Когда Гиоргис умолк, к ним подошел Андреас.
– Калиспера, Гиоргис. Как поживаешь? – довольно прохладно спросил он.
Они обменялись необходимыми вежливыми фразами, и пора уже было уходить с церемонии. Неподалеку ожидали Александрос и Элефтерия Вандулакис. Элефтерию смущала пропасть, возникшая между ними и Гиоргисом Петракисом, и втайне она очень жалела этого старика. Но у нее не хватало храбрости высказаться. Это означало бы вызов ее мужу, ведь Александрос по-прежнему ощущал себя словно заклейменным тем, что оказался в такой тесной связи с колонией прокаженных.
Их семья вышла из церкви последней. Бородатый священник, величественный в алых с золотом одеждах и высокой черной шапке, стоял под лучами солнца и весело разговаривал с группой мужчин. Вокруг болтали женщины в ярких цветастых платьях, носились игравшие в догонялки дети, налетая на взрослых и визжа. Вечером должен был состояться большой праздник, и волнующее предвкушение уже висело в воздухе, подобно электрическим разрядам.
Когда Гиоргис вышел из мраморной прохлады церкви Святого Григория в палящий дневной зной, у него даже закружилась голова. Он моргнул, ослепленный светом, и капли пота стекли по его щекам, словно прохладные слезы. Воротник шерстяной куртки неприятно покалывал шею. Гиоргис не знал, нужно ли ему оставаться в этой толпе и веселиться весь вечер? Или лучше вернуться в деревню, где его успокоят знакомые узкие улочки и слегка обшарпанная входная дверь собственного дома? Но когда Гиоргис уже попытался ускользнуть незамеченным, рядом с ним возникла Анна.
– Отец, ты должен пойти с нами, выпить за внучку. Я настаиваю! – заявила она. – Если не пойдешь, это принесет неудачу ребенку.
Гиоргис точно так же твердо верил во всесилие судьбы и важность охраны от духов зла и их вредоносной силы, как верил в Бога и всех его святых, и, конечно же, он не желал навлечь какие-то беды на невинное дитя, отказавшись от приглашения дочери.
Праздник уже был в разгаре, когда Гиоргис припарковал свой грузовик под лимонным деревом на обочине длинной подъездной дороги, что вела к дому Вандулакисов. На террасе перед домом играл оркестр. Звуки лютни, лиры, мандолины и критской волынки сплетались друг с другом, и хотя танцы еще не начались, в воздухе витало их ожидание. На длинных столах стояли ряды стаканов, и люди сами наливали себе вина из бочек и накладывали на тарелки мезе, маленькие кубики сыра фета, пухлые оливки и только что приготовленные долмады. Гиоргис постоял некоторое время на месте, прежде чем тоже взял себе кое-какой еды. Он знал здесь одного-двух человек и завел с ними вежливую беседу.
Когда начались танцы, все желающие присоединились к ним, а остальные стояли в сторонке, наблюдая. Гиоргис, держа в руке стакан, смотрел на танцующего Маноли. Стройная фигура и энергичные движения, вместе с его широкой улыбкой и тем, как он приободрял других восклицаниями, делали Маноли центром внимания. Во время первого танца он все кружил и кружил свою партнершу, пока у зрителей не зарябило в глазах.
Ритмичный бой барабана и нежные звуки лиры зачаровывали, но что действительно захватывало, так это зрелище человека, полностью отдававшегося звукам музыки. Люди видели перед собой мужчину с редкой способностью жить мгновением, мужчину, которому было абсолютно безразлично, что о нем подумают.
Гиоргис вдруг заметил, что рядом с ним стоит дочь. Он ощутил тепло тела Анны еще до того, как увидел ее, но, пока музыка не умолкла, говорить было бессмысленно. Шум все заглушал. Анна сжала руки, снова разжала их, и Гиоргис почувствовал ее волнение. Ей отчаянно хотелось присоединиться к танцующим, и когда музыка наконец умолкла и в круг вышли новые люди, Анна быстро скользнула к ним. К Маноли.
Зазвучала новая мелодия. Она была более сдержанной, более ровной, танцоры, высоко вскинув голову, раскачивались взад-вперед, вправо и влево. Гиоргис несколько мгновений наблюдал за ними. Когда он наконец разглядел Анну сквозь лес взлетающих вверх рук и изгибающихся тел, он заметил, что она явно расслабилась. Анна улыбалась и обменивалась замечаниями с партнером.
Пока его дочь увлеклась танцем, Гиоргис воспользовался моментом, чтобы уйти. Его грузовик уже миновал подъездную дорогу и повернул на шоссе, а Гиоргис все еще слышал звуки музыки. Добравшись до Плаки, он остановился около бара. Здесь он мог найти спокойное общество старых друзей и тихий уголок, где можно посидеть и подумать о прошедшем дне.
И на следующий день вовсе не Гиоргис, а Фотини, которой все описал ее брат Антонис, в подробностях рассказывала Марии о крещении.
– Он не желал даже на минутку отдавать девочку! – сердито говорила Фотини, обозленная наглостью Маноли.
– Ты думаешь, Андреаса это задело? – спросила Мария.
