– Мария… Как я рад тебя видеть. Посмотри, кого я привез. Это доктор Киритсис.
– Я и сама вижу, отец, – добродушно откликнулась Мария.
– Как вы себя чувствуете, Мария? – спросил Киритсис, проворно выскакивая из лодки.
– На все сто процентов хорошо, доктор Киритсис. Я никогда и не чувствовала себя иначе, – ответила Мария.
Доктор остановился, чтобы всмотреться в Марию. Эта молодая женщина казалась здесь совершенно не на своем месте. Она была столь совершенной и столь несовместимой с этим островом.
Никос Пападимитриу вышел на берег, чтобы приветствовать двух врачей. Мария осталась, чтобы поговорить с отцом, а трое мужчин исчезли в туннеле. Прошло четырнадцать лет со времени последнего визита Николаоса Киритсиса, и перемены на острове изумили его. Тогда ведь ремонт старых домов едва начинался, но результат превзошел все его ожидания. Когда же они добрались до госпиталя, изумление доктора еще более возросло. Старое здание осталось таким же, как было, но появилось и второе, по размерам не меньше старого. Киритсис помнил о планах, висевших на стене кабинета Лапакиса много лет назад, и сразу понял, что все замыслы врача осуществились.
– Просто потрясающе! – воскликнул он. – Все сделано! Точно так, как ты хотел!
– Но лишь ценой пота, крови и слез, могу тебя заверить. И в основном они принадлежали вот этому человеку, – ответил Лапакис, кивая в сторону старосты острова.
Пападимитриу ушел, а Лапакис с гордостью провел Киритсиса по всему новому зданию. Палаты в новом крыле имели высокие потолки и огромные окна. Зимой их закрывали крепкие ставни, а толстые стены оберегали пациентов от стука дождя и крика чаек, летом же окна открывали, чтобы впустить мягкий ветерок, дувший снизу, с моря.
В каждой палате стояло всего по две-три койки, теперь уже мужчинам и женщинам не приходилось лежать в одной комнате. Вокруг царила безупречная чистота, Киритсис отметил, что в каждой палате имеется собственная душевая и умывальник. Большинство коек было занято, но в госпитале царила спокойная, тихая атмосфера. Лишь некоторые пациенты тревожно метались, а один негромко стонал от боли.
– Наконец-то у нас есть больница, в которой пациентов можно лечить так, как это и полагается, – прокомментировал Лапакис, когда они вернулись в его кабинет. – Более того, это место, где они не теряют чувства собственного достоинства.
– Весьма впечатляет, Христос, – кивнул Киритсис. – Ты должен был здорово потрудиться, чтобы все устроить. Вокруг так чисто и удобно – совсем не похоже на то, что я видел прежде.
– Да, но хорошие условия – это не все, чего они хотят. Больше всего на свете им хочется вылечиться и уйти отсюда. Бог мой, как им хочется отсюда уйти! – устало произнес Лапакис.
Большинство обитателей Спиналонги знали, что где-то разрабатываются новые лекарства, но едва ли именно от их болезни. Некоторые были уверены, что и от проказы лекарство будет найдено и они успеют дожить до того, хотя для многих, чьи конечности и лица были уже изуродованы болезнью, это оставалось всего лишь мечтой. Кое-кто решался на небольшие операции, чтобы увеличить подвижность ног или удалить наиболее крупные язвы, но чего-то более серьезного они и не ожидали.
– Послушай, мы должны быть оптимистами, – сказал Киритсис. – Сейчас как раз проходят клинические испытания некоторые новые препараты. Конечно, это не завтра случится, но как ты думаешь, найдутся у тебя такие пациенты, которые согласятся испытать их на себе?
– Конечно найдутся, Николаос! Думаю, здесь есть и такие, кто готов попробовать что угодно. Некоторые из самых крепких до сих пор настаивают на лечении маслом гиднокарпуса, невзирая на цену и жуткую боль от таких инъекций. Что они потеряют, если испытают что-то новенькое?
– Вообще-то, на этой стадии многое… – задумчиво откликнулся Киритсис. – Препарат ведь на основе серы, и если пациент в остальном не отличается крепким здоровьем, побочные эффекты могут оказаться катастрофическими.
– О чем ты?
– Ну, может случиться что угодно – от анемии до гепатита и даже психоз. Недавно я был на медицинском конгрессе в Мадриде, его специально посвятили лепре, и слышал доклады о самоубийствах, спровоцированных новым лекарством.
– Значит, нам придется хорошенько подумать, прежде чем выбрать кого-нибудь из пациентов на роль морской свинки, если мы вообще решим кого-нибудь выбрать. Такой человек прежде всего должен быть крепок духом, а таких здесь не слишком много.
– Ну, прямо сейчас все равно ничего делать не придется. Но возможно, мы могли бы начать составлять список подходящих кандидатов, и я обсудил бы с ними перспективы. Это же не проект на ближайшее время. Вероятно, мы сможем начать инъекции только через несколько месяцев. Как ты думаешь?
– Думаю, это наилучший вариант. Иметь некий план на будущее – уже что-то вроде прогресса. Ты помнишь, как мы в последний раз составляли тут список имен? Это было так давно, и большинство из тех людей уже мертвы, – мрачно произнес Лапакис.
