ло.
Тон Анны был откровенно оскорбительным, и у Марии даже мелькнула мысль, что Анне почему-то приятно, что ее сестра – прокаженная.
– Если ничего не сообщишь через две недели или около того, я снова приеду.
С этими словами Анна ушла. Дверь за ней громко хлопнула. И если не считать сильно бившегося сердца Марии, единственным свидетельством появления в доме Анны был легкий аромат французских духов.
В тот вечер Мария показала свою ногу Гиоргису.
– Мы должны поехать к доктору Киритсису, – заявил Гиоргис. – Он работает в большом госпитале в Ираклионе. Я ему напишу, прямо сейчас.
Больше он ничего не добавил, но внутри у него все сжалось от страха.
Глава 15
Через неделю Гиоргис получил ответ от доктора Киритсиса.
Дорогой кириос Петракис!
Большое спасибо за то, что написали мне. Мне очень жаль было узнать такое о Вашей дочери, и я понимаю Ваши опасения. Буду рад увидеть вас обоих у себя на приеме в понедельник, 17 сентября, в полдень.
Мне также хотелось бы выразить свои сожаления по поводу кончины Вашей любимой жены Элени. Я знаю, что прошло уже много времени, но я лишь недавно узнал эту грустную новость от доктора Лапакиса – с ним мы снова поддерживаем связь.
С самыми добрыми пожеланиями, искренне Ваш,
До назначенного времени оставалось всего несколько дней, что было немалым облегчением и для отца, и для дочери, потому что они уже ни о чем не могли и думать, кроме как о пятне на ноге Марии.
После завтрака в тот понедельник они отправились в трехчасовой путь до Ираклиона. Никому в деревне не показалось странным, что отец и дочь предприняли такую дальнюю поездку, потому что люди решили: это как-то связано с приближавшейся свадьбой. Невестам ведь необходимо покупать разные платья и прочие вещи, а где это можно сделать лучше, чем в Ираклионе? Именно так говорили женщины, сидя вечером на порогах своих домов.
Дорога шла вдоль побережья и была открыта всем ветрам. Когда отец и дочь приблизились к городу, прекрасный Венецианский залив возник перед их глазами, и Марии отчаянно захотелось, чтобы у нее не было причины еще раз появляться здесь. За всю свою жизнь она не видела такого количества пыли и такого хаоса, а шум грузовиков и строек буквально оглушил ее. Гиоргис тоже не бывал здесь ни разу после войны и обнаружил, что, кроме могучих городских стен, упорно противившихся немецким бомбардировкам, все остальное изменилось до неузнаваемости. Они в полной растерянности ехали мимо просторных площадей с фонтанами в центре и только некоторое время спустя сообразили, что кружили возле одного и того же места. Наконец они остановились у недавно отстроенного госпиталя, и Гиоргис выскочил наружу.
До полудня оставалось всего десять минут, и к тому времени, когда они пробрались сквозь лабиринты больничных коридоров и отыскали отделение доктора Киритсиса, они уже опаздывали на прием. Гиоргис отчаянно волновался.
– Надо нам было выехать пораньше, – твердил он.
– Не беспокойся, я уверена, он поймет, – ответила Мария. – Это ведь не наша вина, что город такой запутанный, а госпиталь построен так, что его не отличить от других домов.
Навстречу им вышла медсестра, усадила их в душном коридоре, попутно кое-что рассказав об отделении и добавив, что доктор Киритсис скоро придет. Гиоргис и Мария сидели молча, вдыхая незнакомые запахи антисептиков, характерные для всех больниц. Говорить им не хотелось, зато они наблюдали за сиделками, то и дело пробегавшими по коридору, и за пациентами, которых время от времени провозили мимо в креслах на колесиках. Наконец пришла та самая медсестра, чтобы проводить их в кабинет врача.
Если война сильно изменила внешность Ираклиона, то еще более заметный след она оставила на докторе Киритсисе. Хотя его фигура осталась такой же стройной, волосы доктора почти полностью поседели, а не так давно еще гладкое лицо избороздили морщины. Он теперь выглядел на все свои сорок два года.
– Кириос Петракис, – поздоровался он, выходя из-за своего стола и пожимая руку Гиоргису.
– Это моя дочь Мария, – сказал Гиоргис.
– Деспинеда Петракис, я вас видел больше десяти лет назад, но отлично помню, – сказал доктор Киритсис, пожимая руку Марии. – Прошу, садитесь и расскажите, что вас привело ко мне.
Мария заговорила, сначала сильно запинаясь, и рассказала о своей беде:
– Две недели назад я заметила светлое пятно на левой ноге. Оно немного сухое и не очень чувствительное. Из-за истории мамы я не могла не обратить на это внимания, вот мы и приехали.
– А пятно только одно? Или есть и другие?
Мария оглянулась на отца. После обнаружения первой метки она нашла на своем теле и несколько других. Никто никогда не видел Марию раздетой, и ей пришлось испытать немалые трудности, изворачиваясь так, чтобы увидеть собственную спину в маленьком зеркале в ее спальне, но даже в слабом свете она рассмотрела еще несколько побледневших участков кожи. Так что пятно на ноге перестало быть единственным.
– Да, – ответила она. – Есть и еще.
– Я должен их осмотреть и думаю, необходимо взять пробы кожи.
