– Это же нельзя назвать встречей наедине, если на нас пялилась вся деревня! Ну почему все так долго тянется? – жаловалась Анна Фотини и ее матери.
– Так лучше для вас обоих и для ваших семей. Зачем же спешить? – весьма мудро ответила Савина.
Анна, Мария и Фотини собрались тогда в доме Ангелопулосов, где предположительно должны были учиться шитью. Но на самом деле они только и делали, что снова и снова обсуждали ситуацию с Вандулакисами. К тому времени Анна уже чувствовала себя как какое-нибудь животное, выставленное на местном рынке, – животное, которое осматривают, оценивая его пригодность для дела. Наверное, ей следовало немного умерить свои ожидания. Однако Анна не теряла надежду. Ей уже исполнилось восемнадцать, школьные дни давно остались позади, и теперь у нее была только одна цель: удачно выйти замуж.
– Ладно, буду смотреть на следующие месяцы как на игру в ожидание, – сказала она. – Да и в любом случае за мной присматривает отец.
А заботы о Гиоргисе теперь легли на Марию. Она понимала, что ей придется надолго остаться дома и забыть о том, чтобы стать учительницей. Так что она прикусила язычок. Даже в лучшие времена столкновения с Анной ничем хорошим не грозили.
Только к следующей весне Александрос Вандулакис удовлетворился исследованием и решил, что, несмотря на разницу в состоянии и социальном положении, его сын не ошибется, назвав Анну своей невестой. В конце концов, она удивительно хороша собой, достаточно умна и явно предана Андреасу. И однажды, после очередного обеда, два отца вернулись в гостиную. Александрос Вандулакис был откровенен:
– Мы все прекрасно осознаем неравенство возможного союза, но я надеюсь, договоримся. Моя жена убедила меня, что наш сын будет куда счастливее с вашей дочерью, чем с какой-либо другой женщиной из тех, кого он знает. Так что, если Анна станет хорошо выполнять свой долг жены и матери, у нас возражений не найдется.
– Но я не могу дать за ней большого приданого, – напомнил об очевидном Гиоргис.
– Мы это прекрасно понимаем, – ответил Александрос. – Ее приданым как раз и станет обещание быть хорошей женой и делать все, что в ее силах, чтобы помочь мужу управлять имением. А это серьезная работа, тут нужна хорошая женщина. Я собираюсь через несколько лет отойти от дел, так что на плечи Андреаса ляжет большая ноша.
– Я уверен, что Анна будет стараться изо всех сил, – ответил Гиоргис.
Он чувствовал себя не в своей тарелке. Масштабы власти и богатства этой семьи пугали его, они как бы отражались в размерах всего, что окружало его в этом доме: огромные темные предметы обстановки, дорогие ковры и занавеси, драгоценные иконы, висевшие на стенах, – все это демонстрировало значимость Вандулакисов. Но Гиоргис твердил себе, что совершенно не важно, как он сам себя здесь чувствует. Значение имело только то, сумеет ли Анна привыкнуть к подобному великолепию. Но все выглядело так, словно ей тут легко и просто, хотя, на взгляд самого Гиоргиса, этот дом был таким же чужим, как какая-нибудь далекая страна. Анна могла аккуратно пить из дорогих бокалов, изящно ела и разговаривала так, словно была рождена для такой жизни. Но Гиоргис, конечно же, отлично видел, что его дочь просто ловко играет роль.
– Немаловажно также, что ваша дочь получила хорошее базовое образование. Ваша жена отлично ее учила, кириос Петракис.
При упоминании об Элени Гиоргис умолк. Семья Вандулакис знала лишь то, что мать Анны умерла несколько лет назад, но Гиоргис не намеревался рассказывать им больше.
Когда в тот день они вернулись домой, Мария уже ждала их. Она как будто знала, что сегодняшняя встреча была решающей.
– Ну как? – спросила она сестру. – Он сделал тебе предложение?
– Пока нет, – ответила Анна. – Но я знаю, что это скоро случится.
Мария понимала: ее сестре больше всего на свете хочется стать Анной Вандулакис, и ей тоже этого хотелось, ради Анны. Ведь тогда сестра перенеслась бы из Плаки в совершенно другой мир, о котором всегда мечтала, где ей не пришлось бы готовить, убирать, штопать и прясть.
– У них нет никаких иллюзий насчет меня, – сказала Анна. – Они отлично знают, в каком доме мы живем и что я не принесу с собой приданого, разве что несколько украшений, оставшихся после мамы, только и всего.
– Так они знают о маме? – недоверчиво перебила ее Мария.
– Нет, только то, что папа – вдовец, – ответила Анна. – И больше им знать ничего не нужно.
На этом разговор сестер о матери закончился, как будто захлопнулась крышка какой-нибудь коробки.
– Что же будет дальше? – спросила Мария, быстро уходя от опасной темы.
– Я жду, – сказала Анна. – Жду, когда он сделает предложение. Но это просто пытка какая-то, я, наверное, умру, если он не поторопится.
– Он не замедлит, я уверена. Он явно любит тебя. Все так говорят.
– Кто это «все»? – резко спросила Анна.
– Ну, я точно не знаю, но, если верить Фотини, в их поместье все так думают.
– А что еще говорит Фотини?
