Стефанос смотрел на мир предельно просто. И сразу понял, что подразумевала его жена, и решил, что они с Фотини должны как-то свести вместе этих двоих.
Ровно через неделю возможность подвернулась сама собой. Когда Маноли появился в пятницу, Фотини выскочила из таверны через боковую дверь и побежала к дому Петракисов. Гиоргис уже поел и отправился в бар играть в триктрак, а Мария сидела у окна, пытаясь читать в угасающем свете.
– Мария, он там, у нас, – задыхаясь, выпалила Фотини. – Маноли, он пришел в таверну. Почему бы тебе не прийти и не повидать его?
– Я не могу, – возразила Мария. – Что отец подумает?
– Да ради всего святого! – воскликнула Фотини. – Тебе уже двадцать три! Будь посмелее! А твоему отцу и знать об этом незачем. – Она схватила подругу за руку.
Мария сопротивлялась, но не слишком, ей и самой отчаянно хотелось пойти в таверну.
– Но что я ему скажу? – встревоженно спросила она.
– Не думай об этом! – успокоила ее Фотини. – Мужчины вроде Маноли не заставят тебя об этом беспокоиться, по крайней мере долго. Он сам найдет что сказать.
Фотини оказалась права. Как только они вошли в таверну, Маноли мгновенно овладел ситуацией. Он не стал спрашивать, почему девушка оказалась здесь, а просто пригласил Марию присоединиться к нему, он тут же принялся расспрашивать о ее житье-бытье, о том, как дела у ее отца. Потом, куда более дерзко, чем местные мужчины в таких случаях, сказал:
– В Айос-Николаосе новый кинотеатр открылся. Не хотите пойти туда со мной?
Мария, и без того уже порозовевшая от волнения, покраснела еще сильнее. Она уставилась на собственные колени и едва сумела ответить.
– Это было бы замечательно, – произнесла она наконец. – Но, вообще-то, здесь у нас так не принято… ходить в кино с человеком, которого едва знаешь.
– Ну, это не проблема, я приглашу и Фотини со Стефаносом. Они сыграют роль дуэний. Давайте поедем в понедельник. По понедельникам таверна ведь закрыта, так?
Прежде чем Мария успела что-либо осознать, и всерьез обеспокоиться, и придумать какие-нибудь причины для отказа, свидание уже было организовано. Через три дня они все должны отправиться в Айос-Николаос.
Манеры Маноли были безупречны, и их поход в кино превратился в еженедельное событие. Каждый понедельник они вчетвером около семи часов отправлялись в путь, чтобы провести вечер как следует: посмотреть последний сеанс, а потом еще и поужинать.
Гиоргис был в восторге, видя, что за его дочерью ухаживает такой красивый и интересный человек, который давно уже ему нравился, еще до того, как его дочь с ним познакомилась. Хотя, конечно, его ухаживание было уж слишком современным – все началось до каких-либо официальных переговоров, – но, в конце концов, и время было другим, а то, что Мария не встречалась с Маноли наедине, помогало избежать неодобрительных разговоров старших женщин деревни.
Все четверо искренне наслаждались обществом друг друга и поездками, уводившими их от повседневной жизненной рутины в Плаке. Они много смеялись, иной раз буквально сгибаясь от хохота из-за шуток Маноли.
Мария стала позволять себе роскошь мечтаний и представляла, что могла бы провести остаток своей жизни, глядя на это красивое, скульптурное лицо, и видеть, как оно постепенно стареет от жизни и смеха. Иногда, смотря прямо в глаза Маноли, Мария чувствовала, как по ее затылку пробегает легкий холодок, а ладони становятся влажными. И даже в самые теплые вечера она иной раз невольно содрогалась. Для нее все это было внове, за ней никто еще так не ухаживал. Какой же яркий свет приносил Маноли в ее бесцветную жизнь! Иногда Мария даже гадала, а может ли он хоть к чему-то на свете относиться серьезно. Его кипучая энергия заражала всех вокруг. Мария никогда не испытывала такой беспечной радости и уже начала думать, что вот эта эйфория и есть любовь.
Но рассудительность и сознание долга все же заставляли Марию думать и о том, что будет с ее отцом, если она выйдет замуж. Ведь в большинстве случаев девушки переезжали к мужьям и их родителям, оставив собственных родных. Конечно, родители Маноли давно умерли, но все равно невозможно было представить, чтобы он перебрался в их маленький домик в Плаке. При его происхождении подобное недопустимо. Эта проблема постоянно мучила Марию, ей казалось нелепым и то, что Маноли до сих пор ни разу ее не поцеловал.
Но Маноли вел себя безупречно, потому что давно уже решил: единственным способом завоевать Марию будет идеальное поведение и следование традициям. Хотя иногда ему это казалось абсурдным, потому что в какой-нибудь другой стране он мог затащить девицу в постель, едва успев спросить, как ее зовут. Но здесь он провел с Марией уже десятки часов и до сих пор даже не прикоснулся к ней. Он желал ее, желал страстно, однако такое ожидание было для него полно изысканной новизны. Маноли не сомневался, что его терпение будет вознаграждено, а ожидание лишь заставляло его желать девушку все сильнее и сильнее. В первые месяцы его ухаживаний, когда Маноли смотрел на ее светлое овальное личико, обрамленное нимбом темных волос, заплетенных в косы, Мария сразу застенчиво опускала взгляд, боясь посмотреть ему в глаза.