Доктор Киритсис встал, и Мария последовала за ним в хирургию, оставив Гиоргиса одного в кабинете в окружении анатомических схем, висевших на стенах.
Прежде всего доктор Киритсис внимательно рассмотрел патологическое изменение на ноге Марии, а потом изучил ее спину. Затем проверил чувствительность побледневших участков, сначала перышком, а потом и булавкой. У него не осталось сомнений в том, что поражение нервных окончаний налицо, но была ли это именно лепра, он не был уверен на все сто процентов. Доктор сделал подробные записи в карту и зарисовал форму пятен на схеме человеческого тела, как это полагалось.
– Мне очень жаль, деспинеда Петракис, но мне нужно взять пробы кожи. Это недолго, но, боюсь, потом будет немного болеть.
Мария сидела в полном молчании, пока Киритсис и медсестра готовили стекла для микроскопа и инструменты для среза. Всего месяц назад Мария показывала подругам новенькие предметы туалета, шелковые чулки скользили в их руках, легкие, как пух, и прозрачные, как крылышки стрекозы. Мария примерила их, чулки поглаживали ее кожу, они были настолько тонкими, что ноги выглядели как будто голыми, и только темный шов сзади говорил об их существовании. Потом Мария примеряла туфли, которые ей предстояло надеть в день свадьбы. А теперь та самая нога, на которой красовалась изящная туфелька, будет разрезана…
– Деспинеда Петракис, мне нужно, чтобы вы легли вот на эту кушетку, прошу вас, – прервал воспоминания Марии доктор Киритсис.
Скальпель был безумно остр. Он проник в кожу Марии не больше чем на два миллиметра, но в воображении Марии разрез выглядел огромным. Ей казалось, будто ее разрезают на куски, как мясо, а доктор взял из-под кожи лишь крохотную частицу мягкой массы, чтобы положить на предметное стекло и исследовать под микроскопом. Мария поморщилась, ее глаза повлажнели от боли и страха. Киритсис взял пробу и с ее спины, а медсестра быстро наложила антисептическую мазь и ватку.
Как только кровотечение прекратилось, медсестра помогла Марии встать с кушетки, и они вернулись в кабинет доктора Киритсиса.
– Что ж, – сказал доктор, – результат будет готов через несколько дней. Я проверю пробы на наличие бациллы Хансена, потому что только она доказывает наличие болезни. Я могу вам написать, или, если хотите, можете снова приехать, и я вам расскажу все лично. Думаю, личная встреча была бы лучше для всех. Если диагноз подтвердится, его предпочтительнее сообщить с глазу на глаз.
Несмотря на то что ради встречи нужно было совершить еще одну долгую поездку, и отец, и дочь знали, что им не захочется доверять подобные новости почте.
– Мы приедем, – решил Гиоргис за них обоих.
И перед тем как они покинули госпиталь, был назначен следующий прием. Доктор Киритсис должен был ожидать их в такое же время на следующей неделе. Он был настоящим профессионалом и потому никак не намекнул, чего ожидает от результатов проверки. Он не желал тревожить людей без необходимости, но не хотел и подавать им ложных надежд, так что держался нейтрально, почти безразлично.
Это была самая длинная неделя в жизни Марии. Только Фотини знала, что ее подруга живет как на краю пропасти. Мария пыталась занять себя множеством практических дел, но ничто не могло отвлечь ее от того, что должно было произойти в следующий понедельник.
В пятницу накануне их поездки в Ираклион Марию навестила Анна. Она желала знать, сделала ли Мария анализы? Каковы результаты? Почему она до сих пор ничего не знает? Когда они это услышат? Никакого сочувствия не было во всех ее вопросах. Мария отвечала сестре весьма односложно, и наконец Анна отправилась восвояси.
Как только сестра скрылась с глаз, Мария бросилась к Фотини. Ее очень встревожили нотки почти мстительного энтузиазма, которые она услышала в голосе Анны.
– Мне кажется, ей так хочется поскорее все узнать, потому что это и ее как-то касается, – сказала Фотини, крепко сжимая руки подруги. – Но не следует слишком много об этом думать. Надо быть оптимистками, Мария!
Несколько дней Мария пряталась ото всех. Она послала Маноли записку, сообщая, что ей нездоровится и она не сможет с ним увидеться до следующей недели. К счастью, Маноли не стал задавать лишних вопросов, а когда Гиоргис, с которым Маноли встретился в баре в Плаке, подтвердил версию Марии, всему поверил, тем более что Гиоргис сказал: Мария поправится через несколько дней. Мария же чувствовала себя еще более несчастной оттого, что не могла видеть Маноли. Она тосковала по его жизнерадостному веселью и приходила в ужас от мысли, что свадьба может и не состояться.
Но понедельник в конце концов наступил. Мария и Гиоргис повторили долгий путь в Ираклион, но на этот раз куда легче нашли госпиталь и вскоре уже снова сидели перед кабинетом Киритсиса. Настал его черед опаздывать. К ним вышла медсестра и извинилась за задержку. Доктор Киритсис задерживается, но должен прийти в течение получаса. Мария была буквально вне себя. До сих пор она умудрялась сдерживать тревогу, но эти последние тридцать минут окончательно лишили ее терпения, она принялась шагать взад-вперед по коридору, пытаясь взять себя в руки.