Мария поняла, что сказала лишнее. Хотя раньше между сестрами почти не было секретов, в последние месяцы все изменилось. Фотини доверилась Марии, рассказав об одержимости ее брата Анной и о том, как ему тяжело постоянно слышать разговоры рабочих в поместье, они ведь только и болтали что о предстоящем обручении сына их хозяина с простой девушкой из деревни. Бедный Антонис.
Но Анна пристала к Марии, пока та не сдалась.
– Это все Антонис. Он ужасно в тебя влюблен, ты должна это знать. Он рассказывает Фотини все сплетни, и там, в поместье, все говорят, что Андреас собирается просить тебя стать его женой.
На мгновение Анна почувствовала себя польщенной тем, что является центром размышлений и обсуждений. Ей нравилось быть предметом повышенного внимания и захотелось узнать больше.
– А что еще они говорят? Ну же, Мария, расскажи!
– Говорят, что женится не на равной.
Это было совсем не то, чего ожидала услышать Анна.
– Мне-то какое дело до того, что они думают? – резко откликнулась она. – Почему бы мне не выйти замуж за Андреаса Вандулакиса? Я уж точно не собираюсь выходить за кого-нибудь вроде Антониса Ангелопулоса! У него же ничего нет, кроме той рубахи, что на нем!
– Ну, вряд ли стоит так говорить о брате нашей лучшей подруги… да и в любом случае у него ничего нет, потому что он сражался за нашу родину, пока другие люди сидели дома и набивали карманы!
Последние слова Марии укололи Анну слишком сильно. Она бросилась на сестру, и Мария, как всегда в тех случаях, когда имела неосторожность поспорить с несдержанной Анной, предпочла просто сбежать. Она выскочила из дома и, будучи лучшей бегуньей, чем Анна, вскоре скрылась из вида, углубившись в путаницу узких улочек на дальнем конце деревни.
Марию огорчила собственная выходка. В отличие от ее ветреной сестры, чьи чувства, мысли и действия постоянно менялись в зависимости от момента, Мария была девушкой рассудительной. Обычно она держала при себе и свои мнения, и свои чувства, видя, как часто людям приходится сожалеть о взрывах эмоций или неосторожных словах. За последние годы Мария научилась владеть чувствами гораздо лучше, чем прежде. Она старалась выглядеть довольной, прежде всего, чтобы оградить от переживаний отца. Но случалось, она позволяла себе роскошь стихийного взрыва, и тогда это выглядело как гром среди ясного дня.
Несмотря на мнение рабочих в имении и не до конца угасшие опасения Александроса Вандулакиса, обручение все же состоялось в апреле. После обеда, прошедшего даже более напряженно, чем обычно, молодых людей оставили наедине в полутемной гостиной. Ожидание тянулось так долго, что в тот момент, когда Андреас наконец попросил ее руки, Анна почти ничего не почувствовала. Она столько раз проигрывала в уме эту сцену, что в результате ей стало казаться, что она некая актриса и все происходит на сцене. Все было как-то нереально, странно…
– Анна, – начал Андреас, – мне нужно кое-что тебе сказать.
Не было в его предложении ничего романтического, будоражащего воображение, или хоть чуть-чуть волшебного. Оно выглядело таким же простым и конструктивным, как доски пола, на котором они стояли.
– Ты выйдешь за меня замуж?
Анна достигла своей цели, выиграла спор с самой собой и утерла нос тем, кто мог думать, что она не сумеет стать членом семьи землевладельцев. Это было ее первой мыслью в тот момент, когда она взяла Андреаса за руку и впервые крепко и страстно поцеловала.
Как того требовал обычай, в период обручения будущие родственники осыпáли Анну подарками. Прекрасные платья, шелковое белье и дорогие безделушки были куплены специально для нее. Хотя Гиоргис не мог обеспечить дочь как следует, к тому моменту, когда Анна наконец стала Вандулакис, она не выглядела нищенкой.
– Знаешь, у меня как будто каждый день именины, – сказала Анна Фотини, пришедшей взглянуть на последнюю посылку с роскошными вещами, доставленную из Ираклиона.
Маленький домик в Плаке теперь наполняли экстравагантные ароматы. В послевоенное время, когда пара шелковых чулок была доступна только самым богатым женщинам, приданое Анны стало зрелищем, на которое желали взглянуть все деревенские девушки. Жемчужно-белые бюстгальтеры и атласные ночные рубашки лежали в нарядных коробках в слоях хрустящей папиросной бумаги, как в голливудских фильмах. Когда Анна доставала какую-нибудь вещицу, чтобы показать подругам, нежная ткань скользила между ее пальцами, точно вода. Все это намного превосходило даже самые смелые фантазии Анны.
За неделю до свадьбы в Плаке принялись за выпечку традиционной хлебной короны. Тесто для нее должно было взойти семь раз, после чего его превратили в большое кольцо, украшенное сложным орнаментом из сотен цветков и листьев, и наконец запекли до золотисто-коричневого цвета. Это золотое хлебное кольцо символизировало собой нерушимое намерение невесты быть рядом с мужем от начала и до конца. А в доме Вандулакисов тем временем сестры Андреаса взялись украшать брачное ложе в будущем доме молодой пары: вешали цветные шелковые банты и венки, сплетенные из плюща, цветков граната и листьев лавра.