым шагом направился к Андреасу, который, впрочем, не обратил никакого внимания на нюансы его поведения.
– Ты ведь живешь в Плаке? – спросил Андреас. – Я хочу, чтобы ты доставил вот это. Сегодня. – Он протянул Антонису конверт. Антонису и смотреть было не нужно, чтобы понять, чье имя на нем написано.
– Ну, передам как-нибудь, – ответил он с притворным равнодушием, складывая конверт пополам и засовывая его в задний карман штанов.
– Я хочу, чтобы ты передал это сегодня! – сурово произнес Андреас. – Так что не забудь.
Мотор его грузовика громко взревел, и Андреас быстро уехал, превращая пересохшую землю в серое облако, что надолго повисло в воздухе, наполняя легкие Антониса пылью.
– Да какого черта я должен тащить это проклятое письмо? – закричал Антонис, когда Андреас уже исчез из вида. – Пропади ты пропадом!
Он прекрасно понимал, что это письмо лишь усилит его собственные горести, но знал и то, что у него нет выбора, кроме как передать его Анне. Андреас Вандулакис быстро узнал бы, если бы Антонис не выполнил его поручение, и за это пришлось бы всерьез расплатиться. Весь этот долгий день конверт шуршал в кармане Антониса. Конверт даже потрескивал, когда Антонис садился, и он мучился желанием разорвать его, смять в ком и швырнуть куда-нибудь в канаву или бросить в маленький костер, который он развел, чтобы сжечь разные мелкие ветки, оставшиеся от рубки, и наблюдать за тем, как тот сгорает. Но чего Антонису совсем не хотелось, так это вскрыть конверт. Он бы просто не нашел в себе сил, чтобы прочитать записку. Да ему это и не нужно было. И так совершенно ясно, о чем там говорится.
Анна очень удивилась, увидев на крыльце своего дома Антониса. Он постучал в дверь, надеясь, что Анны нет дома, но она сама вышла на порог с той же широкой улыбкой, которой одаряла без разбора всех, кто только встречался ей на пути.
– У меня письмо для тебя, – сообщил Антонис прежде, чем Анна успела заговорить. – От Андреаса Вандулакиса.
Имя буквально застряло у него в горле, но Антонис ощутил даже некоторое удовлетворение оттого, что сумел его произнести, никак не выдав своих чувств. Глаза Анны расширились от изумления.
– Спасибо, – сказала она, беря теперь уже смятый до невозможности конверт и стараясь не встречаться с Антонисом взглядом.
Анна держалась так, словно забыла об их лихорадочных объятиях. Неужели для нее это ничего не значило, гадал Антонис. В тот момент могло показаться, что это начало чего-то особенного, но теперь он видел, что поцелуй, значивший для него так много, наполнивший его ожиданием и предвкушением, для Анны был лишь мгновением случайного наслаждения.
Анна переступила с ноги на ногу, и Антонис понял, что ей не терпится распрощаться с ним. Сделав шаг назад, она откланялась и закрыла дверь. Дверь хлопнула так, словно Анна дала Антонису пощечину.
Оказавшись внутри, Анна села на низкий столик и дрожащими руками вскрыла конверт. Ей хотелось насладиться этим моментом. Что она рассчитывала найти внутри? Открытое изъявление страсти? Слова, которые воспламенили бы листок бумаги, будто какой-нибудь фейерверк? Нежности, такие же трогательные, точно вид падающей звезды в ясную ночь? Как и все восемнадцатилетние девушки, Анна ожидала поэтичности и была весьма разочарована письмом, легшим на стол перед ней.
Милая Анна!
Я хочу снова с тобой встретиться. Ты не могла бы прийти вместе с твоим отцом к нам на обед в следующее воскресенье? Мои мать и отец хотят познакомиться с вами обоими.
Хотя содержание письма и взволновало Анну, потому что еще на шаг приблизило ее к бегству из Плаки, официальный тон ее охладил. Наверное, письмо так выглядит, потому что Андреас наслаждается своим высоким образованием и тем, как он умеет обращаться со словами, вот только чувств в этой торопливо нацарапанной записке было не больше, чем в учебнике грамматики древнегреческого языка, о котором Анна с радостью забыла, едва закончив школу.
А дальше был тот обед, а потом еще несколько. Анну всегда сопровождал отец, в соответствии со строгим этикетом, который в подобной ситуации строго соблюдался людьми и очень богатыми, и очень бедными. Таких обедов состоялось шесть. И каждый раз все происходило одинаково. За отцом и дочерью в полдень приезжал слуга на автомобиле Александроса Вандулакиса и отвозил их в величественный городской дом в Неаполи, а потом, ровно в половине четвертого, доставлял обратно домой.
Там тоже все шло одинаково. По прибытии гостей вели в светлую гостиную, где предметы обстановки имели нарядную резьбу, нарядную расшитую обивку и все, что можно, украшали белые кружева, а огромный шкаф с застекленными дверцами демонстрировал целую коллекцию прекрасного, почти прозрачного фарфора. Здесь Элефтерия Вандулакис предлагала гостям маленькую тарелочку с засахаренными фруктами и крошечные рюмочки ликера, и как только с этим было покончено, слуга уносил поднос.
Потом они шли в сумрачную столовую, где с обшитых деревом стен пристально смотрели усатые предки. И даже здесь сохранялся официальный тон. Появлялся Александрос и, перекрестившись, обычно говорил:
– Рад вас видеть, добро пожаловать.
Гости на это отвечали в унисон:
– Рады вас видеть.
Каждый раз все было совершенно одинаково, и Анна уже по минутам знала, что произойдет дальше.
Раз за разом они усаживались на стулья с высокими резными спинками перед темным, до блеска отполированным столом, вежливо пробуя каждое из предложенных хозяином блюд. Элефтерия изо всех сил старалась, чтобы ее гости чувствовали себя как можно свободнее. Много лет назад она и сама прошла через такие же тяжкие испытания, когда предыдущее поколение семьи Вандулакис изучало ее, выясняя, подходит ли она в жены Александросу. Элефтерия помнила ту невыносимую напряженность так, словно все это было вчера.
Несмотря на все усилия этой доброй женщины, беседа шла с трудом. Гиоргис и Анна остро осознавали то, что их исследуют. Но этого и следовало ожидать. Если это называлось ухаживанием – а никто и не отрицал, что это именно оно, – то необходимо было соблюсти все правила и все условия обручения.
К моменту седьмого обеда семья Вандулакис перебралась в огромный дом в своем обширном поместье в Элунде, где они всегда проводили время между сентябрем и апрелем. Терпение Анны начинало иссякать. Они с Андреасом ни разу не оставались наедине с того танца в мае.