– Но сегодня дела обстоят по-другому. Мы теперь говорим о реальной, ощутимой возможности излечения, а раньше мы только старались улучшить способы профилактики.
– Да, я знаю. Просто у меня здесь иногда возникает ощущение, что я толку воду в ступе, вот и все.
– И это более чем понятно, но я уверен, что для некоторых из этих людей будущее все же есть. Ну, как бы то ни было, я вернусь через неделю, так что не выберешь ли ты к тому времени несколько имен?
Киритсис в одиночестве вернулся на причал. Уже наступил полдень, и Гиоргис должен был забрать его, как они и договаривались. Несколько голов повернулись вслед доктору, когда он шел по центральной улице мимо церкви, магазинчиков и кофейни. Единственными незнакомцами, которых когда-либо видели эти люди, были новички, прибывшие на остров, и никто из них не стал бы шагать так целенаправленно, уверенно, как этот мужчина. Когда доктор вышел из туннеля к волновавшемуся октябрьскому морю, он увидел маленькую лодку, подпрыгивавшую на волнах метрах в ста от берега, и женщину, стоявшую на причале. Она смотрела на море, но услышала шаги за своей спиной и обернулась. И в этот момент ее длинные волосы взлетели на ветру, а большие овальные глаза посмотрели на Киритсиса с надеждой.
Много лет назад, до войны, Киритсис как-то побывал во Флоренции и видел завораживающую картину Боттичелли «Рождение Венеры». В эту минуту Мария, чьи волосы подхватил ветер и за спиной которой волновалось серо-зеленое море, невероятно напомнила доктору ту картину. У Киритсиса дома, в Ираклионе, даже была ее репродукция, и теперь он видел перед собой молодую женщину с точно такой же застенчивой полуулыбкой, с таким же почти вопросительным наклоном головы, с таким же выражением только что рожденной невинности.
Доктор никогда не замечал в реальной жизни подобной красоты и замер на полушаге. В это мгновение он увидел в Марии не пациентку, а просто женщину, посчитав ее самой прекрасной из всех, кого когда-либо встречал.
– Доктор Киритсис, – заговорила Мария, выдергивая врача из забытья. – Доктор Киритсис, мой отец уже здесь.
– Да-да, спасибо… – пробормотал Киритсис, внезапно осознав, что он, должно быть, уставился на Марию во все глаза.
Мария придержала на мгновение лодку, пока доктор садился в нее, а потом отпустила и бросила ему канат. Поймав его, Киритсис снова посмотрел на Марию. Ему просто необходимо было еще раз на нее взглянуть, чтобы убедиться: не почудилось ли ему все это. Не почудилось. Лицо самой Венеры не могло бы быть более совершенным.
Глава 18
Осень незаметно перешла в зиму, и мускусный запах древесного дыма пропитал воздух Спиналонги. Днем люди отправлялись по делам, с головы до ног закутавшись во все шерстяные вещи, которые у них имелись, чтобы защититься от холода, потому что с какой бы стороны ни дул ветер, их маленький островок был беззащитен перед его мощью.
Дом Марии наконец-то избавился от призраков прежних обитателей. Каждая картина, каждая накидка или предмет мебели теперь принадлежали ей, и стеклянное блюдо с лавандой и лепестками роз, стоявшее в центре стола, наполняло комнаты ароматом.
К удивлению Марии, первые недели ее пребывания на острове пролетели быстро. Только однажды она ощутила острое чувство тревоги. Возвращаясь из теплого и роскошно обставленного дома Элпиды в свой дом, Мария повернула из переулка на главную улицу, чтобы купить кое-что в бакалейной лавке, и вдруг столкнулась с какой-то женщиной. Женщина была намного меньше ростом, чем Мария, и когда они обе поспешно отступили в разные стороны, Мария увидела, что женщина еще и намного старше, чем она сама. Лицо женщины избороздили глубокие морщины, оно было настолько исхудалым, что уши, сильно пораженные проказой, чудовищно торчали в стороны. Трость, на которую опиралась женщина, отлетела в сторону.
– Ох, простите! – выдохнула Мария, подхватывая женщину под руку и помогая ей восстановить равновесие.
Темные глаза-бусинки уставились на Марию.
– Ты будь поосторожнее, вот и все, – огрызнулась женщина, поднимая свою трость. – Кстати, ты кто такая? Я тебя раньше не видела.
– Я Мария Петракис.
– Петракис! – Женщина буквально выплюнула это имя, как будто оно было кислым, как оливка, только что сорванная с дерева. – Я когда-то знавала одну Петракис. Но она уже умерла.
В голосе незнакомки послышалось нескрываемое торжество, и Мария без труда сообразила, что эта старая карга – давний враг ее матери.
Женщины отправились дальше, каждая своей дорогой. Мария поднялась выше по холму к бакалейной лавке, а когда оглянулась, чтобы посмотреть, куда пошла кирия Крусталакис, то увидела, что та стоит в конце улицы возле старого общественного бака с водой и смотрит в ее сторону. Мария быстро отвернулась и вздрогнула.
– Не беспокойся, – произнес за ее спиной чей-то голос. – Она теперь безвредна.
Это оказалась Катерина, которая видела столкновение Марии со старой противницей ее матери.