– Да с чего бы? – удивилась Фотини. – Он же ничего не подозревает! Да и в любом случае это лишь дало ему свободу, он занимался соседями и другими гостями. Знаешь ведь, как он сосредоточен на делах имения, ему бы только и говорить что об урожае на полях да о том, сколько тонн оливок было собрано.
– Но тебе кажется, что Анна даже не хотела взять девочку на руки?
– Я, честно говоря, не думаю, что она испытывает материнские чувства. Когда родился Маттеос, я вообще не спускала его с рук. Но у всех все по-разному бывает, а Анну ребенок не слишком интересует.
– Зато, полагаю, у Маноли теперь есть прекрасный повод завладеть малышкой. От крестного отца именно этого и ожидают, – сказала Мария. – И если София действительно его дочь, ни у кого не вызовет подозрений, если он станет постоянно заботиться о ней.
Женщины некоторое время молчали. Они понемножку пили кофе, наконец Мария снова заговорила:
– Значит, ты уверена, что София – дочь Маноли?
– Да я понятия не имею, – ответила Фотини. – Но он явно испытывает к ней очень сильные чувства.
Андреас был в восторге от рождения Софии, но в последующие месяцы стал беспокоиться из-за жены. Анна выглядела больной и усталой, хотя и приободрялась, когда в гости приходил Маноли. Во время крещения Андреас не заметил той энергии, что вспыхивала между его женой и двоюродным братом, но шли месяцы, и Андреас начал задаваться вопросом: почему Маноли так много времени проводит в их доме? Одно дело – его положение члена семьи, а теперь еще и крестного отца Софии, и совсем другое – слишком частое появление в доме.
Андреас начал замечать, как меняется настроение Анны в ту самую минуту, когда Маноли уходит: вот она только что была веселой, а теперь хмурится. Наконец он обратил внимание на то, что самые теплые улыбки жены предназначены его кузену. Андреас старался выбросить из головы такие мысли, но было и кое-что другое, пробуждавшее в нем подозрения. Как-то вечером он вернулся с полей и увидел, что постель не застелена. Это случилось и еще несколько раз; кроме того, он замечал иногда, что простыни смяты.
– Что такое происходит с горничной? – спросил он. – Если она не выполняет свои обязанности, ее нужно уволить.
Анна пообещала поговорить с девушкой, и некоторое время Андреас не находил причин для недовольства.
Жизнь на Спиналонге текла как прежде. Доктор Лапакис приезжал и уезжал каждый день, а доктор Киритсис теперь добирался на остров из Ираклиона трижды в неделю. В один из осенних вечеров, когда он уже направлялся со Спиналонги обратно в Плаку, кое-что сильно поразило его. Уже спустились сумерки; солнце ушло за горы, лишив линию побережья света и погрузив ее почти в темноту. Но когда доктор оглянулся, то увидел, что Спиналонга все еще купается в золоте последних солнечных лучей. И это показалось Киритсису знаменательным.
Ведь именно Плака обладала многими из тех свойств, которые ожидаешь от какого-нибудь острова. Она была замкнутой, необщительной и закрытой от внешнего мира, в то время как Спиналонга кипела жизнью и энергией. Местная газета «Звезда Спиналонги» по-прежнему издавалась Янисом Соломонидисом, и в ней печатались мировые новости, вместе с комментариями. В газете также можно было прочесть обзор фильмов, которые стоило показать в поселке в ближайшие месяцы, и сочинения Никоса Казандзакиса, маленькими отрывками. Неделя за неделей обитатели острова читали его фантастический роман «Свобода или смерть», буквально проглатывая каждое слово, и ждали следующей недели, чтобы прочесть очередной кусочек, который тут же принимались обсуждать в кофейне. Когда в июне этого года критский писатель получил Международную премию мира, в газете даже перепечатали его речь при вручении награды. «Если мы не хотим, чтобы мир погрузился в хаос, мы должны отпустить на свободу ту любовь, что заперта в сердце каждого человеческого существа», – так сказал Казандзакис.
Эти слова отозвались в душах обитателей Спиналонги, которые лучше других знали, что такое увечья и страдания и что такое очутиться вдали от дома, живя на далеком острове. Многие из них наслаждались теперь, часами пережевывая последние высказывания этого литературного и политического Голиафа, а заодно и других, не столь значительных авторов. Нескольким из афинян ежемесячно присылали книги для пополнения уже немалой библиотеки Спиналонги, которой мог пользоваться каждый островитянин. А уж теперь, возможно благодаря мечте о скором отъезде с острова, его обитатели стали еще внимательнее присматриваться к внешнему миру.
Вечером кофейня и таверна были битком набиты людьми, и теперь даже зашла речь об открытии второй маленькой таверны. Участки обработанной земли в дальней части острова выглядели так, словно собирались этим летом дать отличный урожай, а на рынке, работавшем дважды в неделю, было что купить и продать. Остров никогда прежде не находился в таком отличном состоянии, даже когда турки построили здесь первые дома, условия на Спиналонге не были такими хорошими.
Время от времени Мария позволяла себе выплескивать чувства в разговорах с Фотини.
– Знаешь, теперь как будто стало еще тяжелее, ведь я знаю, что у нас есть шанс вылечиться, – сказала как-то она, сжимая руки подруги. – Можно ли нам помечтать или следует радоваться тому, что есть?