Но время шло, и Маноли видел, как Мария становится все смелее, начинает отвечать на его взгляды. Пристально наблюдая за ней, Маноли с удовлетворением замечал, как начинает быстрее биться тонкая голубая жилка на чудесной шейке Марии, прежде чем на лице девушки наконец появлялась улыбка. Маноли знал, что, если бы он сейчас решил овладеть этой девственностью, ему пришлось бы навсегда покинуть Плаку. Хотя в прошлом Маноли не одну и не двух лишил девственности, даже он не смог бы обидеть прелестную Марию. И что было куда более важно, внутренний голос требовал от него, чтобы он держался поосторожнее. Видимо, для Маноли действительно настала пора осесть на месте.
Анна же, остававшаяся вдали от событий, горела завистью и негодованием. Маноли почти не появлялся у нее с того самого дня, как были приглашены на обед Гиоргис и Мария, а в тех случаях, когда собиралась вся семья, он держался подальше от Анны. Да как он смел обращаться с ней подобным образом? Но вскоре от отца она узнала, что Маноли ухаживает за Марией. Он что, решил пошутить, подразнить ее? Если бы только Анна могла как-то показать ему, что ей на это плевать. Но такой возможности не подворачивалось, а потому и облегчения не наступало. Анна отчаянно старалась не думать обо всем этом, не представлять Маноли и Марию рядом, – и от раздражения, чтобы отвлечься, пустилась в весьма экстравагантные проекты переделки дома.
Но все это время она знала, что события в Плаке неумолимо развиваются. А ей и пожаловаться было некому, поэтому ярость нарастала в Анне, как давление пара в скороварке.
Андреас, озадаченный странным настроением жены, постоянно спрашивал, в чем дело, но слышал в ответ, что с ней все в порядке. И он сдался. Но Андреас уже почувствовал, что безмятежный период их брака, с нежными взглядами и ласковыми словами, миновал, и все больше и больше углублялся в дела имения. Элефтерия тоже заметила перемены. Всего несколько месяцев назад Анна выглядела такой счастливой и жизнерадостной, а теперь казалась постоянно обозленной.
Скрывать свои чувства было для Анны совсем неестественно. Ей хотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы, но, когда время от времени отец и Мария навещали ее, о Маноли никто даже не упоминал.
Мария каким-то шестым чувством ощущала, что ее дружба с Маноли выглядит как некое вторжение на территорию Анны. Возможно, сестра смотрит на семью Вандулакис как на свою собственность. Так зачем же ухудшать дело, говоря об этом? Мария, конечно, даже не представляла всю степень ярости Анны и думала, что некоторая рассеянность сестры связана с тем, что той никак не удается зачать ребенка.
Однажды февральским вечером, полгода спустя после того, как начались еженедельные путешествия в кино, Маноли пришел в бар, чтобы повидать Гиоргиса. Пожилой мужчина сидел в одиночестве, читая местную газету. Посмотрев на подходившего к нему Маноли, он выпустил огромный клуб дыма.
– Гиоргис, можно мне сесть? – вежливо спросил Маноли.
– Да, – кивнул Гиоргис, возвращаясь к газете. – Я ведь тут не хозяин, верно?
– Но я хочу кое о чем тебя спросить. Так что лучше сразу к делу. Мне бы хотелось жениться на твоей дочери. Ты позволишь?
Гиоргис аккуратно свернул газету и положил ее на стол. Маноли показалось, что прошла целая вечность до того, как Гиоргис наконец заговорил:
– Позволю – что? Конечно, я это позволю! Ты больше полугода ухаживаешь за самой красивой девушкой в деревне, я уж думал, ты никогда об этом не заговоришь! Давно пора!
Сердитый тон Гиоргиса скрывал его полный восторг. Теперь не одна, а обе его дочери станут частью самой могущественной в их провинции семьи. Никакого снобизма в его радости не было – чистое облегчение оттого, что будущее обеих его девочек теперь надежно обеспечено. Это было лучшим, на что только мог надеяться любой отец, в особенности такой отец, который был простым рыбаком. За спиной Маноли через полуоткрытое окно бара Гиоргис видел слабо мигавшие вдали огни Спиналонги. Если бы только Элени могла разделить с ним его радость.
Гиоргис сжал руку Маноли, на мгновение растеряв все слова. Но выражение его лица сказало достаточно.
– Спасибо. Я буду заботиться о ней, но и о тебе мы тоже будем заботиться, – сказал Маноли, прекрасно осознавая, в какое одиночество ввергнет Гиоргиса замужество Марии.
– Эй! Нам бы твоей лучшей цикудии! – крикнул он Лидаки. – У нас есть повод попраздновать. Это просто чудо какое-то! Я больше не сирота!
– О чем это ты говоришь? – спросил Лидаки, не спеша подходя к их столику с бутылкой и двумя стаканами, он давно уже привык к неожиданным высказываниям Маноли.
– Гиоргис согласился стать моим тестем! Я женюсь на Марии!
В баре тем вечером находились несколько человек, и еще до того, как девушка, о которой шла речь, что-либо узнала, деревенские уже пили за ее будущее с Маноли.